Два Гавроша - Шмушкевич Михаил Юрьевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/38
• Следующая

Гость улыбнулся. Женщина прочла в его глазах одобрение.

— Значит, вы целых четыре года не видели Лиан Дени? — спросил он.

— Четыре года, — подтвердила она.

Это, конечно, было не так. В последний раз Мари Фашон разговаривала с Дени месяц назад в рабочем пригороде. Лиан передала ей для распространения пачку листовок и, познакомив ее с молодым рабочим, сказала: «Впредь будем поддерживать связь через этого товарища».

Дядюшка Жак поблагодарил за угощение и встал. Он несколько раз прошелся по комнате, заложив руки за спину, и вдруг остановился:

— Вы бы хотели ее видеть?

— Кого? — не поняла хозяйка.

— Лиан Дени.

Женщина растерялась. Она не знала, что ответить. А старик ждал ее ответа и с любопытством смотрел на нее.

— Конечно, хотела бы, но ведь говорят… — начала она, путаясь в словах, — за нею, говорят, охотится гестапо. Потом… все знают, что я…

— Понимаю, встреча была бы для вас, особенно здесь, не совсем приятной. Вы боитесь?

— Боюсь. Но не за себя, — поспешно добавила она, снова проникаясь доверием к старику. — За вас, месье Рабу, Мне-то терять нечего.

Дядюшка Жак недовольно покачал головой:

— Разве так можно? «Терять нечего»! Нехорошо. Умереть, мадам Фашон, легче всего. Надо жить! Надо бороться за жизнь. Я о вас многое знаю. Знаю, как вы помогали Лиан Дени, когда она еще до войны давала концерты в пользу бастующих рабочих, видел вас с ней десятого октября у Поля Вайяна-Кутюрье…[10] А сейчас вы — беспартийная, скромная католичка — вместе с ней распространяете коммунистические листовки, нашу «Юма». Вы настоящая француженка. Однако этого мало…

Мари Фашон покраснела. «Что же еще нужно? — подумала она. — Взрывать мосты? Убивать гитлеровцев? Уйти в франтиреры, партизаны? Я на все согласна».

Дядюшка Жак повторил:

— Мало, товарищ Фашон, мало!

Он ее назвал товарищем! Блеск глаз выдал ее радостное смущение. Старик подошел к ней ближе. Лицо его помолодело, складки на лбу разгладились.

— Вы обязаны глубоко осознать, во имя чего совершаете свои подвиги. Вы должны научиться глядеть вперед и понимать, что убеждать других может только убежденный. А убежденный — это тот, кто уверен в своей правоте, кто думает не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне своего народа и поэтому дешево не отдает свою жизнь. Вы не обижаетесь за нравоучение? — спросил он после небольшой паузы мягким, задушевным тоном.

— Нет, что вы! — ответила она взволнованно. — Вы правы, и я вас поняла.

— Я рад, — улыбнулся он и добавил: — Через несколько минут к нам придет… знаете кто? Лиан Дени!!

Прочитав в глазах женщины выражение радостного изумления, он весело засмеялся:

— Да, представьте себе, Лиан Дени.

Мари Фашон вдруг как-то особенно пристально посмотрела на старика, на его сутулую фигуру и чуть не вскрикнула: «Я его узнала!»

Закончив статью для очередного номера «Юманите», дядюшка Жак принялся рассматривать эскиз нового плаката, Лучи восходящего солнца пробивают черный мрак. На этом фоне соединились в крепком пожатии две руки. Под ними слова: «Рабочие и крестьяне Франции, объединяйтесь!»

— Товарищ Фашон, — повернул он голову в сторону ширмы из цветастого ситца.

— Одну минутку, месье Рабу, — извиняющимся голосом откликнулась женщина, — кофе уже закипает…

Он засмеялся:

— Да я не о том. Хочу вам кое-что показать. Посоветоваться, узнать ваше мнение. — Он протянул эскиз вышедшей из-за ширмы женщине. — Может быть, нужно что-нибудь изменить, добавить? Пожалуйста, не стесняйтесь. Говорите. Над этим плакатом работает известный художник.

Женщина вытерла руки о передник и стала внимательно разглядывать листок бумаги,

— Почему он такой маленький? — спросила она робко.

Товарищ Марсель сощурил глаза и улыбнулся. Это только эскиз — замысел художника. А плакат будет гораздо больше, в десять — двенадцать раз больше. Его отпечатают и расклеят по всем городам и селам.

Мари Фашон понимающе кивнула.

— Хороший плакат, — сказала она и, слегка смутившись, нерешительно добавила: — Я бы…

Товарищ Марсель выжидательно смотрел на нее. Она медлила. Что о ней подумает этот известный всем французам человек, если она выпалит какую-нибудь глупость?

Он ждал.

— Я бы добавила: «…в борьбе против фашизма!» — проговорила она, еще больше покраснев.

Товарищ Марсель откинул назад седую голову и, немного подумав, одобрительно кивнул:

— Пожалуй, вы правы. Так будет лучше. Спасибо. — Бросив взгляд на часы, стоявшие на этажерке, он нахмурился. — Лиан опаздывает! Она всегда так аккуратна, а тут…

Мари Фашон поставила перед ним чашку черного кофе.

— Не беспокойтесь, месье Рабу, ничего не случилось, — заметила она. — В среду я ее видела в Иври. У нее все в порядке. Говорила, будто гестаповцы махнули на нее рукой. Особенно после того, как в Ла Шапелье задержали какую-то женщину, приняв ее за Дени.

Над дверью зажглась лампочка. Продолжительный звонок и два удара. В комнату вошла молодая, стройная женщина с большими синими, слегка грустными глазами. Она была бедно одета, в руках держала потрепанную старомодную сумочку.

Юношеская радость озарила лицо дядюшки Жака:

— Лиан!

Мари Фашон, приветливо поздоровавшись с гостьей, заторопилась к двери.

Дядюшка Жак удержал ее.

— Оставайтесь, — сказал он. — Мы вам верим, товарищ Мари. — И, обернувшись к актрисе, спросил: — Все благополучно?

Лиан Дени смущенно улыбнулась.

— Что-нибудь стряслось?

Ничего особенного. Правда, вот уже третий день за ней следит какой-то подозрительный тип, очень похожий на Люсьена Пети. Вероятно, это его брат Клод Люсьен говорит, что он появился в Париже неожиданно, точно с неба свалился. Сегодня утром он всю дорогу шел за ней. Она его заметила, когда проходила через площадь Согласия, и поэтому повернула на Елисейские поля.

— Чувствую, что выбиваюсь из сил, дальше идти не могу, — рассказывала Лиан. — Останавливаюсь. Жду, пока он подойдет ближе. «Молодой человек, — обращаюсь к нему, — не найдется ли в вашем кошельке немного денег? Со вчерашнего дня я ничего не ела…» Он смерил меня взглядом с ног до головы и, очевидно решив, что ошибся, сердито произнес: «Пошла вон!» Заложил руки в карманы и отправился дальше.

Дядюшка Жак рассмеялся, но тут же заметил:

— Будьте осторожны, Лиан. Может быть, не вы его обманули, а он вас?

— Может быть, — согласилась актриса.

Она скрылась за ширмой и спустя минуту вернулась со свежей, пахнущей типографской краской газетой «Юма-ните». Старик надел очки и принялся просматривать листок. Здесь была опубликована его статья о патриотическом сопротивлении шахтеров Па-де-Кале. Многих из них он помнил по забастовке, которую возглавлял еще тридцать восемь лет назад.

— Мою статью, кажется, немного сократили? — спросил он. — И правильно сделали: письма с мест важнее.

— Париж! Вставайте скорее, Париж! — будит Грасс ребят.

Виноградники, перелески на склонах отлогих холмов, папоротник, желто-белые ромашки. Туннель, и опять свет. Мелькают чистенькие домики с белыми заборами и узенькие тихие улочки пригорода. Блеснула река. Спокойная, медленно текущая Сена, переплетенная мостами, с набережными, обсаженными старыми платанами. У самой воды пестрят лодки — голубые, красные, зеленые, синие, темнеют застывшие фигуры любителей-рыболовов.

Павлик и Жаннетта, прильнув к окну, впиваются глазами в приближающийся город.

Поезд замедляет ход. Он идет по мосту. Фермы вздрагивают под тяжестью вагонов.

— Париж! — У девочки блестят глаза. — Погляди сюда… нет, сюда! Да это же собор Сакре-Кёр! — восклицает она, указывая на белеющие на правом берегу купола.

Жаннетта не ошиблась. Где бы вы ни находились в Париже, эти белоснежные купола видны отовсюду. Храм стоит высоко — на горе Монмартр.

• Предыдущая
• 17/38
• Следующая