Важный разговор [Повести, рассказы] - Печерский Николай Павлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/57
• Следующая

На память о прошлом у Пузыревых остался лишь портрет отца в узенькой сосновой рамке. Ванята — вылитый отец. У отца такой же крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы разбросанные как попало пятнышки — наверно, веснушки…

Мать все спит и спит. Тихо вздрагивают тонкие, наполненные розовинкой губы. От ресниц падает на щеку синяя задумчивая тень.

Ваняте вдруг захотелось сделать для матери что-то большое и значительное. Такое, чтобы она улыбнулась и сказала:

«Ну и обрадовал же ты меня, сына!»

Он помечтал еще немного, потом встал со скамьи и поправил материну подушку. Мать быстро открыла глаза и улыбнулась Ваняте. Будто она вовсе и не спала, все видела и знает.

— Ты что, сына?

Ванята смутился, сделал вид, что пошел он совсем случайно и вообще смотрит на станцию, которая в самом деле показалась за высоким входным светофором.

— Станция вон, — сказал Ванята. — Может, купить чего!..

Мать опустила ноги, достала из-под рукава платочек с деньгами, потянула зубами узелок и подала Ваняте бумажный рубль.

— Бери, — сказала она и улыбнулась краешком губ, возле которых недавно, но, видимо, уже навсегда прорезался острый горький ручеек. — Конфет купи или мороженого. Чего хошь.

Ванята принял рубль, настороженно посмотрел на него и возвратил матери.

— Ты чего, Ванята?

— Так просто… спрячь, — охрипшим глухим голосом сказал Ванята. — Не надо…

Мать спрятала деньги и вдруг потянулась вся к Ваняте, прижала к себе крепкой, огрубевшей в работе рукой.

— Ты Ванята, не сердись… Когда вырастешь, я тебе сама все обскажу. Ты из меня, сына, не мотай жилы…

Они посидели рядышком несколько минут, потом, смущенные и растроганные тем, что произошло, начали собирать вещи, стягивать веревками чемоданы. Долгий, загадочный для Ваняты путь подходил к концу.

Ехали они не в город или райцентр, как мечтал Ванята, а в какое-то село с тихим загадочным названием «Козюркино». Там жила вдовая двоюродная сестра матери Василиса. Она о приезде знает, ждет не дождется Ваняту. Мать будет работать на ферме, и все у них пойдет, как раньше. Не надо только распускать нюни. А тайна пускай остается тайной. У каждого есть какой-то секрет. У Ваняты, если подумать, тоже тайн до самой макушки.

Вскоре в их купе вошел заспанный, помятый проводник. Кашлянул, смущенно прикрыл рот ладонью, а затем громко прокричал:

— Граждане пассажиры, — Козюркино! Прошу приготовиться…

Они сошли с поезда, поставили на землю чемоданы.

Вокруг — ни души.

В стороне от низенькой станции стояла телега. Подымая лапы, бродила возле луж курица.

Через минуту из дверей станции вышел человек с двумя цинковыми ящиками в руках. Он отнес груз на телегу, кинул сверху брезент и пошел прямым ходом к матери и Ваняте.

Когда он приблизился, Ванята увидел, что это был мальчишка. Такой, как Ванята, а может, на год или два постарше. На мальчишке был синий замасленный комбинезон с длинной «молнией», матросская тельняшка и заляпанные снизу доверху сапоги.

— Здрасте, — сказал он. — Вы Пузыревы?

Лицо матери вмиг просветлело, на щеках, расплываясь по всему лицу, зардел румянец.

— Пузыревы мы, — поспешно сказала она. — И я и Ванята. Вы за нами?

— Что же вы перепутали все? — недовольно сказал мальчишка. — В телеграмме один поезд, а приехали — другим. Мне кино в Козюркино все-таки везти надо.

Мальчишка поглядел на смущенные лица прибывших и взял на полтона ниже:

— Давайте чемоданы. Чего тут!

Ванята не допустил мальчишку к чемоданам. Согнулся, подцепил их за ручки и, раскачиваясь из стороны в сторону, пошел к телеге. Сам поднял их, бросил к грядушке и полез на рыхлую, пахнувшую горькой прелью прошлогоднюю солому.

Мальчишка обошел вокруг телегу, оглядел колеса, хотя они исправно стояли на своем месте, и начал неторопливо затягивать подпругу.

— Ну что, поедем? — спросила мать.

— И не подумаю! Чего это ради?

— Вы же за нами приехали или как? — смутилась мать.

Мальчишка ответил не сразу. Наморщил узенькие белесые брови, озабоченно поглядел на часы, которые висели возле станции на высоком столбе, и сказал:

— Обождем еще чуток. Скоро сорок третий придет…

Ну и новости! Торопил, говорил, что надо ему поскорее везти в Козюркино кино, а теперь…

— Приедет еще кто? — спросила мать.

— Может, и приедет. В общем, подождем…

Мальчишка бросил мать и Ваняту и снова пошел на станцию.

Сорок третий, о котором говорил мальчишка, пришел только через час с четвертью. Он постоял минуту, коротко просигналил и помчался дальше.

Вернулся мальчишка один. Был он чем-то озабочен и расстроен. Не глядя на седоков, прыгнул в телегу, щелкнул вожжами по лошадиным бокам и протяжно, хрипловатым, простуженным басом сказал:

— Но-о-о!

Застучали, запрыгали по серым горбатым камням колеса. Потом мостовая окончилась, потянулась вязкая, размытая дождями полевая дорога.

— Вас как зовут? — спросила мать угрюмого возницу.

— А так и зовут — Иваном… У тетки Василисы остановитесь, что ли?

— У нее, Ваня… Как вы там живете в колхозе?

— Ничего, живем, — не оборачиваясь, ответил мальчишка. — На одном месте топчемся. Топтунами в районе задразнили. Ужас!

Мать удивленно подняла брови, подумала о чем-то своем и спросила:

— Чего ж это вы… топчетесь? Кругом люди вон как стараются… Не знаешь?

Возница в комбинезоне поглядел на кончик кнута и серьезно, будто о чем-то давно решенном, сказал:

— Тут дело ясное — оргвопрос!

Ванята сидел молча. Ему не нравился ни мальчишка, который оказался его тезкой, ни то, что мать называла его на «вы», будто какую-то важную птицу.

Ванята вспоминал Гришу Самохина, сравнивал с новым знакомым. Гриша был настоящим другом. Подарил ему крючок, проводил до самой станции и вообще обещал писать и никогда не забывать. Тут даже сравнивать нечего! Если человек, так сразу видно что он человек.

Погруженные в свои мысли, Пузыревы ехали молча. Скрипели колеса, отрывисто, будто кто-то щелкал языком, чавкала копытами лошадь, месила густую дегтярно-черную грязь.

— Чего же это у вас не ладится в колхозе? — снова спросила мать. — Председатель, что ли?

— Председатель сейчас ничего, — ответил мальчишка. — Из Тимирязевки прислали… — Тезка Ваняты взмахнул кнутом и добавил: — Вот парторг вернется, вместе с председателем колесо вертеть будет. Он, парторг, кое-кого прижмет… это уж точно!

— А где он, парторг ваш? — спросила мать.

— В больницу умирать повезли, — просто, чуть понизив голос, ответил возница. — В областной центр.

— Это как же — умирать? — удивленно спросила мать. — Ты чего выдумываешь?

— Я не выдумываю. Его третий раз возят. У него… — Мальчишка поглядел на Ваняту и замялся. — Болезнь, в общем, у него… Возят-возят, а он все удирает.

— Ну, а сейчас как? — смущенно спросила мать.

— Все то ж. Фельдшер давеча к отцу приходил. Говорит, теперь насовсем увезли.

— Помрет, значит?

Мальчишка резко обернулся. На тонкой загорелой шее напряженно вздулась жила.

— То есть как это — помрет? — строго и недовольно спросил он.

— Ты ж сам говоришь…

— «Говоришь, говоришь»! Мало чего наболтают… Я б этому фельдшеру!.. — Мальчишка озабоченно подергал вожжами и тихо, так, что Ванята едва расслышал, произнес: — Верне-о-тся! Обратно сбежит наш Платон Сергеевич…

За поворотом дороги, там, где кончалась лесная полоса, показались избы Козюркина. Деревня засела меж двух отлогих холмов. Внизу петляла небольшая речка. В темной воде мерцали серебряной подкладкой листья густой, разросшейся по берегам лозы.

Мальчишка ткнул куда-то в сторону кнутовищем и сказал:

— Во-на тетка Василиса бежит. Видите?

По дороге, выбирая сухое, вприпрыжку бежала полная женщина в красной косынке. Вскоре она подбежала к телеге, распахнула руки и кинулась к Ваняте.

— Ах ты ж боже ж мий! — запричитала она. — Ах ты ж Ваняточка мий! Ах ты ж риднесенький!

• Предыдущая
• 4/57
• Следующая