Расшифрованный код Ледового человека: От кого мы произошли, или Семь дочерей Евы - Сайкс Брайан - Страница 19

Письменных свидетельств таких связей по женской линии, как правило, немного — они охватывают лишь несколько последних поколений, поэтому мы не можем получить ответа на этот вопрос. Но ДНК помнит все. Митохондриальная ДНК благодаря своей уникальной особенности, тому, что она наследуется исключительно по женской линии, точно прослеживает связь, уходящую в прошлое. А поскольку последовательность митохондриальной ДНК посредством случайных мутаций изменяется, хотя и очень постепенно, мы можем воспользоваться этими изменениями как своего рода часами. Если родословные двух человек сходятся к общему предку-женщине и место слияния находится в недавнем прошлом, то их митохондриальной ДНК не было времени на то, чтобы измениться из-за мутации. Тогда, как в случае с хомячками, последовательность ДНК у двоих будет абсолютно одинаковой. Если же она, женщина-предок, жила давно, в этом случае появляется вероятность, что у одного, а то и у обоих последовательность митохондриальной ДНК будет слегка нарушена в результате мутации, возникшей за время от разделения линий до настоящего момента. Если женщина — общий предок жила еще в более отдаленном прошлом, на каждой линии могли успеть произойти две, а то и три мутации. Подсчитав количество различий между двумя последовательностями, можно определить долготу матрилинеарной связи между любыми двумя людьми, живущими на Земле. А чтобы выразить все в точных цифрах, нам необходимо знать, с какой частотой возникают мутации в митохондриальной ДНК. О том, как это делается, мы поговорим далее. Результат подсчетов таков: если у двух человек имелся общий предок по женской линии десять тысяч лет назад, то в последовательности контрольного региона их митохондриальной ДНК будет одно отличие. Если женщина, бывшая общим предком двух человек, жила на свете двадцать тысяч лет назад, то можно ожидать, что число таких различий в последовательности, появившихся в результате случайных мутаций, увеличится до двух.

Конечно, нет ни малейших шансов на то, что обнаружатся письменные свидетельства родственных связей, связывавших кого-то из нас по материнской линии двадцать тысяч лет назад, поэтому мы придумали обходной путь. Если у двоих нет ни малейших различий в последовательности контрольного региона, стало быть, их общий предок жил в какое-то время на отрезке в последние десять тысяч лет. У меня и у русского царя последовательность контрольного региона одна и та же. Стало быть, наши материнские линии — с моей стороны через мою маму — Ирен Клиффорд и ее мать — Элизабет Смит, а со стороны Николая Второго через его мать, вдовствующую императрицу Марию Федоровну и ее мать Луизу Гессе-Кассельскую, королеву датскую, скорее всего, сходятся к общему предку — женщине, жившей где-то на отрезке последних десяти тысяч лет. Но, полагаю, это было не настолько недавно, чтобы я мог реально претендовать на богатства Романовых.

Измерение длительности родственных связей в десятках тысяч лет кажется слишком грубым и округленным, чтобы представлять интерес. Однако, хотя скорость митохондриальных мутаций кажется чересчур медленной, для того, чтобы изучать эволюцию человека на протяжении последних ста тысяч лет, она подходит просто идеально, а ведь основные события происходили именно на этом отрезке времени. Если бы скорость возникновения мутаций была намного больше, было бы труднее проследить взаимосвязи. Будь она медленнее, между людьми вообще почти не было бы различий, и нечего было бы изучать. Если продвинуться в логической цепочке на один шаг вперед, мы придем к выводу, что если любые два человека связаны в прошлом общим предком, то, следовательно, то же самое можно сказать и о любой группе людей. До меня медленно доходило, что мы, похоже, заполучили средство, способное воссоздать матрилинеарную генеалогию всего человечества. Не то чтобы это давало власть над целым миром, но все же я уверен: моему дальнему родственнику Николаю Александровичу Романову, самодержцу Всея Руси, идея понравилась бы. Теперь перед нами стоял вопрос: с чего начать?

Каждый вечер в девять пятнадцать из международного аэропорта Лос-Анджелеса отправляется рейс авиакомпании Эн-Зи-Ай в Новую Зеландию. За тридцать секунд он проносится над узкой полоской суши, отделяющей конец взлетной полосы от океана. На моторах не стоят заглушки, снижающие уровень шума. В них просто нет нужды. Все путешествие проходит над Тихим океаном, суша покажется только в самом конце полета, когда самолет, заходя на посадку в Окленде, пролетит над полуостровом Коромандель новозеландского острова Северный. Но сначала предстоит пролететь семь тысяч миль над открытым океаном, раскинувшим под крылом самолета свои воды,-- бескрайним Тихим океаном. Там и тут раскиданы, словно брызги, тысячи островов, но они кажутся такими крошечными, что взгляд из иллюминатора самолета скользит по ним, не замечая. А ведь к тому времени, когда первые корабли европейцев только начали осваивать Пацифику (то есть регион Тихого океана), каждый из этих островков уже был обнаружен и заселен теми, кого я считаю величайшими мореплавателями всех времен и народов.— полинезийцами.

Как мне хотелось бы сказать вам, что решение потрудиться в Полинезии явилось результатом тщательного планирования, что я все проанализировал, положив на одну чашу весов те научные достижения, которых можно было добиться, работая с населением островов, а на другую — затраты на проведение исследований по ту сторону океана. Мне хотелось бы изобразить все таким образом, но истина заключается в том, что все было делом случая, точнее, несчастного случая в буквальном смысле слова. Осенью 1990 года я собирался взять положенный мне годичный творческий отпуск и хотел провести часть его, работая в университете штата Вашингтон, в Сиэтле, а оставшееся время — в Австралии, в Мельбурне. Чтобы попасть туда, нужно было пересечь Тихий океан, а поскольку я никогда не бывал на тропических островах, то запланировал остановки на Гавайях и еще в одном месте, которое называется Раротонга, что на архипелаге Кука. Об острове Раротонга я вообще слышал впервые, а об Островах Кука имел самое поверхностное представление, но эта остановка лучше укладывалась в маршрут, чем Таити или Фиджи, о которых мне было известно несколько больше.

К тому же два эти места представляли разительный контраст. Гавайи — действительно тропические и очень живописные острова, вот только (по крайней мере) на острове Оаху, где расположена столица, город Гонолулу — вам не дают забыть, что вы находитесь в Соединенных Штатах Америки, с их небоскребами, пиццей и кладбищами домашних зверюшек. Посадка и пребывание в Раротонга — это погружение в совершенно другую культуру, что ощущается во всем. Багаж не подают на движущейся ленте, вы просто вытягиваете свои чемоданы из общей груды. Какой-то человек с гитарой приветствует вас песней настолько искренне, словно он и впрямь вам страшно рад, что производит впечатление — в четыре-то часа утра. А потом был Малькольм. Радушный, краснолицый Малькольм Лакстон-Блинкхорн — англичанин, простецкий вид его и характер абсолютно не соответствуют величавому звучанию фамилии. Он, как говорится, попробовал себя в разных качествах: морской десантник, фермер-овцевод, актер, телевизионный продюсер... — теперь вот владелец гостиницы в Раротонга, женат на местной девушке. Гостиница располагалась на пляже, на другом конце острова, но следует заметить, что размер всего Раротонга составляет двадцать шесть миль по периметру, так что мы добрались до места очень быстро. Еще не рассвело, но кто бы устоял, чтобы не спуститься к воде или хотя бы просто посидеть у ее кромки? Спустя некоторое время я заметил, что вокруг совсем не такая тишина, как мне показалось вначале. До меня доносился отдаленный, но непрерывный гул, напоминающий звук оживленной автомагистрали, расположенной в миле или двух. Но на острове практически не было автомобилей, а шоссе и подавно. Шумел океан, это его голос я слышал. Когда стало немного светлее, я разглядел на горизонте тонкую белую полосу. Там волны океана, даже в тихие дни, ударяются о коралловые рифы, окружающие и защищающие остров.