Лодка на аллеях парка - Монсон Пер - Страница 17

• Предыдущая
• 17/22
• Следующая

Чтобы ответить на этот вопрос, Вебер создал «идеальные типы» (чистые мыслительные модели) «протестантской этики» и «капиталистического духа». При сравнении этих двух идеальных моделей Вебер обнаружил, что «капиталистические действия» (получение максимальной прибыли, капиталовложения вместо потребления и т.п.) для этих людей имели, собственно говоря, религиозное значение — как знак того, что человек избран Богом. Ранние капиталисты, таким образом, сами не осознавали, что создают новую экономическую систему — они просто действовали, исходя из своих религиозных убеждений. Вебер отнюдь не считал, что религия была причиной возникновения капитализма. Если бы Дюркгейм проанализировал взаимосвязь между протестантизмом как социальным явлением и современным ему капитализмом, он, наверное, нашел бы, что это именно так и есть. Вебер же пытался понять этих людей, исходя из их собственного миропонимания, а не объяснять их поступки с точки зрения общественных «непредвиденных последствий». Макс Вебер полагал, что «капиталистические действия» касаются не только экономики. Они основываются на разумном, продуманном способе связи с бытием.

Подобный рациональный способ взаимоотношений стремится найти объективную взаимосвязь между поставленной целью и доступными средствами. И Вебер, и его последователи в первую очередь подчеркивали, что современное общество все больше и больше руководствуется таким рациональным подходом к взаимодействию с окружающим миром. Мы думаем и действуем более рационально; все больше организаций и предприятий строится на основе рациональных, бюрократических правил; современная наука также базируется на таком рационалистическом взаимодействии. Все большее количество составляющих окружающей действительности делаются понимаемыми, вычисляемыми и предсказуемыми. Подобный ход развития приводит к «разочарованию» (расколдовыванию, демистификации) нашего человеческого бытия. Это увеличивает интерес к иррациональным способам мышления (религия, астрология, восточная философия, космогония и т.п.), которые основываются на иной рациональности, нежели современная западная, «техническая», и данный процесс можно хорошо объяснить реакцией на подобное «разочарование».

Основополагающая проблема здесь состоит в том, что, как бы глубоко ни разъясняли нам окружающую действительность наука и рационалистическое мышление, они с трудом приближаются к важнейшим экзистенциальным вопросам о смысле жизни и смерти, о непреклонном ходе времени, о любви и ненависти и других «вненаучных проблемах». Однако, поскольку это соответствует природе человеческого мышления — продвигаться дальше «эмпирически незыблемых фактов», человек способен размышлять о неведомом и задавать вопросы, па которые, возможно, никогда не получит однозначного ответа. С социологической точки зрения можно все-таки заметить, что многие из наиболее стабильных социальных институтов занимаются именно такими экзистенциальными проблемами. Самым ярким примером будет, конечно же, религия с ее институционализированными ритуалами для «экзистенциальных поворотных пунктов» -крещением, конфирмацией, венчанием и похоронами. Однако и многие современные явления, такие, как популярные «мыльные оперы», фильмы и шлягеры, могут тоже ставить подобные экзистенциальные проблемы, хотя и в легкомысленной упаковке. Таким образом, мы находим в обществе институционализированные ответы на извечные человеческие вопросы, ответы, которые продолжают существовать именно потому, что вопросы эти — вечные.

В последних главах мы привели две различных модели общества и, соответственно, два различных способа его изучения. Первая модель представляет общество как самовоспроизводящуюся структуру, где даже нарушители порядка — лишь «отклоняющиеся», а социальные нововведения кажутся необъяснимыми. Во второй модели общество воспринимается как непрерывно продолжающийся созидательный процесс, в котором социальная действительность конструируется человеческим мышлением, поступками и представлениями. Первая модель неизменна, статична, вторая — динамична, изменчива. Это наиболее «чистые» модели общества, так сказать, парк и море.

Мы говорили также, что в научном смысле объяснение социального феномена непременно предполагает абстрагирование от отдельного индивида как действующего субъекта. Однако если ставится задача попять разнообразные общественные отношения, то следует рассматривать их как созданные н результате человеческой деятельности и анализировать, какие мотивы при этом были у людей как индивидов. При этом трудно использовать полученные знания для реформирования общества, поскольку все предположения о том, как общество должно быть устроено, в своей основе строятся на вненаучных оценках. Рациональный научный анализ никогда не сможет дать ответ об «истинности» или «ошибочности» этих оценок. Каждый человек исходит из своей системы ценностей, и именно множественность взглядов, критериев и поступков приводит к невозможности высказать что-то истинное об «обществе-в-себе». Первая модель общества представляет его в виде объективной структуры, вторая — в виде результирующей суммы отдельных действий множества людей.

Дискуссия между представителями этих двух подходов к изучению общества красной нитью проходит через всю историю социологии. Сторонники первой модели считают, что последователи второй — ненаучны, а те упрекают первых в том, что. прикрываясь священным именем науки, они упрощают и типизируют человеческие жизни. Первые полагают, что вторые позволяют себе субъективный произвол, а те — что первые, исходя из своих абстрактных понятий, манипулируют людьми. Суть дискуссии — в различиях между моделями общества, из которых исходят эти традиции, а также в разногласиях по поводу того, что следует понимать под научным знанием об обществе.

Но существует еще третье направление, основная задача которого — дать рекомендации желающим изменить общество. Истоки этого направления можно отыскать в острой критике феодальных общественных отношений философами эпохи Просвещения; но еще в большей степени это направление обязано своим появлением различным революционным движениям, что стремились преобразовать буржуазное общество в XIX веке. Впоследствии, когда выросло рабочее движение и была выработана социалистическая программа, это направление получило возможность институционализации помимо университетов. Несмотря на наличие некоторых изолированных «школ» (например, Франкфуртской), немало воды утекло, пока это направление благодаря возрождению марксизма, вызванному студенческими волнениями 1968 года, присоединилось к социологическим дискуссиям. Одновременно в социологию был привнесен новый момент: наука отныне должна использоваться не только для объяснения или понимания общества, но и для его изменения.

Разумеется, уже много лет назад существовали повстанческие движения и предпринимались различные попытки изменить угнетающие общественные отношения. Но по мере своего развития данное «третье» направление привнесло важный фактор научности в направленность общественных преобразований. Революция должна основываться на познании основ буржуазного общества; в ином случае революционеры рисковали позволить индивидуальной воле, а не существующим общественным отношениям, быть главной движущей силой революции, как писал первый представитель этого направления Карл Маркс. В отличие от других теоретиков, просто предлагавших более или менее заманчивые модели «блаженной страны будущего», Маркс полагал, что к социалистической революции приведет естественная закономерность развития буржуазного общества. Поэтому он называл свои теории «научным социализмом», в отличие от разнообразных форм «утопического социализма».

Развитие социологии, одновременно исследующей закономерности общественного развития и показывающей общество в широком аспекте, ставит исследователя перед массой специфических задач. Ведь если сами законы общественного развития ведут прямо к революции, то люди ничего не могут с этим поделать. У Маркса же тем не менее указано, что именно люди творят историю, т.е. процесс развития общества. Для сравнения можно вспомнить, что мы представляли общество в виде парка или моря. Мы говорили уже, что общество предстает как «парк», когда мы рассматриваем его с большой высоты, с высокого уровня абстракции. Мы говорили также, что модель «моря» соответствует картине общества, которое создается самими людьми, а исследователь рассматривает ее с более низкого уровня абстракции. Единственный способ, позволяющий одновременно увидеть общество и в виде «парка», и в виде «моря», — изменение уровня абстракции, когда мы, совершая обзорные полеты, можем набирать высоту и снижаться. Примерно таким же образом способность к познанию, по Марксу, может перемещаться между различными уровнями абстракции. Без этого марксовский научный социализм рискует раствориться либо в предопределенности «парковой» теории революции, либо в «мореплавательной» теории революции как результата чьей-то личной воли. К такому выводу придет любой исследователь; если он хочет делать революцию, он должен «приземлиться» и практически действовать вместе с остальными.

• Предыдущая
• 17/22
• Следующая