Поединок. Выпуск 2 - Агаянц Николай - Страница 23

• Предыдущая
• 23/101
• Следующая

за пределами Чили создать:

строго законспирированные лагеря наемников, где иностранные инструкторы без помех обучали бы чилийских эмигрантов и всякого рода авантюристов военному и диверсионному искусству;

склады оружия и боеприпасов;

радиостанции для ведения подстрекательских передач;

фонд вспомоществований борцам за святые конституционные свободы.

За вывеской акционерного общества «Импромаре» скрывался «мозговой центр» заговорщиков.

Там координировались вопросы, связанные с закупкой оружия.

Там собирались и обрабатывались разведданные о положении в Чили.

В этом же центре, наконец, фабриковались пропагандистские фальшивки, появлявшиеся потом на страницах «Нотчам».

— Есть еще несколько немаловажных моментиков, — Монти размягченно оторвался от коктейля. — Правда, информацию мне подтвердить нечем. Придется поверить на слово. Где-то на территории Штатов печатаются фальшивые чилийские эскудо. Их контрабандно переправляют в Сантьяго, чтобы усилить инфляцию и дезорганизовать финансовую систему республики.

— Кто их печатает?

— Клянусь, не знаю, — Сальмерон откашлялся и продолжил: — В июле или в августе должна начаться новая забастовка владельцев грузовиков и автобусов. Вроде той, что была в октябре прошлого года. Услуги забастовщиков будут щедро оплачены долларами, которые тоже поступят из Соединенных Штатов. От кого? Это вам придется выяснить самому.

— Все, Монти?

— Нет, Фрэнк. Ты мне положительно нравишься своей настырностью и смелостью. Поэтому, прежде чем выложить чек на полторы тысячи баков и десятку за портфель, не забудь, он ведь кожаный, хорошо сохранился, я скажу вот что. Уже сейчас, задолго до решающих событий, умные люди, большие люди — я не этого майоришку Маршалла имею в виду — фабрикуют материалы, которые обнародуют после государственного переворота. Для чего? Чтобы оправдать его в глазах общественности. Например, в Католическом университете стряпается деза, утверждающая, будто результаты минувших парламентских выборов в Чили были подтасованы марксистами. А эта липа, — Сальмерон достал из кармана пиджака несколько сложенных вчетверо машинописных листков, — будет почище боливийского «Красного лотоса». Помнишь, в декабре в Ла-Пасе раскрыли заговор, — он иронически подчеркнул это слово, — заговор красных? И расправились таким образом с противниками генерала Бансера[13]?.. Держи и помни старого Монти.

Я развернул измятые странички.

На первой из них в верхнем левом углу кричали заглавные буквы:

Вместе с канадским консулом Фрэнсис О’Тул отправился вызволять Леспер-Медока, заручившись на этот раз письменным отношением пресс-секретариата хунты об освобождении корреспондента «Ла пресс».

Малиновый перезвон плыл над Сантьяго. («Год назад, — сказал консул, — вот так же гудели колокола, созывая прихожан в кафедральный собор к мессе «Де деум» по случаю Дня нации. На богослужении, помнится, присутствовали президент Сальвадор Альенде, представители вооруженных сил и дипломатического корпуса. Архиепископ в своей блистательной проповеди призвал всех и каждого искоренять Каина в самом себе».)

На стадионе «Насьональ», у входа в медпункт, превращенный в кабинет коменданта концентрационного лагеря, пришлось обождать.

— Полковник Эспиноса занят. У него посетитель, — процедил часовой.

Дверь кабинета отворилась.

— Заглядывай, Марк, почаще. Всегда рад тебя видеть. Приятно поболтать с порядочным человеком, — комендант, прощаясь, приветливо откозырял с порога своему гостю и хмуро оглянулся на докучливых иностранцев.

Повернулся и Марк Шефнер. Смешавшись, сглотнул слюну — кадык противно заелозил по тощей шее — и подошел к О’Тулу:

— Привет, старина!

Фрэнк не подал руки. Пропустил консула вперед и вслед за полковником направился в кабинет.

Начальник концлагеря несколько раз перечел бумагу за подписью пресс-секретаря Федерико Уиллоуби; зачем-то просмотрел ее на свет; неприязненно поморщился, словно хватил скисшего «вино тинто», вызвал — окриком — часового:

— Приведи из камеры номер три... — и произнес по слогам: — Лес-пер-Ме-до-ка. Да не перепутай, болван! — приглашающе ткнул в сторону застеленного больничной клеенкой низкорослого топчана. Дипломат и журналист уселись рядышком под выцветшим плакатом: «Первая помощь при переломах костей». Солнечный пыльный столбик доверчиво прилег на никелированный медицинский инструментарий, покоившийся в застекленном белом шкафу.

Хорхе Эспиноса посокрушался, что уже добрую неделю не видит семью, что вместе с товарищами по оружию день-деньской расчищает авгиевы конюшни не в меру политизированного загнившего чилийского общества, что да, бывают ошибки и что в подобных случаях невинных овец — обязательно! — отделяют потом от козлищ.

Ввели Леспер-Медока.

Тот запухшими покрасневшими глазами с ужасом вперился в набор хирургических инструментов за стеклом, в угрюмого полковника. Ужас сменился надеждой, когда он заметил земляков.

По дороге в «Каррера-Хилтон» и у себя, в гостиничном номере, Жак говорил без умолку.

О бессонной безысходности прошедшей ночи. («Разве уснешь? Стоны избитых. Ругань охранников. Зловонная духота. В комнату, где от силы могли разместиться десятка три человек, затолкали около полутора сотен».)

Об изощренном изуверстве инквизиторов в мундирах. («Я легко отделался — не трогали: помогли ссылки на тебя, Фрэнк, и твоих знакомцев из генералитета. Но чего только не пришлось насмотреться и наслушаться! Лужи крови в коридорах... Пытки электрическим током в подвалах стадиона... А в кабинете начальника лагеря что делается! В этом бывшем медпункте ломают кости, загоняют иглы от шприцев под ногти, полосуют скальпелями кожу. И знаешь, кто там вчера «ассистировал»? Эстебан Кастельяно, наш с тобой сердечный дружок».)

О казнях на заре. («Расстреливают на футбольном поле. Из установленных на трибунах крупнокалиберных пулеметов. Их здесь называют «гитлеровскими пилами»: говорят, они разрезают тела пополам».)

Надолго умолк и вдруг выпалил:

— Как ни редко встречается настоящая любовь, настоящая дружба, Фрэнк, встречается еще реже. Это не я сказал, а Ларошфуко. Теперь — после всего, что ты сделал для меня — его слова я прочувствовал по-новому... Кстати, мой друг, — оживился Жак, — тебе известно, что мятежный герцог Франсуа де Ларошфуко — мой прародитель? Да, да! Так гласит наше семейное предание. Правда, родство отдаленное, по женской линии, через мадам де Шеврез, с которой он состоял в интимной связи, печально для него кончившейся, — упекли в Бастилию. Зато в результате этой тайной куртуазной любви появился первый на свете Леспер-Медок.

«Ну, понесло, — отметил про себя О’Тул. — Кажется, мой ветреный друг постепенно приходит в себя!»

Жак и впрямь приходил в себя.

Бахвалился.

Что непременно и в самые сжатые сроки изольет свою израненную душу в эссе о злодействах хунты. («Завтра же уезжаю в Топокальму. Засяду за работу. Бунгало тебе больше не понадобится?»)

Что эту сенсационную обличительную книгу издаст в Монреале, Торонто, Париже, Нью-Йорке. («Повсюду... повсюду. Представляешь, как ее будут рвать из рук? — свидетельства очевидца! Не исключено, что и премию какую-никакую дадут. То-то Люси будет поражена».)

Что отхлещет по щекам Марка Шефнера. («Дерьмо! Кто бы мог предположить? Эта прыщавая жердь — провокатор! Гужевался у меня днями и ночами. Ел, пил, прикидывался другом. — На секунду Жак задумался: — Дурак к тому же, не разобрался. За важную политическую фигуру счел».)

• Предыдущая
• 23/101
• Следующая