Возлюбленная - Моррисон Тони - Страница 9
- Предыдущая
- 9/72
- Следующая
– Сэ-ти!
– Да, мам?
– Не оставляй ребенка одного.
– Хорошо, мам.
– Сэ-ти!
– Что, мам?
– Принеси щепок для растопки.
– Хорошо, мам.
Ох! Но когда они пели… И, ох, когда они танцевали!.. Порой они танцевали тот самый танец антилопы. Мужчины вместе с женщинами, одна из которых точно была ее «мам». Они меняли свое обличье и превращались в кого– то иного. В своевольных, ничем не связанных диких животных, чьи копытца чувствовали ритм ее сердца лучше, чем она сама. Как и эта антилопа в ее животе.
«Наверное, матери этого ребенка так и суждено умереть в зарослях дикого лука на проклятом левом берегу Огайо». Вот что тогда было у нее на уме; она так и сказала Денвер. В точности так И ее это вовсе не пугало, особенно если учесть, что тогда ей больше не нужно было бы делать ни шагу. Однако, представив себе, как она лежит здесь мертвая, а маленькая антилопа еще живет – сколько она сможет прожить? час? день? сутки? – в ее безжизненном теле, она так ужаснулась, что громко застонала, и этот стон заставил человека, бредущего по тропе шагах в десяти от нее, остановиться и прислушаться. Сэти не слышала самих шагов, но вдруг почувствовала, что кто– то остановился неподалеку, а потом почувствовала запах волос. И услышала голос, который спрашивал: «Кто здесь?» Так Все ясно. Ее обнаружил какой-то белый мальчишка. У него тоже, как и у тех, хищные зубы и мерзкие желания. Даже теперь, среди холмов и сосен, почти достигнув великой реки Огайо, всей душой стремясь к своим трем малышам, один из которых может умереть с голоду, не дождавшись молока, которое она несет, после того, как пропал ее муж, после того, как у нее украли молоко, а спину превратили в чудовищное месиво, после того, как осиротили ее детей, – даже после всего этого легкой смертью она не умрет. О нет!
Она рассказывала Денвер, что вдруг нечто вошло в нее прямо из земли – страшно холодное, но живое – как будто челюсти заходили внутри. «Ледяные челюсти», – говорила она. И вдруг ей захотелось увидеть глаза того белого мальчишки, захотелось вырвать их зубами, прокусить ему щеку.
– Я вдруг почувствовала нестерпимый голод, – рассказывала она Денвер. – Ужасно! Мне ужасно хотелось впиться в его глаза. Ждать я не могла.
И она, приподнявшись на локте, немного проползла – подтягиваясь и раз, и другой, и третий, и четвертый – навстречу тому молодому голосу, который все спрашивал:
– Эй, кто это там, а?
«Подойди да посмотри, – думала Сэти. – И это будет последнее, что ты увидишь». Сперва появились чьи-то ноги, и она решила: что ж, видно, придется так выполнять волю Твою, Господи, – сейчас я эти ноги отгрызу.
– Теперь-то я смеюсь, – говорила Сэти дочери, – а я ведь действительно так думала. Я просто не успела. Но мне ужасно хотелось сделать это. Я была как змея. Ничего, кроме собственных челюстей и голода, не чувствовала.
Но это был вовсе не мальчишка. А белая девушка. Жуть какая оборванная, нечесаная – видно, из самых что ни на есть разбедняцких бедняков. И она сказала:
– Ой, гляди-ка, черномазая! Вот это да! В жизни не поверила б!
И дальше следовала та часть истории, которую Денвер любила больше всего.
Девушку звали Эми, и вот уж кому действительно нужны были крепкий бульон и побольше мяса. Руки у нее были узловатые и тонкие, как стебли сахарного тростника, а на голове – такая копна волос, что хватило бы на пятерых. Взгляд какой-то медлительный. Она вообще на все смотрела подолгу. Уставится – и смотрит. Зато говорила ужасно много и быстро, даже непонятно, как она успевала дышать. А руки-тростинки оказались удивительно крепкими, прямо железными.
– Ну, знаешь, ни разу в жизни не видела более испуганного лица! Чего это ты? И что здесь, в темноте, делаешь?
Распластавшись на траве, как змея, – ей все казалось, что она теперь стала змеей, – Сэти открыла было рот, но вместо ядовитого зуба и раздвоенного языка на свет явилась истина.
– Я убежала, – сказала Сэти. Это были первые слова, произнесенные ею за целый день, и она выговорила их с трудом, так сильно распух и болел язык – С такими ногами? Ах ты господи! – Девушка присела на корточки и уставилась на распухшие ступни Сэти. – У тебя, случайно, ничего нету поесть, а?
– Нет. – Сэти заворочалась, пытаясь сесть, но не смогла.
– Смерть как есть хочется. – Девчонка пошарила глазами вокруг, ища в траве что-нибудь съедобное. – Я думала, здесь черника растет. В соснах ее много. Я только поэтому сюда и поднялась. Вот уж не ожидала, что какую-то негритянку здесь найду. А впрочем, если черника и была, так ее давно птицы склевали. А ты чернику любишь?
– Я беременна, мисс. Эми посмотрела на нее:
– Так это тебе, наверно, потому есть и не хочется, да? Что ж, мне-то непременно нужно хоть что-нибудь проглотить.
Она пригладила свои немыслимые патлы руками и тщательно обследовала вокруг каждый кустик. Так и не обнаружив ничего съедобного, она решительно встала, явно намереваясь уйти. Сердце у Сэти так и подпрыгнуло при мысли, что она останется совсем одна, лежа на траве и без единого ядовитого зуба в пасти.
– Куда держите путь, мисс?
Девушка обернулась; глаза ее как-то по-новому блеснули.
– В Бостон. Бархату хочу купить. Там есть такой магазин, называется «Вильсон». Я видела картинки – у них самый красивый бархат продается. Никто не верит, что я бархат могу купить, а я его непременно куплю!
Сэти кивнула и приподнялась на локте.
– А ваша мама знает, что вы отправились искать этот бархат, мисс?
Девчонка тряхнула головой, отбрасывая волосы с лица.
– Моя мать работала на наших хозяев, чтоб свой проезд домой отработать. А тут я у нее родилась, и она почти сразу после этого умерла. Вот хозяева и заявили, что я должна отработать ее должок Я и отработала. А теперь хочу купить себе бархат.
Они не смотрели друг на друга, по крайней мере в глаза друг другу смотреть избегали. И тем не менее между ними тут же завязалась обычная, самая свойская беседа ни о чем – разве что одна из них лежала на земле.
– Бостон, – сказала Сэти. – А это далеко?
– Еще бы! Ужасно! Сто миль. А может, и больше.
– Небось бархат-то можно бы и поближе сыскать.
– Можно, да не такой, как в Бостоне. В Бостоне самый лучший. И мне так к лицу будет! Ты его хоть когда-нибудь трогала?
– Нет, мисс. Никогда я никакого бархата не трогала. – Сэти не понимала, в чем тут причина – то ли в голосе этой девчонки, то ли в Бостоне, то ли в бархате, – но, когда эта белая девушка говорила, ребенок у нее в животе спал. Ни разу не толкнул и не пихнул ее изнутри; счастье, казалось, начало ей улыбаться.
– А ты хоть видела его? – спросила девушка. – Спорим, ты его даже не видела!
– Даже если и видела, все равно не знала, что это бархат. А на что он похож, этот твой бархат?
Эми с недоверием перевела взгляд на Сэти, словно опасалась рассказывать о столь важных вещах какой-то незнакомой негритянке.
– Тебя как зовут-то? – спросила она.
И хотя Сэти находилась от Милого Дома достаточно далеко, не стоило все же называть свое настоящее имя первому встречному.
– Лу, – сказала Сэти. – Меня Лу зовут.
– Ну вот, Лу, значит, так бархат похож на новорожденный мир. Чистый, нежный и очень мягкий. Тот бархат, что видела я, был коричневый, но у них в Бостоне есть любые цвета. Кармин, например. Это значит «красный», но, когда говоришь о бархате, надо говорить «кармин». – Она уставилась в небеса, но потом, словно вдруг вспомнив, что и так уже слишком задержалась в пути, вскочила и заявила: – Мне пора идти.
Уже продираясь сквозь кусты, она крикнула Сэти:
– А ты-то что будешь делать? Так и будешь лежать, пока не разродишься?
– Я встать не могу, – сказала Сэти.
– Что? – Девушка остановилась и обернулась к ней, словно не расслышав.
– Я сказала, что не могу встать.
Эми рукой вытерла под носом и медленно вернулась к тому месту, где лежала Сэти.
– Вон там есть какой-то дом, – сказала она. – Дом?
- Предыдущая
- 9/72
- Следующая
