Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет - Страница 32

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая

Было самое пекло, а я оказалась запертой в черной машине, с черным салоном, сама вся в черном. Я не могла ни вытащить из кармана ключ, ни протянуть руку, чтобы отпереть дверцу. Я же говорю: двухлетний ребенок.

И что же сделала Стеф? Запаниковала. Сначала она дергала за ручку, надеясь каким-то чудом открыть запертую дверцу. Потом стала вопить и биться в окно. Затем лихорадочно огляделась кругом в поисках… не знаю чего — может быть, камня, чтобы разбить стекло?

— Сбавь обороты, детка! — кричала я ей сквозь стекло. — Успокойся! Хватит!

Бедняжка Марина тоже пыталась успокоить Стефани, но без толку. От солнца моя сестра утратила присутствие духа. Хотела уже звонить в 911.

— Подожди, — сказала я ей. — Успокойся.

Пот тек мне в глаза. Вытереть его я не могла. Я сосредоточилась. Поерзав, передвинулась на своем сиденье влево, поближе к кнопке отпирания дверец, и, прицелившись, упала вперед, стукнув по ней головой.

Щелк! Замки открылись.

Я выкатилась наружу, «словно сосиска», как теперь со смехом вспоминает Стеф.

Когда мы приехали домой после той встречи, сестра снова заперла меня в автомобиле. И опять запаниковала, как в первый раз.

Недавно со мной произошел еще один неприятный случай, но тут уже я сама потеряла хладнокровие.

Перед этим я сломала большой палец левой руки — кость треснула, когда кто-то переворачивал меня с боку на бок, не поправив мне предварительно палец нерабочей руки. Я лежала в постели, отдыхала, когда моя собака Грейси наступила мне на упомянутый палец, — а весу в ней все шестьдесят фунтов. Я заплакала.

Стеф пыталась помочь. Я была так расстроена, что даже не могла объяснить ей, как меня надо положить, чтобы мне стало легче. Сестра растерянно стояла надо мной и тоже ревела.

О человеке многое можно сказать по его прикосновению. Меня ведь сейчас касаются многие люди, которые одевают меня, моют и помогают ходить.

Другим я то и дело говорю:

«Осторожнее. Медленнее. Не забудь про мой палец…» — или ногу, или какая там еще часть тела болтается сзади.

Стеф мне все время приходится говорить противоположное: чеши энергичнее, дави тверже, тяни сильнее. Ее прикосновения слишком легки.

Мои спутанные волосы она причесывает так деликатно, точно выполняет хирургическую операцию.

— Да запусти ты щетку поглубже и потяни как следует!

— Я просто не хочу делать тебе больно. Ты уверена?

— Дорогая, я бы не просила, если бы это было больно.

Она гладит меня по голове всякий раз, когда убирает волосы с моего лица.

Она говорит:

— Для тебя я сделаю что угодно.

И я ей верю. Я верю в нее.

Мои дети ее обожают.

— Здравствуйте, сладенькие мои! — приветствует она их при каждой встрече.

Когда Марина по неосторожности обесцветила клок волос надо лбом, она пошла к Стефани, чтобы та помогла ей все поправить.

Уэсли сидит у нее на коленях дольше, чем у кого бы то ни было, включая меня.

— Можно я у тебя переночую? — частенько просит он ее.

Не считая Джона, Стефани — единственный человек на всей планете, кому я могу спокойно доверить воспитание моих детей. Я знаю, что она будет любить их, как своих.

Не иначе как Господь в Провидении своем наградил меня такой сестрой.

Какое спокойствие это внушает!

Для меня, милая Стеф, ты сама — лучший подарок.

Тонкие четырехдюймовые каблуки

То, какой сексуальной я себя чувствую, когда их надеваю

Когда Грейси лижет мне лицо

Когда в доме никто не вопит

Пряный чай с молочной пенкой в «Старбаксе»

Фрезия: запах, цвет

Лавандовые закаты

Вообще закат

Изысканность орхидей

Хорошее охлажденное белое вино

Друг, с которым его можно выпить

Чувство легкой глупости, которое оно оставляет

Сидеть под феном и вдыхать аромат свежевымытых волос

Китайская лапша, не жареная, а паровая, с соевым соусом и мелкими зелеными луковками

Красивое пирожное с глазурью, настолько же вкусное, насколько и привлекательное

Письмо от друга, написанное от руки

Горячая ванна — и чтобы сама ванна непременно на львиных ножках

Когда моя собака лежит рядом со мной на кровати так близко, что я слышу биение ее сердца

Когда точно так же рядом со мной лежат мои дети

Чашка кофе с утра. Со сливками и с сахаром, пожалуйста

Песня «Clair de Lune», потому что она напоминает мне о сестре

Педикюр с массажем ног

Когда в облачке водной пыли над газонным разбрызгивателем видишь радугу

Когда кто-нибудь чешет мне голову

Поздней осенью 2009 года, пока вереница врачей, один за другим, пытались понять, что со мной происходит, я пошла в обход. То есть начала искать какую-то другую причину, любую, только не БАС.

Моя кровная мать Эллен не могла мне помочь, с ее стороны все было в порядке.

Значит, нужно было искать отца.

Во втором письме Эллен назвала его имя: доктор Панос Келалис. А в следующем письме она написала, что до нее дошел слух о его смерти.

Мой отец умер.

Умер, умер, умер.

Умер.

Такая возможность даже не приходила мне в голову.

А вместе с ним исчез и мой последний шанс на встречу.

Мой шанс узнать, почему мы такие, какие мы есть.

Мой шанс сказать ему: «Я — часть тебя. А ты — часть меня».

Я сердилась и плохо думала об Эллен. Это она разлучила меня с родным отцом, не дала нам даже познакомиться друг с другом. Может, она вообще написала мне только потому, что знала о его смерти? Потому что так ей было легче избежать разговора с ним и его семьей?

Мои мысли были недобрыми. Я только что потеряла кровного отца. И мне было больно.

«Не сосредотачивайся на потере, — говорила я себе. — Подумай лучше о представившейся возможности. Ты же можешь узнать, каким он был человеком».

Доктор Панос Келалис. Доктор Панос Ке-лa-лис. Несколько недель это имя не выходило у меня из головы.

Доктор, как и говорила мне мама в детстве. Но я никогда до конца ей не верила. Тея многое преувеличивала. Ну, например, один семестр французского — и вуаля! Мы со Стеф уже заговорили.

Но мой кровный отец действительно оказался доктором.

И, черт возьми, он оказался настоящим греком.

Вот он, бич моего детства: недостаточная аутентичность. Моя невыразительная внешность была настоящим ударом для матери, черноволосой красавицы-гречанки.

И ничто — ни занятия греческим языком, ни греческие танцы в национальных костюмах — не могло помочь. Сколько бы я ни зубрила греческий с колючей женщиной по фамилии миссис Карадарас, которая драла меня за уши, когда я была невнимательна, не удовлетворяли Теодору, Тею Дамианос. Я просто не подходила к прописанной для меня роли.

Совсем недавно я рассказывала об этом одной знакомой. Сама-то я примирилась с таким положением вещей много лет назад, но Стефани, сидевшая рядом, вдруг разревелась.

— Это было так несправедливо! — сказала она о критике нашей матери. — Совсем несправедливо. Ты всегда была такой хорошенькой.

— Я не о том говорила, — сказала я, шепелявя и стараясь произносить слова как можно яснее и четче. — Я хотела сказать, что я совершенно не чувствовала себя гречанкой.

И вот я узнала имя моего отца. Панос Келалис. Такое греческое, что дальше некуда.

И я зарылась в «Гугл».

Доктор Келалис был хирургом.

О!

Работал в престижной клинике Мэйо, сначала в Миннесоте, потом во Флориде.

О-о!

Написал чрезвычайно полезный учебник для врачей своей отрасли.

О-о-о!

В его некрологе, помещенном в газете города Джексонвилл, Флорида, говорится, что он был пионером педиатрической урологии и что его труды получили международное признание.

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая