Под созвездием Ориона (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16
- Предыдущая
- 16/154
- Следующая
А ремень мне подарил утром отчим.
Ремень был солдатский, военного времени. Во время войны бойцы носили не такие широкие ремни с бляхами, как потом, а более узкие — у них были простые пряжки со шпеньком и один ряд дырочек.
Я затанцевал от радости. Теперь я стал похож на Тимура из фильма про него и его команду. Тем более что вместо глухой синей рубашки мама дала белую, легонькую («Только не извози все это за один день, а то знаю я тебя…»).
В белом летнем наряде чудилось мне что-то морское, торжественно-пионерское, праздничное. Я чувствовал себя легким, почти летучим. И, вспоминая потом свое такое вот отражение в зеркале, я написал повесть «Тополиная рубашка» — одну из своих «Летящих сказок», где реальность тюменского детства переплелась с плодами буйной фантазии и сновидениями.
Мама сама завязала на мне пионерский галстук и велела поторапливаться. Дел у меня было много. Во-первых, зайти в школу и взять у вожатой Миры подписанную и заверенную характеристику, без которой в лагерь не примут. Во-вторых, получить в поликлинике результаты анализов. В-третьих, пойти в контору отчима, к профсоюзной начальнице, сдать ей все эти бумаги и взять у нее путевку. В-четвертых, «остричь наконец свои лохмы, потому что такое чучело не подпустят к лагерю на пушечный выстрел». И наконец, «вернуться домой таким же аккуратным, а не перемазанным, и по дороге не влипать ни в какие истории».
Итак, продолжаю…
На прощанье мама сменила строгий тон на ласковый, поправила на мне воротничок и сказала:
— Какой ты… Если бы еще белую панамку, был бы прямо как артековец.
Слова про панамку напомнили мне о мальчике Теме (или Деме), который появился позавчера на улице Герцена. Вернее, не напомнили — я в глубине сознания помнил про него все время, — а сделали мысли о нем более четкими. Я почувствовал, что мне хочется познакомиться с ним поближе.
Мне казалось, что в этом мальчике есть ясность и чистота души, которых недоставало моим приятелям. И мне самому. Я давно мечтал о друге, с которым можно говорить о сокровенном, не боясь ответных ухмылок. Абсолютно искреннем, не терпящем уличной разухабистости и того пацаньего цинизма, который в ребячьих компаниях принимался за норму.
Да, незнакомый Тема выглядел хлюпиком и чересчур воспитанным маминым сыночком. Но дело в том, что… где-то внутри себя я и сам был таким. И лишь упорными тренировками характера и приспособлением к «образу жизни» мог подтянуть себя до общего уровня. До того, который позволял мне (иногда с горем пополам) быть своим в компании родного квартала.
С другой стороны, я понимал, что внешность и поведение «хорошего мальчика» не всегда говорят о боязливости и слабости натуры. Пример тому — все тот же Тимур со своей командой из фильма, который то и дело показывали в кинотеатре имени 25-летия ВЛКСМ.
С такими мыслями я, слегка стесняясь своего чересчур образцово-пионерского вида, но в то же время с праздником в душе, зашагал в свою двухэтажную школу-семилетку и там в пионерской комнате нашел старшую вожатую Миру, которая возилась с пыльными плакатами и старыми стенгазетами. Наверно, наводила порядок перед отпуском.
— Ка-акой ты… прямо весь горнист-барабанщик, — оценила мою внешность Мира и тряхнула рыжими кудряшками.
— Мира Борисовна, а характеристика? — напомнил я. И был готов к сообщению, что «еще не готова, потому что завуч до сих пор не появлялась в школе». Или: «Ох, надо поставить печать, а секретарь заболела».
Но Мира сказала:
— Сейчас принесу. Она у меня в портфеле, а портфель в учительской… — И торопливо ушла, щелкая босоножками.
Я остался один. В пахнувшей мелом и пылью комнате с выцветшим красным лозунгом, призывавшим «учиться, учиться и учиться», со знаменем в углу на специальной подставке с фанерной звездой.
Рядом со знаменем стояла тумбочка (похожая на больничную), на ней — горн и барабан.
Я постукал по барабану — по тугой серой коже с чернильной надписью «В. Ковальков» (наверно, один из барабанщиков отметился). С кожи поднялась тонкая пыль, я чихнул. И увидел, что ящик тумбочки приоткрыт. Я его выдвинул. Там лежали палочки мела, бумажные флажки, помятая коробка с красками и несколько мундштуков для пионерского горна.
Я замер в охотничьей стойке. И в лихорадочных раздумьях.
В нашей компании на улице Герцена был старый помятый горн. Не знаю чей, но хранился он обычно на сеновале у Генки Лаврова. Мы время от времени пытались выжать из него что-нибудь похожее на сигнал, но без успеха. Валерка Сизов вздыхал:
— Был бы мундштук, тогда поиграли бы…
Да, с горном, с боевой трубой, военные игры по вечерам были бы не в пример увлекательней.
А как вырос бы мой авторитет, если бы я небрежно выложил эту штуку перед ребятами!
Попросить у Миры?
Может, и даст, а может, скажет: «Что ты, это же казенное имущество!»
Щелк-щелк-щелк — раздалось в коридоре. Руки сработали сами. Хвать!
Я сунул добычу под рубашку, под ремень, потому что единственный карман на штанах — накладной, пришитый сзади — был плоский и тесный.
Я успел заправить рубашку.
— Вот тебе характеристика… Ну, отдыхай в лагере хорошенько. И береги честь нашей дружины.
Ощущая голым пузом металлический (почему-то очень холодный) мундштук, я обещал отдыхать и беречь. Торопливо удалился и, помахивая сложенной вчетверо характеристикой, поскакал в поликлинику.
Совесть меня не царапала. Царапал сам мундштук, и я наконец переложил его в карман: теперь-то пусть выпирает, не страшно.
Пожарное депо с фонтаном я обошел стороной, по берегу реки. На всякий случай.
В поликлинике мне без волокиты вьщали пачку листков и справок, соединенных канцелярской скрепкой. Я прицепил к «анализам» характеристику, в которой было написано, какой я хороший и активный (знала бы Мира про мундштук!). И с этими трепещущими на ветерке бумажками двинулся дальше, в контору «Заготживсырье».
Путевками ведала председательница профсоюза — очень полная дама с хитрыми глазками. Как звали, не помню, а фамилия была какая-то странная, «множественного числа». Что-то вроде «Гайдамаки».
Но для повести я придумал этой тете другую фамилию — Грузновато. Роза Яковлевна Грузновато. Так и буду ее называть.
— Здрасте, Роза Яковлевна! Вот… все готово… — Я слегка запыхался.
Мадам Грузновато сладко заулыбалась в ответ. Даже присела слегка.
— Здравствуй, Славик… Папа уже уехал в командировку? — Она имела в виду отчима.
Я сообщил, что «папа» уедет вечером. На пароходе. А сейчас собирается.
Легкая тень мелькнула на лице профсоюзной командирши. Видимо, Роза Яковлевна рассчитывала, что Владимира Эдвиновича уже нет в городе и некому будет устроить скандал. А скандал мог случиться вот почему.
— Видишь ли, Славик… Такая неожиданность. Оказалось, что путевок нам выделили меньше, чем мы просили. И вот… получается, что тебя пришлось убрать из списка… раз ты сдал документы самый последний… Но ты не огорчайся! На будущий год мы тебя обязательно… В первую очередь!
Конечно, все врала! Путевка понадобилась для каких-то знакомых! Или для ее собственной дочки — Аллочки Грузновато (такой отвратительной девчонки с болячками на губах!). В первую секунду я был готов взорваться негодованием. Думает, если отчим в командировке, можно творить что угодно?! А я вот сейчас сбегаю за ним! Конечно, он не будет здесь применять «хук справа», однако устроит такой шум, что…
Но стоп… В следующие секунды я осознал, что судьба подарила мне удачу.
По правде говоря, особого желания ехать в лагерь не было. «Домашний мальчик» Славик очень опасался надолго разлучаться с мамой и понимал, что будет отчаянно скучать. А кроме того, есть теперь возможность поближе познакомиться с Темой. Да! Это же удача!..
— Ну, что же, — вздохнул я с видом воспитанного ребенка, не смеющего спорить со взрослыми. — Жаль, конечно, я ведь уже почти собрался… Ну, ладно…
- Предыдущая
- 16/154
- Следующая
