Суд - Ардаматский Василий Иванович - Страница 17

Вот где в свое время было заварено славное дельце. Если б не случайное осложнение, за год они бы на троих имели около миллиона. Но из-за одного дурака дело завалилось на самом разбеге. Про грузин говорят, что у них много денег, но еще больше темперамента, и это очень верно. Такой вот грузин неожиданно влез в их дело со стороны и начал пороть горячку, а потом и шантажировать. Испугаться его — означало бы потерять добрую половину дохода. Тогда решили его убрать. Наняли умелого паренька из уголовников, и тот грузина укоротил. Но одна же беда не приходит. Только обезвредили грузина, прокуратура выходит на всю их троицу: какая-то ревизия в бухгалтерии Облпотребсоюза наткнулась на подозрительные документы — двоим из них замаячила тюрьма года на четыре, а то и больше. Но в бой ринулся третий: он привез из Москвы опытнейшего в подобных делах адвоката, который за три дня вконец запутал следствие, опроверг большинство улик и добился детского приговора — по году. Под следствием они просидели девять месяцев, так что на том все дело и кончилось. Но тут новая беда — опасно зашевелился уголовный розыск с тем укороченным грузином. И тогда они решили — всем разъехаться в разные стороны. Глинкин воспользовался одним своим старым знакомым, занимавшим высокий пост, и тот, дабы Глинкин не мозолил ему глаза с их знакомством, дал ему звонкую рекомендацию, с которой он и перебрался в город Южный…

С тех пор у Глинкина не меркнет вера в силу дружбы и еще в адвокатов. Сейчас он уверен, что Лукьянчик его не подведет и слова лишнего на него не скажет. А насчет хорошего адвоката он позаботился заблаговременно: местный, прирученный им, адвокат Сверчевский будет действовать не хуже того московского. Но посмотрим, может, обойдемся и без него…

В комнате следственного изолятора, куда привели Глинкина на допрос, похлебкой не пахло, но жара была тут почувствительнее. Рубашка противно прилипала к спине, пот струйками сбегал по шее за воротник. Голос следователя доносился до него как бы издалека, его заглушал врывавшийся в раскрытое окно пронзительный крик галок…

Следователь прокуратуры Арсентьев читал Глинкину заявление на имя прокурора от учителя Ромашкина, которого Глинкин хорошо помнил — тихий такой учителишка математики из школы фэзэушников, но почему-то вызывавший у него безотчетное беспокойство. Чуяло сердце!

Глинкин сидел с мрачным, низко опущенным лицом и отрешенно слушал. Один только вопрос тревожил его сейчас — что у них против него еще, кроме этой дурацкой взятки у Ромашкина?

Заниматься громким чтением Арсентьеву пришлось неожиданно — доставленный на допрос Глинкин заявил, что он нечаянно раздавил очки и читать сам не может. Вранье — очки он нарочно оставил в камере. Сейчас у него главная задача — протянуть время: все-таки должен вступить в дело Григорий Михаилович Сверчевский, который все и решит, в том числе и то, нужно ли ему врезаться в дело.

Сверчевский появился возле него несколько лет назад, вскоре после того, как он стал заместителем председателя райисполкома. Однажды к нему на прием пришел мужчина необычайно благородного вида: осанистая фигура, одет строго — черная тройка, университетский значок на лацкане, черный галстук с жемчужиной, падающая на плечи грива седых волос, глянцево выбритое лицо, белые холеные руки, на безымянном пальце массивное обручальное кольцо и глаза — крупные, светло-карие, внимательные, спокойные… Пришел он к Глинкину на прием по квартирному делу, которое коротко изложил своим мягким, вкрадчивым голосом. Прямо скажем, просьба у него была нахальная: он разводился со старой женой и сходился с новой, помоложе… «Любви все возрасты покорны», — сказал он с печальной улыбкой. Старой жене — «чтобы молчала», объяснял он с подкупающей прямотой, — нужно оставить старую квартиру, а у новой жены есть дочка-школьница, и поэтому ему нужна трехкомнатная квартира. Первый раз Глинкин тотчас выпроводил его с категорическим отказом, но он знал, что этот седогривый придет еще раз, чувствовал, что придет. И не ошибся. На этот раз они поняли друг друга…

Григорий Михайлович Сверчевский в городе Южном был популярным адвокатом. Про него говорили: «Ловок как черт, денег у него мешок». Он первый в городе имел собственную автомашину, а на берегу Сыпяти выстроил дачу-замок с башнями по углам и обнес ее высоким начальственным забором темно-зеленого цвета. По его даче объясняли дорогу приезжим: «Дойдете до адвокатской дачи с башнями, поворачивайте направо…» Однако недавно он, по состоянию здоровья, беспокойную адвокатскую деятельность бросил и стал юрисконсультом в местном отделении «Сельхозтехники». А вскоре после знакомства с Глинкиным по совместительству начал работать юристом и в райисполкоме. Но в действительности главным и хлебным его делом оставалась… адвокатура. Только уже не честная, официальная, заканчивающаяся речью в суде, а никому не видимая, подпольная. Последние годы они с Глинкиным работали на пару, выручая попавших в беду денежных людей.

Об этой их деятельности Лукьянчик не знал.

Договорились они и о том, что предпримет каждый из них, если другой попадет в беду. Сейчас Глинкину нужно тянуть время, дать возможность Сверчевскому решить, как повести борьбу за его спасение…

Пока же он слушал, как следователь Арсентьев читал ему заявление того учителишки Ромашкина.

— «…Как и условились, взятку в сумме двести рублей я передал Глинкину в воскресенье, возле кинотеатра «Октябрь», перед началом дневного киносеанса, то есть без десяти минут два часа дня. И место и время встречи Глинкин назначил еще за три дня, когда я был у него на приеме. Деньги были завернуты в кусок газеты «Гудок» и перехвачены вдоль и поперек клейкой лентой… — ровный голос Арсентьева оборвался. Глинкин поднял голову. Следователь пил воду. Потом продолжил чтение. — Гражданин Глинкин ждал меня рядом с кино, где вход в парк, он был в плаще защитного цвета и светлой шляпе. Увидев меня, он пошел ко мне навстречу, приветливо со мной поздоровался за руку. Я вынул из кармана пачку, он ее сразу ловко схватил, и она исчезла в рукаве его плаща, а он подал мне руку, сказал: «Все будет в порядке» — и ушел. А на следующей неделе меня пригласили в исполком и выдали ордер на квартиру, которую я просил…» — Снова голос следователя умолк, и опять Глинкин поднял голову — следователь, судя по всему, больше читать не собирался, отложил заявление в сторону и неторопливо докуривал сигарету, до того дымившую в пепельнице. Его глаза смотрели на Глинкина утомленно и презрительно. Глинкин в это время думал, до чего же точно учитель описал сцену у кинотеатра. Ох, учитель…

— Ну, Семен Григорьевич, что скажем?

— Оговор, больше и говорить нечего.

— Не надоела вам эта канитель? — вытерев платком вспотевшее лицо, спросил следователь, пододвигая к себе протокол допроса, начатого им часа два назад.

— Для вас, конечно, это канитель, а для меня судьба… — Глинкин помолчал и продолжал: — И что говорить? Вот этот ваш учитель Ромашкин говорит, к примеру, будто я был в защитном плаще, а я этот плащ отослал сыну еще года три назад… Или там есть фраза: «После чего я получил ту квартиру, которую просил». Вы проверьте — имел он право получить ту квартиру? Заранее скажу — имел. Он попросил на приеме ту, что ему приглянулась, и я эту квартиру ему дал. Так это только о том и говорит, что в исполкоме внимательно относятся к просьбам трудящихся. Проверьте. А главное — не брал я у него денег, и у вас нет и не может быть свидетелей доказать что-то другое.

— Ну, а если мы вот в этой вашей, найденной у вас при обыске записной книжечке расшифруем все ваши хитрые пометочки с цифрами? Что тогда? Кстати, время, когда вы получили взятку у Ромашкина, совпадает с пометкой в вашей книжечке, и здесь стоит цифра «двести». Как вы это объясните?

— Я скажу, что расшифровано неправильно, а так, как нужно следствию, — он кивнул на свою записную книжку. — Мало ли по какой фантазии и о чем я делал эти условные записи.

— Ладно, о книжечке в свой час. Значит, от дачи показаний отказываетесь? Запишем… Подследственный Глинкин давать показания отказался. Подпишите. Вот здесь. Спасибо.