Каталина - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 8

• Предыдущая
• 8/41
• Следующая

Беатрис Хенрикес и Браганса, в монашестве Беатрис де Сан Доминго, была единственной дочерью герцога Кастель Родригеса, богатого и влиятельного испанского гранда и рыцаря ордена Золотого Руна. Доверенное лицо Филиппа Второго, он занимал ответственные посты в Испании и Италии. Дела заставляли его много путешествовать, но, владея обширными поместьями в обеих странах, герцог больше всего любил побыть в кругу семьи и подышать целебным воздухом родного города. Отсюда пошел его род и стал знаменитым, когда один из предков разбил отряд мавров, осаждавший город. За несколько столетий Кастель Родригесы породнились практически со всеми знатнейшими семьями королевства. Когда Беатрис, единственной девочке из четырех детей герцога, исполнилось тринадцать лет, он начал искать подходящего жениха и остановил свой выбор на сыне герцога Антекера, прямого потомка Фердинанда Арагонского. Герцог собирался дать дочери роскошное приданое, и родители молодых людей быстро поладили. Их обручили, но, так как юноше еще не было шестнадцати, свадьбу решили отложить, пока он не подрастет. Беатрис позволили повидаться с женихом в присутствии родителей с обеих сторон, многочисленных дядюшек, тетушек и прочих более дальних родственников. Он оказался приземистым мальчиком, не выше ее самой, с копной жестких черных волос, носом-пуговкой и надутыми губами. Беатрис с первого взгляда невзлюбила его, но знала, что протестовать бесполезно, и утешилась тем, что скорчила ему гримасу. Жених в ответ показал ей язык.

После помолвки герцог послал дочь в кармелитский монастырь в Авиле, где его сестра была аббатисой. Беатрис наслаждалась жизнью. Там жили и другие девушки, дочери дворян, также помолвленные и ждущие, пока подрастут их женихи, и благородные дамы, которым по тем или иным причинам пришлось удалиться в монастырь, но не принявшие обеты монахинь. Устав ордена кармелиток позволял и самим монахиням, не забывая, естественно, о своих обязанностях, навещать светских друзей и оставаться у них на несколько дней, а то и недель. В монастырской приемной всегда толпились посетители, мужчины и женщины, царило веселье, обсуждались проблемы страны и последние городские сплетни. Спокойная мирная жизнь, с невинными развлечениями, открывала монахиням-кармелиткам не слишком тернистый путь к вечному счастью.

В шестнадцать лет Беатрис покинула монастырь и вместе с матерью поехала в Кастель Родригес. Здоровье герцогини ухудшилось, и врачи посоветовали ей покинуть Мадрид. Герцог, занятый государственными делами, остался в столице. Приближался день свадьбы, и ее родители полагали, что девушке пора готовиться к замужеству. Герцогиня несколько месяцев посвящала дочь в различные аспекты светской жизни, о которых трудно узнать в кармелитском монастыре. Беатрис выросла в высокую красавицу, с гладкой, без единой оспинки, кожей, классическими чертами лица и изящной стройной фигурой. Испанцы, впрочем, отдавали предпочтение более пышным формам, и некоторые из дам, посещая герцогиню, сокрушались по поводу худобы Беатрис, но гордая мать обещала, что супружество быстро исправит этот недостаток.

Беатрис, веселая и жизнерадостная, уже тогда отличалась озорством и своеволием. Избалованная и привыкшая делать то, что ей хочется, она с ранних лет проявляла властность характера, ибо полагала, что весь мир должен плясать под дудку такой благородной дамы, как она. Ее духовник, не в малой степени обеспокоенный этим обстоятельством, обратился к матери Беатрис, но герцогиня довольно холодно отнеслась к его предупреждению.

— Моя дочь рождена править, святой отец, — ответила она, — и нельзя ожидать от нее покорности прачки. Если она горда, ее муж, будь у него характер, несомненно, укротит ее. Если же нет, она сама разбудит в нем честолюбие, и он сможет занять в обществе положение, подобающее ее происхождению.

В монастыре Беатрис увлеклась рыцарскими романами, которые так нравились жившим там благородным дамам. Вернувшись в Кастель Родригес, она нашла в библиотеке несколько подобных книг и, воспользовавшись частыми недомоганиями матери и благодушием дуэньи, с жадностью вчитывалась в эти романтические истории. Романы разожгли ее юное воображение, и теперь Беатрис с отвращением думала о неизбежной свадьбе с юношей, которого она по-прежнему видела неуклюжим и некрасивым мальчишкой. О себе она была значительно более высокого мнения и во время церковных служб не упускала ни одного восхищенного взгляда, брошенного на нее молодыми аристократами. Они собирались на ступенях у дверей церкви, и, когда Беатрис выходила, опустив глаза, рядом с герцогиней и в сопровождении двух лакеев в ливреях, несущих бархатные подушечки, на которых преклоняли колени мать и дочь, до нее долетали обращенные к ней слова восторга. Хотя она никогда не смотрела на кавалеров, Беатрис знала, кто они, как их зовут, каково их происхождение и вообще все, что можно о них узнать. Раз или два наиболее безрассудные пели ей серенады, но герцогиня тут же посылала слуг и прекращала это безобразие. Однажды она нашла на подушке письмо и догадалась, что кто-то подкупил служанку. Беатрис распечатала его, прочла дважды, а потом разорвала на мелкие кусочки и сожгла в пламени свечи. Это была первая и единственная в ее жизни любовная записка. Подписи не было, и Беатрис так и не узнала, кто ее написал.

Из-за плохого здоровья герцогиня ходила к мессе лишь по воскресеньям и праздникам, а Беатрис с дуэньей — каждый день. Скоро она обратила внимание на молодого семинариста, высокого, худощавого, с решительными чертами лица и темными страстными глазами, также каждое утро появлявшегося в церкви. Иногда, идя с дуэньей, Беатрис встречала его на улице.

— Кто это? — как-то спросила она, увидев его, шагающего навстречу, читая на ходу книгу.

— Это? Никто. Старший сын Хуана Суареса де Валеро. Hidalguia de gutierra.

Этим презрительным термином, в переводе означавшим нищее дворянство, называли людей благородного происхождения, финансовые возможности которых не позволяли им жить в соответствии с их положением в обществе. Дуэнья, вдова и дальняя родственница герцога, гордая, благочестивая, строгая, сама не имела ни гроша, но, живя во дворце, не относила себя к их числу. В Кастель Родригесе она провела всю жизнь, знала все обо всех и, несмотря на набожность, не упускала случая позлословить на счет других.

— А что он тут делает в такое время года? — спросила Беатрис.

Дуэнья пожала плечами.

— От усердия в занятиях он заболел, и его послали домой поправить здоровье, что он и сделал, благодаря милости господа бога. Говорят, он очень талантлив. Я полагаю, его родители надеются, что, по просьбе герцога, вашего отца, ему дадут церковный приход. Больше Беатрис ни о чем не спрашивала. Потом, без видимой на то причины, она потеряла аппетит. С ее щек исчез румянец, она постоянно грустила и часто плакала. Обеспокоенная герцогиня послала за мужем. Перемена в дочери потрясла герцога. Она еще больше похудела, и под глазами появились черные круги. Родители пришли к заключению, что необходимо сразу же сыграть свадьбу, но Беатрис разразилась такой истерикой, что этот вопрос больше не поднимался. Ее пичкали лекарствами, поили козьим молоком и бычьей кровью, но ничего не помогало. Беатрис оставалась печальной и подавленной. Они делали все, чтоб отвлечь ее. Нанимали музыкантов, водили на религиозные пьесы в соборе, на бои быков. Она продолжала таять, как восковая свечка. Дуэнья не отходила от нее ни на шаг и, так как Беатрис больше не читала рыцарских романов, развлекала больную, рассказывая ей городские новости. Беатрис вежливо слушала, но без всякого интереса. Как-то раз дуэнья упомянула о том, что старший сын дона Хуана Суареса де Валеро вступил в орден доминиканцев. Она продолжала говорить о ком-то еще, но тут Беатрис неожиданно лишилась чувств. Дуэнья, позвала на помощь, и девушку уложили в постель.

Через день или два, когда Беатрис стало лучше, она попросила разрешения пойти на исповедь. Несколько недель она отказывалась исповедоваться, ссылаясь на плохое самочувствие, и духовник согласился с ее родителями, что настаивать не следует. Теперь, однако, сами родители попытались отговорить Беатрис, но она так упрашивала, так горько плакала, что они не смогли отказать. Карета отвезла ее в доминиканскую церковь. Вернулась она почти прежней веселой Беатрис. На бледных щечках затеплился румянец, а прекрасные глаза засияли внутренним светом. Она опустилась на колени у ног отца и попросила его дозволения уйти в монастырь. Герцог сначала рассердился, во-первых, потому что не хотел отдавать церкви единственную дочь, а во-вторых, нарушение обещания, данного герцогу Антекере, не входило в его планы, но, будучи человеком добрым и набожным, он сдержал эмоции и спокойно ответил, что такое дело нельзя решать второпях, тем более теперь, когда она тяжело больна. Беатрис добавила, что советовалась с духовником и тот полностью одобрил ее намерения.

• Предыдущая
• 8/41
• Следующая