Кровавая клятва - Моррелл Дэвид - Страница 5

• Предыдущая
• 5/44
• Следующая

Симона поразмыслила.

— Пожалуйста, подождите минутку. — Она легко, с аристократической грацией встала и вышла из зала.

— Очень привлекательна, — проговорила Дженис.

— Серьезно? А я и не заметил.

— Глупыш, тебе лучше доесть свой ланч, а не то, смотри, попадешь в переделку.

Он ухмыльнулся. К тому времени, как Симона объявилась вновь, они как раз закончили пить кофе.

— Проверила телефонную книгу нашей деревни, — сказала она. — Удивительно, но в ней нет ни единого Сен-Лорана с таким распространенным первым именем. Будь мы в Штатах, можно было бы свериться с местным листом переписи населения. Но у нас в Сен-Лоране такого нет.

— Так что же, нам его никак не найти?

Казалось, Симона чем-то встревожена.

— Так как же? — переспросил Хьюстон.

— Вполне возможно, что один человек сможет нам помочь.

Хьюстон нахмурился, заметив неохоту, с которой она это сказала.

— Он очень стар. И болен. Зато знает все про эту деревню.

Хьюстон поднялся на ноги.

— Давайте-ка сходим к нему.

В ноздри Хьюстона ударил сильный запах. Шторы были закрыты. Комната была погружена во мрак: светились лишь сияющие угли от прогоревшего в очаге бревна.

Старый священник сидел в кресле у камина. Звали его отец Деверо. Был он хрупок и морщинист, практически не виден, весь какой-то ссохшийся, а спутанные волосы на голове напоминали Хьюстону паучье гнездо. Кашель вырывался из глубины его груди. Он кашлял очень часто, и всякий раз усилие причиняло ему нестерпимую боль. Он вынимал из-под подоткнутого вокруг его тела одеяла скомканный, но чистый платок, и промокал губы. Силы он находил лишь для коротких, медленных фраз, и голос его был настолько тих и тонок, что Хьюстон — хоть и не понимал ни слова — обнаружил, что невольно подается вперед.

— Столько лет. Столько всего было, — поворачиваясь от священника, Симона вполголоса переводила.

— Скажите, что я ценю его усилия. Скажите, что все, что бы он не вспомнил, будет обращено на пользу нашего дела, — сказал Хьюстон.

Симона заговорила по-французски. Священник ответил.

— Он помнит того человека, которого вы ищете.

Хьюстон взглянул на Дженис, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость.

— Он извиняется. Потому что помочь вам не может.

— Но почему? — удивился Хьюстон. — Если помнит?

— Он извиняется. Тогда тот человек был молод. И он сам был молод. Слишком многое произошло.

Хьюстон оцепенел.

— Что-то тут не так. Вы уверены, что он понял все, как надо?

— Да, абсолютно.

— Тогда, почему же.?.. Послушайте, спросите его вот что. Тот человек, что мне нужен, он до сих пор живет в этой деревушке?

Симона перевела. Священник покачал головой.

— А это что еще значит? — спросил Хьюстон. — Либо он не знает, либо не хочет говорить.

Отец Деверо закашлялся. Вытерев рот своим огромным носовым платком, он прикрыл глаза. Хьюстон, исполненный сострадания, содрогнулся. Симона быстро что-то сказала, и священник ответил коротко, видимо, очень конкретно.

— Кое-что я поняла, — сказала Джен. Но Хьюстон настороженно ждал перевода.

— Он ничего не знает, так, по крайней мере, отец Деверо говорит. Не знает, где живет этот человек, и жив ли он еще. Но главное — ему нет до этого дела. Рассказывая обо всем этом, он как бы нарушает свои обещания, но надеется, что Господь сделает ему скидку. Как пастор, он обязан непрестанно следить за каждым членом своего прихода, но в данном случае он снимает с себя все обязательства. Он должен любить созданную Богом душу, но обязан целоваться с человеком, в котором она живет. — В камине треснула искорка.

— Не понимаю, — проговорил Хьюстон.

Священник снова принялся говорить. Голос его становился все глуше и глуше. Затем он так жестоко закашлялся, что у Хьюстона все зазвенело внутри.

— Он говорит, что ему пора отдыхать. Он не в состоянии больше отвечать на вопросы.

— Но…

— Тут еще вот что. Он говорит, что все, что он знает об этом человеке, он услышал на исповеди. Очень много лет назад; с той поры многое изменилось. Он все еще помнит времена, когда мясо по пятницам считалось смертным грехом. Или пропуск воскресной мессы. И развод. — Симона замолчала. — Он помнит времена, когда мог читать мессу по-латыни. Он счастлив, что умрет раньше, чем произойдут другие изменения. Но для него сама сущность осталась неизменной. Он не может открыть тайну исповедовавшегося. Таков закон.

Хьюстон пристально смотрел на священника, сидящего возле очага. Мудрое лицо вглядывалось в него, старческие глаза горели странными огнями. Хьюстон вздохнул и медленно покивал головой.

Отец Деверо повернулся к Симоне, чувствуя, что сил на то, чтобы разговаривать с ней с глазу на глаз у него не осталось. Тон был отеческим. И хотя Хьюстон изо всех сил старался понять, что он ей говорит, плотные камфорные пары сбивали и отвлекали его. Наконец, он сдался и перестал напрягаться.

Джен вдруг задохнулась, — шокированная, обескураженная, ошеломленная — сказать было трудно.

Священник замолчал. Симона наклонилась, чтобы поцеловать ему руку. Он благословил ее. Женщина помогла ему встать. Пит поблагодарил его, хотя за что — так до конца и не понял.

— Помоги тебе Господь, — ответил по-французски отец Деверо. Ухватившись за кушетку, он сделал шаг, перехватил ручку кресла и, шаркая ногами, вышел из комнаты.

Выйдя из пропитанного камфорными парами дома приходского священника, Хьюстон стал полной грудью вдыхать свежий воздух позднего полдня в саду.

— И что теперь? — спросил он.

— Деревенский секретарь, — предложила Симона. Они направились к железным воротам в садовой стене.

— Последнюю часть вы почему-то не перевели, — напомнил Симоне Хьюстон.

— Это личное.

— Еще в отеле вы колебались, приводить нас сюда или нет.

Женщина кивнула. Хьюстон толкнул створку ворот и пропустил ее вперед.

— Вы, наверное, поняли, что он говорил о разводе, — проговорила Симона, наконец. Пришла пора кивать Питу.

— В общем, когда я поехала в Беркли, я там вышла замуж. Но все было напрасно. Мы не сошлись.

Значит, дело было вовсе не в студенческих беспорядках… Симона вернулась во Францию из-за разрушенного брака и развода.

— Он говорил о том, что я должна прийти на исповедь и что он помолится за меня.

Подвал здания деревенского суда находился возле реки. Влагой было пропитано все. Деревянный пол казался мягким, влажная конторка липла к рукам. От бумаг, сложенных в деревянные короба, покрывавшие ряды полок на стенах, исходил запах сырого сероводорода.

Хьюстон наблюдал за клерком, который смотрел на него прищурившись и категорически покачивал головой, напоминая американцу сержанта с кладбища и священника:

— Нон, мсье.

Человеку было далеко за пятьдесят, он был тучен и понятлив. На ланч он поглощал колбасу. Хьюстон за несколько шагов учуял чесночный перегар, смешанный с табачной вонью и прокисшим винцом.

Хьюстон сочувствовал ему. Они находились здесь уже в течение часа. Попросили клерка проверить налоговые декларации на Пьера де Сен-Лорана, но подобного человека в списках обнаружено не было. Тогда они принялись за списки имен людей, которым принадлежала близлежащая пахотная земля. И вновь ничего.

— Эстиль морт? — полюбопытствовал клерк и тут же пожалел о сказанном. Позже, он хотел прикусить себе язык, потому что подобная идея означала новую работу, розыск в папках со свидетельствами о смерти за многие годы. Он вздохнул и начал выставлять на конторку коробки с папками.

Хьюстон знал, что подобная работа может исполняться только служащими муниципалитета, но клерк великодушно принял их предложение о помощи.

На самом деле клерк просто оставил все свое хозяйство на откуп Симоне, Питу и Дженис. А сам лишь щелкал подтяжками по полосатой рубашке, оттягивая и отпуская их, и покачивался с пяток на носки. И постоянно посматривал за спину Хьюстона, туда, где на стене висели запыленные часы.

• Предыдущая
• 5/44
• Следующая