Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/57
• Следующая

Оленька смутилась, покраснела, сказала невнятно:

— Здравствуй, Витя.

— Здравствуй… — Он все смотрел на нее удивленно, будто увидел впервые за эти восемь лет, что они учатся вместе. Оленькины ресницы дрогнули. Она не двинулась с места, глядела настороженно и выжидательно.

И Виктор смутился, потому что неудобно было так стоять и разглядывать друг друга.

— Ты, наверно, постриглась, — сказал он, понимал, что говорит глупость.

Она засмеялась.

— Наверно. Между прочим, постригаются в монахи, а в парикмахерских подстригают.

— Как живешь? — спросил Виктор.

— Все там же.

— М-да…

У Оленьки в глазах появилась лукавинка, она спросила:

— А ты где?

— И я по-прежнему, — сказал Виктор.

Оленька снова засмеялась:

— Очень у нас светский разговор, как в старинных романах. Пойдемте, граф! — И она присела в реверансе.

Виктор галантно согнул кренделем руку.

— Прошу вас, ваше высочество.

Оленька сунула маленькую загорелую руку под его локоть.

— Благодарю вас, граф.

И они вошли в сад торжественные и важные, как герои в старинных романах.

Под липой их встретили товарищи, девочки накинулись на Оленьку, начали разглядывать ее, тормошить. К Виктору подошли Плюха и толстый Володька Коротков. Они его о чем-то спрашивали, он отвечал, но все время прислушивался к девичьим голосам, старался уловить Оленькин.

…Виктор вбил гвоздь в шкаф, подвесил катушку, перекинул через нее мягкую проволоку. Конец проволоки привязал к руке Ивана Ивановича.

Начали собираться ребята. Первыми появились в классе неразлучные Сима Лузгина и Лена Колесникова, в обнимку. Подошли к Ивану Ивановичу здороваться. Виктор потянул проволоку, и Иван Иванович поднял руку. Сима испуганно взвизгнула. Лена передернула плечами:

— Мистика…

Виктор засмеялся:

— Техника на грани фантастики. Сюрприз для Амебы. И — чтобы тихо…

Приходили другие. Смеялись. Толстый Володька Коротков предложил:

— Может, сделаем из Ивана Ивановича «кибер»? Вставим электронные мозги.

— А что? — откликнулся Плюха. — Пусть бы он решал задачи.

— Если вставить такие мозги, как у тебя, много не нарешает, — осклабился Володька.

Плюха не обиделся.

— У меня мозги особого склада. Биологические. Вот, например, что такое плантаго ланцеолата? Или плантаго майор?

— Ну?

— Баранки гну, — в тон сказал Плюха. — Плантаго — значит подорожник. Понял? Плантаго ланцеолата, — почти пропел он, — подорожник ланцетовидный. Знаешь, листья тонкие такие, длинные. Плантаго майо?р — подорожник большой.

— Не майо?р, а ма?йор, — поправил молчаливый Лева Котов.

— Ну, ма?йор.

— Плюха, — снова осклабился Володька, — а как коровы мычат?

— Сам дурак.

Виктор не слушал. Украдкой поглядывал на дверь. Ждал Оленьку.

Она появилась за минуту до звонка. Подошла к Ивану Ивановичу.

Иван Иванович поднял руку.

Оленька чуть вздрогнула от неожиданности. Пожала костяшки пальцев:

— Доброе утро, Иван Иванович.

— Доброе утро, — глухим утробным голосом ответил стоявший рядом Володька Коротков и спросил: — Ну, как? Это для Амебы, Витька придумал. «Дети, мне осталось полчаса до пенсии. Кто дополнит ответ?» — пропищал он тонко и хрипло. — «Я», — и Иван Иванович подымает руку.

Оленька скользнула взглядом по лицу Виктора, отвернулась, пожала плечами:

— Довольно глупо.

Пронзительно задребезжал звонок. Ребята начали рассаживаться по партам. Виктор уселся на свое место рядом с Плюхой. Укрепил конец проволоки в парте. Он так ждал Оленькиной улыбки! Затея с Иваном Ивановичем и в самом деле показалась ему глупой, но отступать было поздно.

Урок начался чин по чину.

Александр Афанасьевич заглянул в свою синюю тетрадочку, потом в классный журнал:

— Коротков.

Володька Коротков поднялся, грохнув крышкой парты, вперевалочку пошел к доске. Стал отвечать медленно, чуть не через каждое слово вставляя натужное «э-э-э… м-м-м…», словно камни ворочал.

Александр Афанасьевич смотрел в окно. Рамы были двойные. Низ наружных стекол замутнен изморозью, и кто-то умудрился нацарапать на них двух превеселых чертиков. Любой улыбнулся бы, но Александр Афанасьевич словно не видел их, он и Короткова, наверно, слушал и не слышал. Когда Коротков умолк, Александр Афанасьевич отвел взгляд от окна, промямлил:

— Кто дополнит Короткова?

Вместо привычного леса рук поднялась только одна. Не разглядев, кто поднял руку, Александр Афанасьевич кивнул:

— Пожалуйста.

Ребята засмеялись: руку поднял Иван Иванович.

Александр Афанасьевич побледнел, сунул синюю тетрадку и потрепанный учебник в большой желтый портфель и молча вышел из класса.

Никто не ожидал, что учитель уйдет. Все притихли.

— Дети, — сказал Виктор громко, чтобы нарушить эту внезапную тревожную тишину. — Мне осталось до пенсии девять дней. Неужели у вас не хватает терпения?

Никто не поддержал шутки. Оленька повернулась к Виктору и посмотрела удивленно и неодобрительно.

— Будет гром, — сказал Володька Коротков.

Плюха бормотнул лениво:

— Разжуешь и проглотишь.

— А я бы не доверял жалким людям преподавать литературу, — сказал Виктор, будто оправдываясь.

— Вопрос! — насмешливо бросил Коротков. — Литературу должен преподавать Иван Иванович!

— Сам дурак, — сказал Плюха.

— Хватит вам, — нахмурилась Лена Колесникова. — Вот уберут от нас Ивана Ивановича!.. Вся школа смеяться будет.

— Сестрица Аленушка печется о братце Иванушке! — съехидничал Коротков.

— Заткнись, — лениво откликнулся Плюха. — Не заберут.

— Могут. Они все могут, — сказал Коротков.

— Вот что, Виктор, извинился бы ты на всякий случай, — предложила Лена.

— Про запас, — уточнил Коротков.

— Перед кем? — спросил Виктор, хотя отлично понял, перед кем он должен извиниться.

— Перед Амебой, — подсказал Коротков. — Нельзя маленьких обижать.

— Все шутили, никто руки не поднял. А я — извиняться?

Ребята зашумели.

— Тихо! — крикнула Лена. — Соблюдаем демократию. Кто за извинение? Подавляющее большинство. — Она повернулась к скелету: — Иван Иванович?

Иван Иванович молчал.

— Утверждается! — Лена, согласно традиции, подняла вверх левую руку с оттопыренным большим пальцем и произнесла: — Закон скелета!

Ребята настороженно ждали, что ответит Виктор.

Он откликнулся глухо:

— Закон…

Все облегченно вздохнули. Они знали: он пойдет и извинится. «Закон скелета» — закон. Его нельзя нарушить.

Однажды Плюха не подчинился. Это было в прошлом году. Готовились к вечеру, посвященному Чехову, и изрядно проголодались. Класс постановил отправить Плюху за батонами и колбасой.

Плюха, и без того ленивый, а тут еще и уставший от перестановок декораций — на большее он не был способен, — отказался.

— Хорошо, — сказали ребята и послали за пропитанием другого.

Все последующие дни с Плюхой никто не обмолвился ни единым словом. Сначала он держался. Потом потемнел. Это было жутко. Кругом товарищи, а ты — один. Плюха ходил затравленный. Ему никто не подсказывал. С ним никто не садился за одну парту. Его будто не видели. О нем не говорили. Его не существовало.

Плюха решил повеситься. Раздобыл белый шнур и кусок земляничного мыла. Но шнур надо было привязывать к люстре: пододвинуть стол, снять с него скатерть, поставить табуретку, лезть. Потом делать петлю, выбивать табуретку из-под ног. Висеть. Долго висеть. Пока тебя не снимут…

Плюха положил шнур на стол и заплакал. Размазывая по лицу слезы, он представлял себе, как приходят ребята с виноватыми лицами, девчонки плачут, мальчишки хмурятся. А он лежит на столе печальный, синий, страшный… На кладбище станут говорить, каким он был хорошим и как люди не смогли понять его. Про покойника всегда говорят только хорошее. Наверно, потому, что людям перед ним стыдно. Потом гроб с его телом опустят в сырую могилу и скажут: «Прощай, дорогой наш товарищ и друг. Память о тебе вечно будет жить в сердцах благодарных потомков».

• Предыдущая
• 2/57
• Следующая