Струна и люстра (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/149
- Следующая
«Господи, помоги мне… И… помоги еще Пузырьку и Тюнчику… если можно…» Я не решился даже мысленно сказать «если они живы». Чтобы не накаркать…
Время шло к середине дня, и день этот решительно набирал знойную силу. Конец мая, а солнце палило, как в июле. Моя курточка осталась в чемоданчике (где он теперь?), но и без нее мне было жарко. Хотя жара не казалась утомительной, она была даже ласковая.
Я обошел собор и оказался в тени. После яркого солнца тень была густая, синяя и прохладная. Отсюда я еще раз оглядел город, увидел блестящий изгиб реки, а потом — совсем недалеко — лестничный спуск, ведущий с холма. У начала спуска торчал столбик с белой стрелкой-указателем: «2-я Раздельная». Ну, как все здорово складывалось! Будто кто-то нарочно подсказывал мне путь…
Я спустился по деревянным ступеням, над которыми нависали цветущие яблони. По сторонам улицы стояли двухэтажные каменные дома с витринами всяких магазинчиков, с коваными перилами балконов. Народу было немного. Обогнали меня несколько мальчишек-велосипедистов. Их велосипеды тряслись и весело позванивали — дорога была не асфальтовая, а булыжная…
Шел я, шел и наконец на правой стороне улицы увидел над широкой дверью с блестящим колокольчиком вывеску: «Почтовая ромашка».
Странная вывеска — не «редакционная». На жестяном щите был намалевана карета с тройкой лошадей. Ну… может, здесь так полагается? Я постоял у двери, набрался смелости, вздохнул и вошел (колокольчик звякнул).
Внутри не было никакой редакции. Были столики и буфетная стойка (словно повторялась история с пристанью!). За стойкой стоял пожилой дядька с красным, как у дед-мороза носом и седыми кудрями. В белом переднике.
— Тебе чего надобно, отрок? — возгласил он тонким, как у молодого певца, голосом. — Прохладительной жидкости или жевательную резинку в соответствии со вкусами нынешнего юношества?
— Мне… Я думал, здесь редакция. Газета…
Старый буфетчик не удивился.
— Тебя, отрок, ввела в заблуждение округлая буква «ю», начертанная на вывеске и прочитанная тобою как «о». Заведение наше именуется не «Ромашка», а «Рюмашка». Естественно, «Почтовая». Ибо, в давние времена, ямщики почтовой службы, собираясь в дальний путь, имели обычай заглядывать сюда и принимать рюмашку водки для бодрости духа… Тебе же водка еще не положена, поэтому держи… — И он бросил через все помещение апельсин.
Мне оставалось только поймать его и обалдело сказать спасибо. «А редакция?..» — хотел спросить я, но буфетчик опередил:
— Почтенный и уважаемый в Инске орган печати, который ты ищешь, расположен гораздо ниже по улице, почти у самого берега. Туда и ступай…
Я снова сказал «спасибо» и спиной вперед выкатился на улицу. Глянул на вывеску. В самом деле «Рюмашка»! Мне стало весело. И опять показалось, что дальше все будет хорошо. Я очистил апельсин, и зашагал вниз по 2-й Раздельной, капая соком на комбинезон. Когда апельсин кончился, я увидел редакцию.
Она располагалась в кирпичном одноэтажном доме с изгородью из чугунных завитков И вывеска здесь была солидная — над раскрытой узорчатой калиткой черная доска с медными буквами названия. За калиткой я увидел гранитное крыльцо, на нем по краям лежали два каменных льва. Морды львов такие, что сразу было ясно: всю жизнь эти звери питались только картофельными котлетками. Я погладил правого льва по косматой голове и потянул медную ручку. Дверь не поддалась. Дернул еще, еще. Напрасно. Что было делать-то? На резной деревянной створке белела кнопка. Я потоптался, поскреб затылок и нажал (не идти же обратно!). Подождал, хотел надавить кнопку снова, и тут створка двери отъехала. Выглянула женщина в синем халате. Она показалась мне похожей на пристанскую буфетчицу.
— Ты чего трезвонишь, беспокойная душа? — Это она без досады, по-доброму.
— Мне… в редакцию…
— Понятно, что в редакцию. Ну, входи…
В полутемном вестибюле пахло незнакомо, по-особенному. Скорее всего, это был специальный газетный запах — от бумаги и типографской краски.
— А по какому ты делу-то?
Наверно, это была уборщица. Излагать ей мое дело, конечно, не имело смысла.
— Ну… посоветоваться хотел…
— А! — обрадовалась она. — Небось, решил на каникулах стать распространителем, торговать «Ромашкой» на улицах? Чего ж, неплохая работа… Родителей-то спросил?
— Не… я не торговать…
Она почему-то обрадовалась еще больше (жизнерадостная тетенька!):
— Тогда знаю! Наверно стихи сочинил и принес, чтобы напечатали! Оставь, я передам в отдел, там рассмотрят…
— Я не стихи… Посоветоваться хотел. С редактором…
Она огорчилась:
— Редактора нет. Подписал газету и уехал в типографию. А остальные по домам разошлись, до понедельника. Завтра и послезавтра выходные…
Тьфу ты! Куда же мне теперь…
— Приходи в понедельник, Федор Федорыч, редактор наш будет с самого утра…
— Ладно… — вздохнул я. И подумал: «Как-нибудь прокантуюсь тут трое суток…» Отказываться от своего плана с газетой я ни за что не хотел. Это была единственная надежда.
Тетушка вдруг взяла меня за лямку комбинезона:
— Не жарко тебе, голубчик, в такой робе? Лето на дворе, время опасное. Взмокнешь на солнце, а потом вмиг прохватит на сквозняке. Мой Вовка до вчерашнего дня парился в этих джинсах окаянных да в кофте адидасовской, а сегодня с утра горлом сипит…
Не знаю почему, но меня крепко укусила досада. Я дернул плечом.
— У меня другой робы нет, я детдомовский.
— Ох ты батюшка! Прости меня за язык… А только из какого ты детдома-то? У нас в Инске их, домов этих, нету ни одного…
— Я приезжий.
— Вот я и смотрю… А жить-то у тебя есть где?
— Есть, конечно, — жизнерадостным тоном успокоил я заботливую тетеньку (было неловко за недавнюю грубость). — Все в порядке, вы не волнуйтесь.
Я не врал. Вспомнил, как меня приглашала на ночлег буфетчица на пристани. Наверно, и правда можно там пристроиться… Хотя нет! Мерцалов, когда вернется (а ведь вернется, гад!) начнет искать меня прежде всего на пристани и на вокзале. А попадаться ему я сейчас никак не хотел. По крайней мере, пока не поговорю с редактором… Мои надежды теперь уводили меня далеко. Может, газета поднимет шум: вот, мол, издеваются над мальчишкой, пытают неизвестно о чем, укол опасный для жизни вкатали. Какое имеют право?! И вдруг какая-нибудь комиссия по охране детства вмешается, отберут ампулу у Мерцалова, а меня выпустят из спецшколы! Ведь попал-то я в нее даже без всякого суда. За что? Подумаешь, стрельбу открыл! Те, кто меня ловил, были без погон, я мог принять их за бандитов, значит, имел право на защиту. И не по ним же я стрелял, а в сторону…
Я думал про это, когда ушел из редакции и шагал куда глаза глядят. Нет, на пристань не пойду. Пересплю три ночи где-нибудь под мостом, на трубах теплотрассы. Или в пустых ящиках на какой-нибудь свалке. Не пропаду. Город хороший, добрый, и ментухаев совсем не видать…
Заросший густыми кленами переулок (так и назывался — «Кленовый») вывел меня на Оборонную улицу, а та — к полуразваленной каменной стене. С двух сторон поднимались круглые башни с черными окнами-щелями. Ух ты, какая старина! Прямо как в кино про всяких там рыцарей! Вот полазить бы здесь: вдруг отыщется какой-нибудь клад…
Но сейчас ползать по развалинам не было настроения. Солнце пекло все старательней. Редакционная тетушка оказалась права: я начал страдать от жары. Искупаться бы… И мне повезло (словно кто-то опять повел меня по этому городу за руку). Я свернул на улицу 1-ю Раздельную, и она привела меня на высоченный берег.
Подо мной громоздились похожие на заросшие горные склоны откосы, под ними блестела большая река, а у воды желтела песчаная полоса. Я увидел в травяных джунглях тропинку и стал вприпрыжку спускаться к песку. Навстречу полетел влажный воздух. Чертополох и бурьян шумно хлестали по штанинам.
Внизу, на песке, было пусто. Валялись кое-где автомобильные шины. Неподалеку подымался штабель бревен, от него пахло сырой сосновой корой.
- Предыдущая
- 20/149
- Следующая
