Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет - Страница 20
- Предыдущая
- 20/62
- Следующая
С тех пор как я заболела, меня все время огорчает папина холодность. Он замечательный человек, добрый, заботливый, но он ни разу не поговорил со мной о моем БАС. Когда недавно я сказала ему, что записалась в хоспис, он сказал: «А-а-а». И сменил тему.
Я знаю, что ему больно. Я слышала, как он сказал однажды, когда думал, что меня нет рядом: «Я не плaчу только потому, что, раз начав, уже не смогу остановиться».
Я думала об этом, когда планировала эту часть моей книги. Думала о том, почему папа не смог сказать эти же слова мне.
Но и о том, что его дела говорят яснее слов.
О том, что наши дела всегда говорят больше, чем мы можем предположить.
Я вспомнила, что папа, хоть ночью его разбуди, мог наизусть отбарабанить все мои десять тематических статей без запинки, но мне ни разу не сказал о них ни слова. Десять-пятнадцать лет спустя он помнил все их названия. Помнил подробности. Мог рассказать о том, как я собирала информацию. Какими методами пользовалась.
В этот последний год моей жизни мне захотелось восстановить мои отношения с папой и мамой. Соединить разрыв, который возник, пока я разыскивала своих кровных родителей, хотя это и не уменьшило моей любви к родителям настоящим.
Теперь я поняла, что этого не будет. Мы не сможем словами открыть путь к взаимопониманию. Это просто не в их природе.
А природу не обманешь, как каждый день напоминает мне БАС.
Вот почему я цепляюсь за мелочи. К примеру, слова друга, который говорил с мамой и папой на следующий день после того, как была опубликована статья о моем диагнозе и об этой книге.
В газете шла речь и о том друге, поэтому моя мама пошла отнести ему эту статью. У мамы было пятнадцать копий газеты, они аккуратной стопкой лежали на ее столе.
«Передайте это вашей маме», — сказала она ему.
Не кому-нибудь — маме.
Потому что мама — это тот человек, который нас любит. Любит всегда. Гордится нами, даже если хранит эти чувства надежно запертыми, как в сейфе.
За этот год я побывала в разных местах с людьми, которых люблю. Но никуда не ездила с мамой.
Вместо этого я пролетела три тысячи миль аж до самой Калифорнии, чтобы найти мир и душевный покой в обществе человека, до которого все эти годы было рукой подать.
Рождество
Декабрь — январь
Вместе
В ноябре, после Юкона и Калифорнии, я послала своему начальству в «Палм-Бич пост» имейл. Написано в нем было следующее:
Вот уже три месяца, как я взяла [по причине болезни] отпуск из газеты — отпуск от любимой работы.
Я гордилась собой, когда каждый день ходила на работу, где помогала укреплению демократии, вынюхивая истории, которые никто не хотел предавать огласке, и где мне доверяли информировать, а также и развлекать людей. Когда меня спрашивали: «Кто вас послал?» — я любила отвечать: «Томас Джефферсон, мадам». Мне так хотелось расти вместе с нашей газетой, трудиться над тем, чтобы она продолжала оставаться объединяющим ядром нашей общины…
Но теперь я становлюсь слабее с каждым днем. Моя речь замедлилась, а руки ослабели настолько, что я уже не могу печатать с прежней скоростью… Я не могу, как прежде, бегать по городу, барабанить на клавиатуре веб-истории и говорить с незнакомцами — им кажется, что я напилась. Я говорю вам это для того, чтобы вы поняли: я уже не та крепкая, быстроногая лошадка, какая вам нужна для освещения новостей из зала суда. Следовательно, я увольняюсь. Слова, которые я пишу со слезами.
Руководство газеты любезно предложило принять любые мои статьи, которые я напишу как фрилансер. Я ответила им, что собираюсь писать о себе. Мне хотелось написать о том, как я учусь ценить жизнь, несмотря ни на что.
Я все равно не собиралась бросать писать, ведь писательство для меня — радость и цель жизни. А потом заболела мама, и жизнь внесла свои коррективы. Но теперь, когда официальная работа была позади, а мама шла на поправку, у меня появилось время, чтобы путешествовать, и сложился план. Я буду писать о жизни с БАС. А еще я устрою запоминающееся Рождество.
В последние годы, когда у меня не бывало ни выходных, ни проходных, я часто работала в праздники. Мы с Джоном оба были крепко заняты и потому не раз и не два решали, что не стоит лезть за елочными игрушками и украшениями в гараж, где они лежали наверху в больших коробках.
Мы просто покупали маленькое деревце и вместе с детьми делали для него гирлянды из попкорна и клеили бумажные цепочки.
Но в тот год я прямо-таки лезла из кожи вон. Целыми днями мы с детьми перебирали содержимое рождественских коробок, открыв для себя сотни забытых украшений, в том числе целую рождественскую деревню, которую дом за домом и фрагмент за фрагментом дарила нам из года в год моя тетя Бет.
Мы расставили по полкам карточки с ярко-красными буквами, из которых сложили слова В-О-З-Р-А-Д-У-Е-М-С-Я и М-И-Р. Развесили всюду детские рождественские поделки и вытащили из дальних углов все изображения Санты, какие нашли, в том числе сиденье для унитаза с его портретом — подарок моей чокнутой кузины Моны. Главной помощницей во всем этом была Марина, она заменяла мои слабеющие руки.
Я не люблю дарить детям много и по мелочи, предпочитаю подарить каждому что-то одно, но действительно ценное. В тот год я купила им по лэптопу. Марина упаковала их в красивую бумагу, как и все прочие подарки для родственников и друзей.
Мы с Джоном сделали себе следующий подарок: пошли в банк, взяли мои страховочные деньги и полностью расплатились за дом. Муж хотел эти деньги куда-нибудь вложить, но я сказала, что хочу оставить свою семью свободной от долгов. Хочу быть уверенной, что, как бы ни повернулась жизнь, мои дети не потеряют дом.
Вернувшись из банка, мы застали в доме полный разгром. Марина переставила рождественские буквы, сложив из них неприличные слова.
Наши дети вообще не дураки пошутить. Мы до сих пор смеемся, вспоминая один первоапрельский день, когда я ввалилась домой, как всегда с охапкой бумаг, плечом прижимая к уху телефон, по которому разговаривала с редактором.
— Съешь конфетку! — предложила Марина и сунула мне в рот.
Я куснула. Это оказалась покрытая шоколадом редиска.
— Бe-e! — сказала я и выплюнула все в раковину на кухне. Схватилась за бутылочку с ополаскивателем для рта. Оказалось, что Марина и Обри скотчем закрепили рычажок в одном положении. Струя ударила мне в лицо и била без остановки, пока я вся не промокла. — Очень смешно, — сказала я, с трудом различая где-то рядом физиономии хихикающих отпрысков.
Я бросилась в ванную. Дети пытались войти туда за мной, но я захлопнула дверь у них перед носом и плюхнулась на унитаз. Который они намазали нелипучим кондитерским спреем.
— Хи-хи-хи, — раздавалось из-за двери.
— Ладно, ваша взяла, — ответила я со смехом.
Сбросив каблуки, я сунула ноги в шлепанцы. В них оказался зефир.
Четыре гэга подряд, один за другим.
— Кому-то будет по попке, — сказала я шутникам, отчего мы все захохотали еще громче.
Однако на этот раз рождественская креативность оказалась совсем некстати, и я говорю не только о непристойностях. Мы с Джоном вошли в дом, воодушевленные тем, что преодолели важный финансовый рубеж в нашей жизни, и обнаружили в гостиной белую муку. Мука была буквально всюду: на ковре, на мебели, на стенах, на книгах.
Проникнувшись духом Рождества, Марина даже попыталась украсить смесью муки и соли нашу елку. Думала, что это будет похоже на снег.
— Я вычитала это из Интернета! — сказала она в ответ на наши немые взгляды. Пауза. — Не сработало.
Джон был в ярости, хотя, вспоминая об этом сейчас, он смеется. А тогда он ругался на чем свет стоит, выволакивая елку во двор, чтобы там ее пропылесосить.
Годом раньше я бы тоже ругалась, ведь уборки в гостиной хватило бы на целый день. Но серьезные болезни меняют людей.
- Предыдущая
- 20/62
- Следующая
