Мой домашний динозавр - Кинг-Смит Дик - Страница 8

• Предыдущая
• 8/11
• Следующая

— Может быть. Но он и научится. Он должен научиться, мы должны научить его, и следует поторопиться. Первый урок завтра утром.

Минувший день запомнился Крузо: извлечение его из бассейна, мучительное продвижение к дороге, головокружительное скольжение вниз и наконец восхитительное ощущение свободы, когда он очутился в своей стихии, в озере, которое было в несколько сотен раз больше, чем его прежняя обитель. Он легко поплыл по его тихой темной воде, обернулся, чтобы посмотреть на четырех великанов, машущих ему руками, и нырнул, уходя все глубже и глубже. И что же он увидел в этих глубинах? Рыбы, рыбы, тысячи и тысячи рыб! Крузо не мог отличить щуку от окуня или лосося от форели. Он только видел, что в озере полно всякой еды, и убедился, что может легко ее схватить, так как способен стремительно плавать под водой.

К вечеру он пресытился и к тому же устал, а поэтому закрыл глаза и заснул. Как всегда, он машинально, в определенном ритме, не пробуждаясь, поднимался, чтобы наполнить легкие воздухом, и погружался опять. Не на шесть футов, как прежде, а на шестьдесят.

На следующее утро, позавтракав, он лениво плавал, что было его естественным инстинктивным времяпрепровождением, когда он не охотился. При этом он был полностью погружен в воду, и только его ноздри были на поверхности. Вскоре он услышал, как его зовут (хотя он и не понимал, что это его имя), и быстро поплыл к берегу.

Как он радовался, когда маленькие великаны (он еще так о них думал, хотя теперь был намного больше, чем любой из них) щекотали его! Какое это было удовольствие! То, что они его не кормили, для него не имело значения, потому что он был сыт. Сыт и совершенно счастлив.

Но на следующий день все было по-другому!

Он, вероятно, был под водой, когда пришли великаны. Он не знал, что они здесь, пока случайно не заметил, что они вчетвером тихо стоят на берегу. Они его не звали, но Крузо, обрадовавшись, поплыл прямо к ним, с брызгами вышел на отмель, лег там и, преданно глядя на них, ожидал, что его начнут щекотать. Но не последовало ни щекотки, ни обычных ласковых звуков. Вместо этого они что-то произнесли какими-то сердитыми голосами, и указали на середину озера, и шикали на него, и гнали прочь, будто не хотели больше его видеть. Потом они повернулись и ушли, даже не оглянувшись.

Озадаченный и удрученный, водоконь смотрел вслед удалявшимся великанам. Что он сделал плохого? Он опустил голову и издал низкий, горестный вопль.

— Это было ужасно! — сказала Керсти маме. — Повернулись и ушли. Откуда ему знать почему мы так поступили? — У нее на глаза навернулись слезы.

Мама обняла ее.

— Я уверена, он скоро научится, — сказала она.

— Конечно, ему тяжело, что с ним так обошлись, — сказал папа, — но ничего не поделаешь, приходится.

— Зато ему хватило другой радости, — сказал Ворчун. — Он столько съел рыбы, что живот у него был похож на барабан.

— Ланч скоро? — спросил Энгес.

Днем они опять пошли к озеру. Керсти позвала Крузо, он приплыл, и они все много и шумно играли с ним, так что вечером Керсти отправилась спать не такой уж грустной.

Но проснувшись утром, сразу расстроилась при мысли, что, если он придет без зова, опять должна притворяться сердитой. Он, конечно, приплыл, и весь этот спектакль с бранью и шиканьем повторился.

Несколько дней не было признаков успеха, но однажды утром они спустились к озеру, стояли там тихо, и водоконь не приплыл. Они отчетливо видели вдали его поднятую над водой голову, он смотрел в их сторону, но не шелохнулся.

— Уже лучше, — сказал отец, — но все-таки любой может заметить эту торчащую здоровенную башку. — И он крикнул громким моряцким басом: «Ныряй! Ныряй! Ныряй!»

Голова с тихим всплеском исчезла.

Мало-помалу водоконь, казалось, понял, что от него требовалось. Вскоре он уже не появлялся, пока его не позовут, и ко времени, когда отец ушел в море, все были уверены, что, пока Крузо не услышит свое имя, он будет оставаться под водой. Бывало, что на поверхности виднелись его ноздри, бывало, даже глаза, но из-за ряби на воде они были трудноразличимы.

Больше не было необходимости разговаривать с Крузо сердито. Урок был усвоен, и они могли теперь только радоваться, балуя его, щекотали, хвалили и время от времени угощали чем-нибудь для него необычным и вкусненьким.

Однажды Энгес пришел с печеньем в руке. Он всегда имел при себе так называемый неприкосновенный запас, с которым разделывался довольно быстро, испытывая необходимость подкрепиться между основными приемами пищи. Но в этот раз, может быть, потому, что совсем недавно позавтракал, он пришел на озеро, еще не съев свое печенье. Это было шоколадное, его любимое.

Они позвали Крузо и стояли на отмели в ожидании, когда он вдруг всплыл позади них. Они даже подпрыгнули от неожиданности. А он вытянул длинную шею и ловко выхватил у Энгеса печенье.

— Стой! — сердито крикнул Энгес. — Отдай, ты, нахал! — но печенье исчезло, а на морде Крузо появилось выражение величайшего наслаждения. Он облизнул губы и коротко басовито фыркнул, а это всегда означало, что он очень доволен.

С этого времени по общему согласию (за исключением Энгеса) шоколадное печенье стало особым угощением для Крузо, и 27 марта ему дали целую пачку — подарок в его первый день рожденья.

— Помнишь, Ворчун, — сказала Керсти, когда они наблюдали за тем, как печенье исчезает вместе с оберткой, — ты измерял его своей ладонью. А теперь он вон какой!

Теперь уже нельзя было сравнить Крузо по величине с тигром, даже с саблезубым. Он был намного больше. Ворчун считал, что за этот первый год жизни он достиг примерно пятнадцати футов от носа до кончика хвоста.

— Это все потому, что он ест много рыбы, — сказал Ворчун.

— А что будет, — спросила Керсти, — когда он съест всю рыбу в озере?

Но прежде чем Ворчун успел ответить, они услышали звук, который был весьма необычен в тех краях в те времена. Это был звук автомобиля. Он доносился из долины и приближался.

— Ныряй! — резко сказал Ворчун, и Крузо немедленно повиновался.

Машина поравнялась с ними и остановилась. Водитель вышел, чтобы справиться о дороге у высокого старика с длинными усами, который стоял на берегу, держа за руки девочку и щекастого мальчугана.

— Большое спасибо, — сказал водитель, когда Ворчун объяснил ему, как ехать. Он посмотрел на гладкую зеркальную поверхность озера.

— Какая тишина! — сказал он. — Кажется, ничто никогда ее не тревожит!

Они подождали, пока не стало слышно уехавшей машины, и тогда Ворчун сказал:

— Зови его, Энгес, — и Энгес крикнул: — Крузо! Эй, там, на судне, Крузо!

И на самой середине озера вдруг взмыл фонтан, будто кит поднимался из глубин, и возник таинственный силуэт. Вздымая брызги и пену, Крузо на огромной скорости несся к берегу и мычал от радости, что его опять позвали.

— Какая тишина! — протяжно сказал Энгес. — Кажется, ничто никогда ее не тревожит!

Ничто ее и не тревожило всю весну и лето 1931 года. Ворчун стал брать детей на озеро реже, примерно раз в неделю. На их вопрос — почему? — он ответил, что Крузо надо привыкать к самостоятельности. Он сейчас все равно что подросток, сказал Ворчун, и вскоре ему надо будет идти своим жизненным путем.

Однажды осенью они стали очевидцами происшествия, после которого поняли, что пристрастия Крузо в еде отнюдь не ограничивались рыбой (и шоколадным печеньем).

Они пришли на обычно пустынный берег и увидели, что у дороги стоит группа из десяти-двенадцати человек. Определенно не местных, судя по тому, что говорили они не по-шотландски и были странно одеты. Они были в бриджах — не только мужчины, но и женщины, — в толстых вязаных фуфайках и тяжелых ботинках, подбитых гвоздями с большими шляпками; на спинах у них были рюкзаки, а в руках крепкие палки для ходьбы.

— Кто это? — спросил Энгес.

— Туристы, — сердито сказал Ворчун.

• Предыдущая
• 8/11
• Следующая