Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/57
- Следующая
— Так. Снова стихи. Ты все-таки, Шагалов, покажи их. Хочу понять, что к чему. — Младший лейтенант решительно протянул через стол руку и не опускал ее до тех пор, пока Виктор не достал из кармана помятых листков и не отдал их.
Младший лейтенант стал читать, беззвучно шевеля губами. В комнате с хрипом тикали часы, будто больны астмой. Наконец младший лейтенант положил листки на стол, прикрыл их ладонью. Посмотрел Виктору в глаза.
— Ну, и почему ж это нельзя было прочесть по радио?
Виктор и Плюха снова молча переглянулись и не ответили.
— Разберемся мы наконец или нет? — сказал младший лейтенант не очень сердито.
— Ладно, — буркнул Виктор. — Я письмо и стихи не для радио написал, а для одной девушки. Только для нее, понимаете?
— А чего ж тут не понять, — улыбнулся младший лейтенант.
— А Петр Анисимович хотел их прочесть по радио для всех. Девушку опозорить. И меня. Ну, да на меня-то… — Виктор умолк.
Младший лейтенант перевел взгляд на Плюху.
— А ты лампы разбил?
Плюха кивнул и облизнул сухим языком пересохшие губы.
— Да-а… История… Стихи, значит, сочиняешь? Это хорошо. Стихи — это хорошо. Держи, — младший лейтенант вернул Виктору листки. — Протокола составлять не буду, поскольку состава преступления нет. Лампы новые купишь и поставишь. И не ведите вы себя, как мальчишки. Взрослые ж люди!
— Можно… идти? — спросил Плюха, не веря, что грозный младший лейтенант не составил протокола.
— Можно.
— До свиданья, — сказал Виктор.
— До свиданья, — младший лейтенант неожиданно усмехнулся. — Девушке привет передавай.
Виктор обернулся в дверях, хотел что-то сказать, но промолчал.
Ребята ушли, а младший лейтенант еще посидел минуту, улыбаясь каким-то своим мыслям, потом аккуратно уложил бумагу и ученическую ручку в планшет.
Комитет собрался после шестого урока в пионерской комнате. В кабинет директора не пустили: там младший лейтенант милиции допрашивал Виктора и Плюху.
— Ну и дела, — сказала Вера Васильева, толстушка из девятого «а». — Вечно у «вешек» истории! — Она пренебрежительно поджала пухлые губы, нос ее по-старушечьи сморщился. — Уже и милиция пожаловала.
— Помолчи, — нахмурился Лева Котов.
— Интересно, — Васильева повернулась к нему всем корпусом. — Зачем же мы собираемся? Чтобы молчать?
— Чтобы думать, — Лева выразительно постучал пальцем по лбу.
Васильева в ответ хмыкнула.
Лешка Кучеров из десятого нетерпеливо посмотрел на часы.
— Лена, давай по-быстрому.
— Подождем остальных, — откликнулась Лена Колесникова хмуро. — И завуча. И инструктор райкома должна прийти.
— О-го! Часа на два канитель.
— И не стыдно. Кучеров! — сказала Васильева. — Член комитета, а заседание комитета называешь канителью.
— Отвяжись, — сказал Лешка лениво. — Поговорим и разойдемся. Не первый раз. А дел — по горло. Задают — не продохнешь!
— И нам много задают, однако…
— Отвяжись…
— Прекратите, — строго сказала Лена. — Как дети!
Пришла Валя Горохова.
— Здравствуйте, ребята. Вот вы где. Сунулась было в кабинет директора, а там — милиция. В чем дело? Произошло что-нибудь?
— Внутреннее дело. Семейный скандал, — усмехнулся Лешка.
— Это все «вешки», — сказала Васильева.
— Кто-кто?
— «Вешки», девятый «в».
— Ну и лексикон у вас.
— Они с первого класса «вешки», — пояснила Васильева.
— В отличие от «ашек», — добавил Лева.
Горохова села рядом с Леной.
— Маловато вас.
— Сейчас подойдут.
Пришли две восьмиклассницы — Алла и Густа. Сели молча рядышком.
— Начнем, — сказала Лена. — На повестке дня вопрос о дисциплине.
— Свежий вопрос, — кивнул Лешка.
Лена не обратила внимания на его реплику.
— В девятом «в» классе произошла довольно глупая история с Иваном Ивановичем… — Лена рассказала о проделке Виктора Шагалова.
— А где сам Шагалов? — спросила Горохова.
— С милицией беседует, — усмехнулась Васильева.
— Это особый разговор. С этим надо еще разобраться, — нахмурилась Лена.
— Разберутся, — сказала Васильева.
— Слушай, Васильева, — повернулся к ней Лева. — У тебя что, печень больная? Что ты кидаешься на девятый «в»? — Он посопел носом. — Конечно, история с Иваном Ивановичем — непростительная глупость. И мы все, весь класс за нее в ответе. Но то, что произошло сегодня, — это очень серьезно. И еще неизвестно, кто виноват.
В комнату вошел Петр Анисимович.
— Здравствуйте, товарищ Горохова, — он поздоровался с Гороховой за руку. Потом обвел всех холодным уверенным взглядом. — Так вот, ребята, отсутствие крепкой дисциплины в школе привело сегодня к тому, что…
Лена рассердилась: что в самом деле — комсомол, комитет, взрослые люди… Это когда «им» надо, Петру Анисимовичу и другим… А на деле? Придет, выскажется, распорядится… Почему?
Она сжала губы и встала:
— Простите, Петр Анисимович. Вы несколько опоздали. У нас уже началось заседание комитета комсомола. И слово получил член комитета Котов.
Восьмиклассницы испуганно посмотрели на своего секретаря. Лева, который начал говорить сидя, встал.
Лешка усмехнулся одними губами.
Горохова смотрела в окно, будто она гость и ничто ее не касалось.
Петр Анисимович прервал свою речь на полуслове, побагровел, буркнул:
— Прошу извинить.
И сел.
— Продолжай, Лева, — сказала Лена, сглотнув. И тоже села.
Горохова как ни в чем не бывало повернулась к Леве.
— Так вот, — сказал Лева. — В том, что произошло сегодня на большой перемене, надо очень внимательно и очень чутко разобраться. Все-таки — люди и чувства. А с моей точки зрения, здесь имело место грубое вмешательство, так сказать, во внутренние дела суверенного государства. А это нехорошо. Осуждается.
— С вашим суверенным государством. Котов, — сказал Петр Анисимович, — сейчас беседует милиция.
— Это не может и не должно помешать нам самим разобраться в фактах, в их причинности и связи. И только разобравшись во всем, мы сможем объективно и решительно или осудить своих товарищей, или защитить их. В том числе и от милиции, если появится такая необходимость.
— Ну, знаете. Котов!
— Петр Анисимович, — сказал Лева, — разрешите задать вам один вопрос: для чего понадобилось читать по радио интимную переписку двух молодых людей, которые… дружат, что ли… А может быть, и больше. Может быть, любят друг друга.
— Во-первых, Котов, тебе никто не дает права вмешиваться в педагогический процесс. Это не твое, а наше дело. Во-вторых, мне трудно говорить здесь о таком зрелом чувстве, как любовь, о таком, я бы сказал, взрослом чувстве… Ребячьи фанаберии, фантазии, подкормленные дешевыми литературными образцами, незрелый ум часто принимает за чувство. И кто, как не мы, взрослые, умудренные жизненным опытом, должны своевременно разрушать эти фантазии? Не давать им вырасти в уродливое, кривое деревцо.
— Я с вами не согласен, Петр Анисимович, — упрямо сказал Лева. — Для нас Маша и Дубровский, Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин не дешевые литературные образцы.
— Колесникова, ведите собрание, — сказал Петр Анисимович.
Лена постучала карандашом по столу. В наступившей тишине стук показался гулким. Потом она встала.
— Я думаю, мы не будем решать вопрос о наших товарищах в их отсутствие.
Горохова кивнула.
— Выношу на обсуждение комитета одно предложение, касающееся непосредственно всех комсомольцев.
Петр Анисимович поднялся:
— Прости, Колесникова, что перебиваю. У вас тут сейчас свои дела. Не буду мешать. Только попрошу к вопросу о Шагалове и Веселове подойти со всей комсомольской ответственностью и принципиальностью. Поскольку этот вопрос будет обсуждаться и на педагогическом совете, должен поставить вас в известность, что до решения совета Шагалов и Веселов к занятиям допущены не будут.
И Петр Анисимович вышел.
— Ну, «вешки», с вами не соскучишься, — сказал Лешка Кучеров.
- Предыдущая
- 26/57
- Следующая