Струна и люстра (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/149
- Следующая
— Все равно не в коня корм, зря только потратятся, — искренне сказал я.
— А тебе-то что? Прокатишься, на белый свет посмотришь из поезда, вкусно покушаешь… А чтобы не слинял по дороге, в тебе вот эта самая, выражаясь по-научному, инъекция. Будешь помнить, что отправишься на встречу с родителями (ну, не обижайся), если в нужный момент я не окажусь рядом. А я окажусь, если будешь вести себя хорошо. И тогда — вот это… — Он вытянул из внутреннего кармана пиджака коробочку, похожую на футляр маленькой авторучки. Открыл. Там лежал упакованный в целлофан шприц с колпачком на игле, а рядом тонкая прозрачная ампула с длинным концом. — Собственноручно воткну тебе куда следует. Или даже доверю самому… И живи тогда до ста лет. Глядишь, принесешь пользу Империи… Усек…
Я посопел и кивнул. А что делать? В этой «конторе» спорить не полагалось, иначе пожалеешь сто раз.
— И поимей в виду, Стрелок мой ненаглядный. Названия данной жидкости ты не знаешь, поэтому и найти другую дозу нигде не сможешь. Да если бы и знал… Штука эта столь редкая, что в готовом виде пока существовала лишь в двух экземплярах. Одна порция теперь у тебя сам знаешь в каком месте. А другая — у меня. — Мерцалов спрятал футлярчик за пазуху. — Уяснил ситуацию?
Я опять кивнул.
— Ты не болтай головой, а отвечай согласно уставу.
Я опустил руки вдоль мятых комбинезоньих штанин, глянул Мерцалову в лоб и ответил согласно уставу:
— Так точно, понял, господин воспитатель.
Он опять подобрел:
— Не надо «господина воспитателя», можешь обращаться «Ефрем Зотович». Мы с тобой теперь одной ниточкой связаны. Ты от меня никуда, и я тебя блюсти должен без отрыва. Так что будем проявлять взаимное понимание. Уговор?
Я сдвинул пятки казенных ботинок.
— Так точно, гос… Ефрем Зотович.
— Вот и ладненько. Выезжаем завтра утром. Возьми на складе чемоданчик и собери имущество: смена белья, чистая рубашка, полотенце, паста-щетка… Что еще? Второго пистолета у тебя, надеюсь, нету? Хе-хе…
— Нету, Ефрем Зотович, — ответил я уже не по уставу. И подумал: «Твое счастье, что нету. А то завтра искал бы ты меня вместе с ампулой…»
Рано утром школьный фургон отвез нас в столицу, на маленький вокзал, который назывался «Елисеевский» (я и не знал, что есть такой). Сели в поезд на загороженной товарняками платформе. Поезд оказался странный. Прямо винегрет какой-то. За блестящим вагоном-рестораном была почему-то прицеплена теплушка (будто из военного фильма), за ней синий пассажирский вагон с надписью «Абакан», а следом красный с надписью «Торпеда». А за «Торпедой» стоял вагончик будто из музея или из кино про ковбоев, индейцев и американских грабителей. Но самое удивительное было еще дальше: мы подошли к вагону, каких я не видел ни в кино ни на самом деле. Похоже, что какой-то регентский салон на колесах. Одна половина его была сплошь застекленная, даже крыша. А во второй — четыре двухместных купе. Это я разглядел, когда мы оказались внутри. Да, именно в этот вагон подтолкнул меня Мерцалов, когда проходили у подножки:
— Грузись, Стрелок…
Я послушался, а в тамбуре оглянулся и увидел, как Мерцалов показывает усатому проводнику бумаги. Проводник часто кивал, а потом по-военному козырнул. Ну, дела-а…
Купе было просторным, с двумя кожаными диванами и зеркалами. Мерцалов откинулся на диване и добродушно объяснил мне, что поезд этот «спецрейсовый», а наш вагон — опытный образец.
— Проектировали для туристов с тугими кошельками, да в производство так и не приняли… А нам видишь какой почет! Выделили суперкупе, потому как я сопровождаю персону, весьма интересную для некоторых учреждений… Кстати, персона, имей в виду: ампула не у меня, а в сейфе проводника. Так что не предпринимай попыток…
Я буркнул, что ни о каких попытках и не думал (врал, конечно)…
Мы поехали. Скоро пришел проводник (другой, не усатый), спросил надо ли стелить постель. Мерцалов сказал, что после, а сейчас, мол, пусть принесет побольше бутербродов, шесть бутылок пива и чай (вот этому господину, который до пива еще не дорос).
Пиво он глотал прямо из горлышка… Я выпил чай, сжевал несколько бутербродов с колбасой и стал смотреть в окно. Поезд шел по пригородным путям, среди всяких эстакад, водокачек, закопченных зданий и замерших на рельсах цистерн. Неинтересно. Я спросил, можно ли пойти в застекленную часть вагона. Там сквозь прозрачную крышу наверняка видны облака — смотри на них сколько угодно. Мерцалов рыгнул и разрешил. Знал, что никуда я не денусь. И сам я это знал. В самом деле — поводок покрепче якорной цепи…
В прозрачном помещении стояли несколько мягких откидных кресел. Сиди и бездельничай. Ну, я и сел…
Стеклянная крыша была чистая, словно только что промытая. Над ней бежали назад электропровода, мелькали кронштейны столбов. А облака почти не двигались — так, по крайней мере, казалось. Они были громадные, желто-белые. Такие пушистые груды. А небо между ними — очень синее.
Мне нравилось глядеть на облака, потому что они были свободные. Никто не мог им ничего приказать. И ничего не мог с ними сделать. Ни ментухайские генералы, ни начальник спецшколы, ни сам Регент. И я хоть капельку, хоть чуть-чуть и на малое время, но все же впитывал в себя частички этой их свободы. И старался не думать больше ни о чем. Только про облака…
Но все же иногда я поглядывал по сторонам. И увидел, что пригороды наконец остались позади. По сторонам раскидывались зеленеющие равнины с деревнями, колоколенками, речками, перелесками. Поезд почти все время шел по насыпям, на высоте, и можно было представить, что ты в самолете (по правде-то я никогда не летал). Иногда под колесами гремели мосты, мелькали за стеклами железные конструкции…
Раза два появлялся Мерцалов: проверить, на месте ли я (будто я мог сбежать!). Кивал и говорил:
— Любуешься? Правильно. Впитывай красоты просторов родной Империи, это облагораживает душу…
Хотелось послать его подальше, но ведь запрет в купе, гад такой, и задернет шторки, да еще надает по морде…
Потом он позвал меня обедать. Надо же, как быстро пролетели полдня!
Обед был такой, какого я сроду не пробовал. Вкуснятина! Суп назывался «солянка сборная» (как наш поезд, хихикнул я) и пахнул всякими заморскими травами и приправами. А больше всего мне понравилось похожее на стружки мясо с мелким жареным картофелем («бефстроганов»). Объеденье…
— Добавки хочешь? — спросил размякший от пива Мерцалов. Я не стал изображать гордого, и он заказал еще порцию…
От сытости я осоловел и спросил: нельзя ли прилечь? (В школе спать днем не разрешалось: нарушение режима). Мерцалов опять проявил великодушие…
Я проспал почти до вечера. Когда открыл глаза, солнце было уже вечернее, желтое. Мерцалов спал носом к спинке дивана. Я осторожно натянул ботинки. Он сразу проснулся:
— Ты куда?
Я сказал, что в туалет.
— А потом туда, где был днем, в кресло. Если вы позволите…
Он позволил:
— Валяй… — Наверно, ему не очень-то интересно было торчать тут со мной с глазу на глаз.
И я опять поехал под облаками. Теперь они были разноцветные: больше всего золотисто-оранжевых (а те, что в тени — с лиловой дымкой). Стояли последние дни мая, солнце садилось поздно, в десятом часу. Я посмотрел, как оно — большущее, помидорно-красное — сваливается за потемневшие леса. Свалилось, но долго еще горел над горизонтом широкий закат. Потом у верхнего края заката я увидел дрожащую звезду. Подумал: «Наверно, Венера…»
Я оглядел сквозь широкие дребезжащие стекла потемневшую землю. И заметил, что на севере, низко над горизонтом, появилась большущая бледная луна. Она казалась полупрозрачной и плыла за поездом, как мыльный пузырь. Мне хотелось посмотреть, как луна станет набирать яркость. Но появился Мерцалов и рыкнул:
— Спать пора…
— Ефрем Зотович, а можно мне здесь поспать? Кресло же откидное, будто койка…
- Предыдущая
- 15/149
- Следующая
