Поединок. Выпуск 8 - Ромов Анатолий Сергеевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/114
- Следующая
Сначала он обругал себя. Ведь он должен был помнить, что в общежитии есть окна первого этажа, в которые можно самым обычным образом влезть. Нет. Влезать из-за письма в окно — для этого надо быть просто кретином. Кто же вошел в общежитие, пока они стояли в переулке? Кажется, три девушки. Да, точно, три девушки. Галя Попова, маленькая первокурсница из третьей комнаты, вошла одна. Чуть позже, вдвоем, вошли Аня Стецко и Лида Бекряева, обе из восьмой комнаты. Нет, он все-таки приличный лопух и запросто может сейчас влипнуть. Письмо вполне мог взять кто-то не из этих трех, и тогда в поисках голубого конверта придется перелопачивать все комнаты. А это уже не легкое облачко, а целый ураган.
— Смотри, Андрей, письма нет. Ты видишь? — сказала Ганна.
— Вот что, Ганночка. Пока мы были на улице, сюда вошли трое. Попова, Стецко и Бекряева. Так вот, ты осторожно спроси у каждой из них, не брала ли она письмо. Только осторожно, мимоходом.
— Все ясно.
Ганна ушла. Да, она-то молодцом. А он последний лопух, самый что ни на есть последний. Отлучился, называется, не теряя контроля. Теперь вот опрашивай все общежитие. Он ждал минут десять; наконец, услышав, как идет Ганна, вышел.
— Попова, — Ганна вздохнула. — Письмо взяла Попова.
Галя Попова. Тихоня. Тише воды, ниже травы. Страшное облегчение, буквально гора с плеч.
— Ты с ней поговорила?
— Это письмо для ее сестры, так она говорит. Сестра ее со своим мужем хочет расходиться, а сейчас встречается с одним мальчиком. Он здесь живет, южинский. А сестра под Южинском, в Сергиевке. Ну вот, этот мальчик ей сюда и написал — из-за мужа.
Все точно. Все по делу — и обратный адрес «до востребования».
— Это что, ее родная сестра?
— Да, родная. А муж — Каныгин. И знаешь что, Андрей? Если мое мнение тебя интересует, мне кажется, Галя не наврала.
Да, скорей всего, эта самая Галя Попова не наврала. Он ее хорошо знает. Такой мышонок. Тихий мышонок с первого курса. В таком случае можно сказать одно: первую пустышку он прошел, и прошел сравнительно легко.
Вечером он позвонил Семенцову и сказал, что авария была совсем легкой, легче даже, чем он думал.
Они сидели вдвоем в квартире Семенцова.
— Понимаете, Иван Константинович. В общем, вы, наверное, правы, даже почти наверняка вы правы. Я сам, честно признаться, уже мало верю, что чего-то дождусь. Но есть одно «но», понимаете, одно маленькое «но». Человеком, который работал здесь до меня, был Евстифеев. Вы хорошо его узнали?
Семенцов придвинул к себе блокнот и молча стал рассматривать пустые листы. Кажется, Ровнин попал в самую точку. Но из вежливости надо выдержать паузу.
— Понимаете, Иван Константинович, я знал многих отличных специалистов. И Евстифеев, по моему глубокому убеждению, был одним из самых лучших. Простите, Иван Константинович, вы согласны с этим?
— Согласен, — сказал Семенцов. — Согласен и понимаю. Но ведь нельзя же ждать бесконечно.
Кажется, тишина, которая наступила, довольно благоприятна.
— Я и не прошу ждать бесконечно.
Неизвестно, что будет дальше, но пока он Семенцова убедил. По крайней мере, неделю, а то и больше, он сейчас вытянет. А потом? Потом. Ведь между первым и вторым налетом прошло почти полгода. Невесело. Ладно, потом можно будет побороться за что-то еще. Скажем, за то, чтобы вместо Ровнина в общежитии остался дежурить кто-то другой.
— Сколько дней вам нужно? — Семенцов встал. — Конкретно?
— Две недели, товарищ полковник, — встав вслед за ним, сказал Ровнин. — Должно прийти что-то за это время.
— Много, — начальник ОУРа нахмурился. — Неделя.
— Иван Константинович? — Ровнин постарался изобразить борьбу. — Десять дней, а?
— Неделя, Андрей Александрович. Извините, но и это дальнейшее ожидание считаю бессмысленным.
В переулке тихо; уже десять, через час двери в общежитие закроют. Они прошли по пустому темному переулку мимо редких фонарей, остановились недалеко от двери. Ганна молчит. Кажется, наступает лирический момент. Как он хотел бы уйти сейчас от этого лирического момента! Но нельзя. Главное в том, что она ему нужна. Она ему по-прежнему нужна. Пусть всего на несколько дней, но нужна. Ровнин повернулся, Ганна посмотрела на него и потупилась. И вдруг, так, что он даже не успел отстраниться, обняла. Она обняла его осторожно, медленно, неумело. Обняла, будто боялась, что он сейчас не разрешит ей это сделать. Вырвется. Он же просто не знал, что сейчас сказать, и только чувствовал, как ее губы шевелятся у его груди. Какой же он все-таки подлец. Подлец и мерзавец.
— Андрей, ты знаешь, кажется, случилось ужасное.
Она сказала это спокойно, совершенно спокойно. Сказала, ровно дыша ему в грудь.
— Что — ужасное? Она вздохнула.
— Так что — ужасное?
— Я не знаю, как тебе сказать. Кажется, я просто не могу без тебя. Понимаешь?
Она ждала его ответа, но он молчал.
— И кажется, не смогу никогда больше. Ты понимаешь? Я — без тебя — никогда — не — смогу. Просто — не — смогу. — Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась неуверенно, жалко. — Ты не думай. Насчет писем. Все будет в порядке.
Повернулась и ушла.
Ровнин видел, как Лиза разложила вторую почту; несколько человек уже стояли у стеллажа и ждали, чтобы посмотреть письма; все это были свои. Пока все, как обычно, среди них ждет и Ганна. Лиза ушла, и в это время Варвара Аркадьевна крикнула из дежурки:
— Андрюш, на минутку!
В принципе он не раз уходил в дежурку именно в момент, когда приносили вторую почту. Конечно, если у стеллажа в это время оставалась Ганна. Поэтому и сейчас отошел со спокойной душой. И именно в этот момент, только войдя в комнату, услышал четыре коротких звонка.
— Кого это? — спросила Варвара Аркадьевна. — Тебя, наверное?
— Не знаю.
Значит, Ганна увидела письмо? Пустышка? Все может быть.
— Я пойду в техникум, Андрюш, проследи, чтобы белье собрали. Сам-то не занимайся, дежурные сделают, ты только посмотри.
— О чем разговор, бу-сделано.
Варвара Аркадьевна вышла, и в момент, когда она открывала дверь, Ровнин увидел, что в коридоре стоит Ганна. Зачем, они ведь договорились, чтобы она, позвонив, сразу шла по своим делам? Но в ее лице сейчас что-то есть, что ему не нравится, очень не нравится.
— Ты что? — тихо спросил он.
— Андрей, — она сказала это шепотом, — там, в ячейку на «П», письмо положил какой-то парень.
Все, что он подумал после этих слов, заняло доли секунды. Какой-то парень. Значит, не почта, а прямая передача? В общем, он этого всегда ждал. Но надо же было случиться, чтобы именно в этот момент он отошел! Да и ждал как один процент из ста. А зря, совершенно зря. Быстро — спросить у нее словесный портрет. Парень уже ушел? Или стоит? Если ушел, то в эти доли секунды надо решить: бежать за ним? Или не бежать? Раскрыть себя? Бежать больно уж соблазнительно. Собственно, строго по инструкции, если парень только что ушел, догнать его он просто обязан. Но если он сам побежит, то раскроет себя? Раскроет. Конечно, раскроет. И не просто раскроет, а завалит. Черт. И выхода, главное, нет. Ведь по инструкции он должен попробовать его задержать во что бы то ни стало, на то он и сотрудник угрозыска. Нельзя терять ни секунды. Решай, Ровнин, решай, какого черта ты телишься.
— Он что, ушел или еще стоит? — шепотом спросил Ровнин.
— Он сразу ушел, как только положил письмо.
— Как он выглядел? Быстро. И точней.
— Ну... Такой среднего роста. Плотный. В синей куртке. Нейлоновой, кажется.
Время уходит, просто катастрофически уходит. Бежать? Нет. Бежать сейчас, мчаться по переулку он не имеет права. Если это письмо не пустышка, если Лешка действительно вышел на связь, если он ее так точно накрыл, то он, Ровнин, не имеет никакого права сейчас ее заваливать. Пусть за то, чтобы он пытался догнать положившего письмо, будут тысячи инструкций.
— Глаза? Волосы?
— Глаза не помню. Волосы, кажется, светлые.
- Предыдущая
- 16/114
- Следующая
