Обнаженное солнце (сборник) - Бирс Амброз - Страница 34

— Не… — начал было Дэйвенпорт.

— Не перебивайте меня, — сказал Глобос. — Скажу только, что латинское слово “clavis” означает на нашем языке “ключ”. Теперь вы, наконец, видите двойную игру слов на обоих языках? Клау — ключ, Клавиус — клавис — ключ. За всю свою жизнь Дженнингс не смог бы придумать такого каламбура, не имей он в руках Прибора. Но он придумал наконец этот блестящий каламбур и встретил свою смерть чуть ли не торжествующе. Вас он направил ко мне только потому, что знал, что я вспомню его склонность к игре слов, поскольку я сам ее любил.

Люди из Бюро смотрели на Глобоса широко раскрытыми глазами. Он торжественно произнес:

— Я советую вам искать Прибор на затемненном склоне кратера “Клавиус”, в месте, над которым Земля ближе всего находится к зениту.

— Вы уверены в том, что говорите, доктор Глобос? — наклонился вперед Дэйвенпорт.

— Вполне. Но даже если я и ошибусь, мне кажется, это неважно.

— Что неважно?

— Найдете вы Прибор или нет. Даже если Ультра найдут Прибор, они скорее всего не смогут им воспользоваться.

— Почему?

— Вы спросили меня, был ли Дженнингс моим студентом. Но вы не спросили о Штраусе, который тоже учился у меня. На следующий год после Дженнингса. Я его хорошо помню.

— …?

— Неприятный человек. Очень холодный. Я думаю, это отличительное качество всех Ультра. Они все очень холодны, бесстрастны и уверены в себе. Они не способны испытывать глубокие чувства: в противном случае они не замышляли бы уничтожение людей. Их чувства холодны и эгоистичны. Они не способны установить контакт с другими человеческими существами.

— Кажется, я понимаю.

— Я уверен, что понимаете. Из восстановленного разговора мы поняли, что Штраус не мог управлять Прибором. Ему недоставало трепета, у него вообще не было никаких эмоций. То же будет и с остальными Ультра. Дженнингс мог управлять Прибором, ведь он не был Ультра. Человек, который сможет управлять им, по-моему, не будет способен на холодную жестокость. Он может внушить другому панический ужас, как это сделал Дженнингс, но передать другому существу холодный язык цифр и вычислений, как это пытался сделать Штраус, ему не удастся. Выражаясь банально, можно сказать, что управлять Прибором может лишь Любовь и никогда — Ненависть. Ультра же способен только на ненависть.

Резкий звонок телефона врезался в сон Гилроя. Не размыкая тесно сжатых век, репортер перевернулся на другой бок и втиснул ухо поглубже в подушку. Но телефон продолжал трезвонить.

Гилрой резко сорвал с аппарата трубку и не очень-то деликатно изложил свое мнение о людях, способных разбудить уставшего репортера в четыре утра.

— Я здесь ни при чем, — ответил замявшийся было на секунду редактор. — Ты же сам заварил эту кашу… Так вот… нашли еще одного, как их бишь…

Остатки сна мгновенно улетучились.

— Еще одного кататоника?!

— Да. Час назад. На углу Йорк-авеню и Девяносто первой. Сейчас он в “Мемориале” под наблюдением… Хочешь знать, что я думаю, Гилрой?

— Что?

— Я думаю, что ты просто фантазер. Эти твои ката-тоники в лучшем случае всего лишь заурядные бродяги, допившиеся, наверное, до зеленых чертиков. И больше чем на заметку из четырех строк они не потянут.

Гилрой уже соскочил с постели и свободной рукой натягивал на себя одежду.

— Нет, — сказал он уверенно. — Бродяги-то они бродяги, но дело не в этом… Слушайте… Черт побери, что вас задержало до утра?!

Голос редактора зазвучал недовольно:

— Все этот старик Тальбот. Ему же завтра семьдесят шесть. Пришлось тут настряпать кое-что…

— И вы тратите столько времени, чтобы разукрасить этого гангстера, вымогателя и…

— Спокойно, спокойно, Гилрой, — предостерегающе прервал редактор. — Ему принадлежит половина акций нашей газеты. Да и не так уж часто он нас тревожит.

— Ну ладно, все равно он скоро загнется. Вы меня сможете встретить в больнице, когда закончите?

— В такую-то погоду? — редактор помолчал, обдумывая решение. — Не знаю, право… Но если ты думаешь, что здесь пахнет чем-то из ряда вон выходящим… А, черт с ним… Хорошо. До встречи!

Ну улице было холодно и пустынно. Черный снег таял и превращался в слякоть. Гилрой запахнул пальто и зашагал к Гринвич-авеню. Очень высокий и невероятно худой, он напоминал унылого аиста, высматривающего рыбешку. Но уныния он не чувствовал. Напротив, был счастлив, как только может быть счастлив человек, предположение которого вдруг начало подтверждаться конкретными фактами.

Хлюпая по слякоти, он вздрогнул, подумав о кататонике, который, должно быть, пролежал в ней несколько часов, пока его не нашли и не доставили в больницу. Вот бедняга! А первого из них просто приняли за пьяного, пока полицейский не заметил хирургическую повязку на шее.

Администрация “Мемориала” заявила, что это были больные, сбежавшие после операций на мозге, и что они — кататоники. Допустим, но… кататоники не способны ходить…

Поэтому Гилрой даже не удивился, когда не нашлось ни одной больницы и ни одного частного хирурга, заявивших о побеге больных после операции.

Три кататоника за месяц! Гилрой покачал головой. Настоящая загадка. Нет, сбежать они никак не могли, они физически не были в состоянии совершить побег… А откуда у них взялись аккуратные хирургические разрезы на шее, профессионально зашитые двумя швами и профессионально перевязанные? Разрезы совершенно свежие… Гилрой придавал особое значение тому, что все трое были плохо одеты и страдали легкой формой истощения. Но в чем же подоплека? Он пожал плечами…

Вконец уставший, промокший до ниточки, он вынул из кармана удостоверение и показал его девушке, сидевшей за столом в приемной.

— О, газетчик! Что, у нас опять какая-нибудь сенсация?

— Ничего особенного, — ответил Гилрой небрежно. — Какого-то бродягу нашли на углу Йорк и Девяносто первой. Он что, в палате наверху?

Девушка посмотрела в журнал и кивнула.

Выйдя из лифта, Гилрой уверенно зашагал по длинному белому коридору. У входа в палату он столкнулся с редактором.

Дежурный врач искоса посмотрел, когда они бесшумно вклинились в круг практикантов, обступивших кровать. Кататоника раздели и растерли спиртом. Мышцы его были расслаблены, глаза прикрыты, челюсть отвисла. На шее была видна темная полоска от удаленного пластыря.

— Кататоник, док? — тихо спросил репортер.

— Кто вы такой? — резко выпалил доктор.

— Гилрой… “Морнинг пост”.

Доктор снова посмотрел на лежащего на кровати человека.

— Кататоник, несомненно. Никаких признаков алкоголя или наркотиков. Легкое истощение.

Гилрой деликатно отпихнул локтями практикантов и пробрался поближе к врачу.

— Но инсулиновый шок ведь не дал результатов?.. Впрочем, этого и следовало ожидать.

— Почему? — удивленно спросил доктор. — При кататонии он почти всегда эффективен… По крайней мере, на время.

— Но в данном случае шок не дал никакого результата, не так ли? — стоял на своем Гилрой.

— Да, — сказал доктор тихо, словно признавая поражение.

— О чем вы? — спросил редактор. — И что такое кататония? Паралич?

— Это нарушение двигательной сферы при шизофрении — охранительное торможение, которое трансформируется в психическую болезнь, тяжелую и трудноизлечимую.

— Но в таких случаях имеет место постепенная дегенерация личности, — вставил Гилрой. — Задолго до наступления полного умственного вырождения — нарастающее психическое оскудение, бредовые идеи, галлюцинации… И если своевременно болезнь не распознать — роковой исход неизбежен. Непрерывно прогрессирующее расстройство мышления кончается полным безумием.

Редактор был удивлен:

— Почему же инсулиновый шок должен вывести его из такого состояния?

— Да потому, что инсулин резко снижает содержание сахара в крови и вызывает шок. Внезапный сахарный голод выбивает кататоника из состояния пассивности, — ответил доктор.