Брайтон бич авеню - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/32
- Следующая
Шалили сосуды, скакало давление, ныл крестец от долгого сидения в машине, к близорукости прибавилась напасть дальнозоркости и пришлось разориться на сложные двойные стекла для очков.
Вставать чуть свет на таксистскую службу было мукой, а для самой службы элементарно недоставало сил.
Изматывало и безденежье. Пришлось вскоре продать прожорливый «линкольн» и приобрести более экономичный «крайслер нью-йоркер» с японским движком и бортовым компьютером, каждый раз при открывании дверцы механическим голосом приказывающим застегнуть ремни и говорящим, если подчинялись его команде, «спасибо». Алика это умиляло. Компьютер также сообщал о неисправностях, возникающих в автомобиле, но иногда ошибался – что-то в нем замыкало.
Сам по себе автомобиль был небольшим, но удобным: салон обтянут лайкой, отделан карельской березой, кресла на электроприводе, цифровая магнитола… С такой тележкой вполне можно было устроиться в «Лимузин-сервис», куда Алика взяли бы даже без спецномера, по дружбе, однако контора располагалась в глубине Манхэттена и добираться туда с рассветом, чтобы, возвратившись в полночь домой, рухнуть на топчан в подвале Адольфу не жаждалось.
Устроился в «Кар-сервис»[7] на Брайтоне, на подхвате. Работа шла слабенько, выходило от тридцати до пятидесяти долларов в день, «крайслер» барахлил, а ремонт съедал едва ли не все заработанное. С любимых сигарет «Салэм» Алик перешел на дешевку
– «Малибу», «Вайсрой», Белэйр», начал выгадывать на еде…
Единственной удачей был день, когда в очередной раз на перешейке подземки «Бруклин – Манхэттен» прорвало подводный туннель и публику пришлось перевозить на машинах в ударном порядке. Народ «голосовал» на тротуарах, как в России, Алик снимал по четыре пассажира за раз и заработал в тот день пятьсот зеленых, но затем от перенапряжения не мог встать с дивана неделю, так что в итоге все равно получилось кисловато.
Начавшаяся перестройка открыла Алику дорогу назад, в Россию, многие неудачники уже отчалили туда, подумывал и Адольф: ведь там старая мама, квартира, а вдруг и заработает он чуть-чуть, обменяет зеленые на деревянные по громадному коэффициенту, что здесь, на Брайтоне, проще простого: здесь отдаст, там получит или наоборот… А уж коэффициент на Брайтоне самый высокий, тут рады лишь бы как обменять, дабы заполучить реальные деньги, а не те, прошлые, мики-маус-мани – игрушечные…
Так размышлял Алик, копаясь в багажнике своего «крайслера», когда почувствовал неожиданно настойчивую боль в ногах чуть выше колен и сообразил, что к бамперу собственной машины придавливает его бампер машины иной, придавливает планомерно и беспощадно.
Боль стала невыносимой, Алик заорал что есть мочи, и водитель, неудачно парковавший грузовик, подал вперед. Адольф грохнулся на асфальт, хватая ртом воздух.
Грузовик принадлежал богатой компании «Пепсико», и Алик смело подал на компанию в суд.
Два Аликина синяка обошлись капиталистам в сто тысяч долларов, но половину суммы забрал адвокат, не без труда выигравший процесс, ибо юристы компании выдвинули версию, будто мистер Бернацкий подставился под грузовик с умыслом.
Алик, тряся на суде костылями, бросал в сторону враждебного адвоката испепеляющие взоры и русские нецензурные слова, чем, видимо, убедил судью в своей правоте.
Костыли, говоря по правде, были использованы так, театра ради, посоветовали умные люди.
Пятьдесят тысяч для среднего нормально работающего американца – сумма, ничего принципиально в жизни не определяющая, однако для Алика – богатство. Пять тысяч было пропито на радостях в течение недели. Бары, казино в Атлантик-Сити, распутные жизнерадостные девочки, прогулки на яхте в океан…
Вылечив очередную легкую венерическую болезнь, Бернацкий призадумался. Можно было выбраться из подвала, снять приличную квартиру, пожить широко, однако Алик рассудил иначе. Подвал экономил едва ли не полтысячи долларов в месяц, от загулов Адольф уже подустал, а вот найти бы стабильную работенку…
Друг Фима, приютивший когда-то Алика в Сан-Франциско, а ныне в Нью-Йорке, предложил подрабатывать у него в страховом агентстве – охмурять клиентов, работающих за наличные и уклоняющихся от налогов: дескать, вложи под проценты деньги из чулка в страхование по специальной программе и отмоешь заработок с выгодой…
Однако Алик с трудом уяснял детали сложного бизнеса, от его английского произношения шарахались, оставалось попробовать удачи на русскоязычном Брайтоне, но Брайтон Фима охватывал самостоятельно и конкуренции бы не потерпел.
На некоторое время Алик устроился в похоронном бюро по доставке цветов и веночков, но бюро прогорало, зарплата выплачивалась нерегулярно, и Алик, заявив хозяину, что он не волонтер, бесплатно уже коммунизм в отдельно взятой стране отстроил, уволился.
После трудился инструктором по вождению автомобиля в подпольной школе у оборотистого паренька Леши, катался на стареньком «стэйшнвагене»[8] по тихим улочкам Манхэттен-Бич с новоприбывшими эмигрантами и, с тоской глядя на часы, командовал им: разворот в три приема, парковка, полная остановка…
Пятьдесят долларов в день зарабатывалось стабильно, но работа отличалась удручающим однообразием и к тому же дико Алика унижала.
Эти новоприбывшие, платившие Бернацкому свои последние гроши из пособий, напористо входили в суету эмигрантского бытия, входили с энтузиазмом и верой, а он уже пережил все их будущие взлеты и разочарования и презирал это их будущее потенциальных лавочников, таксистов и микроскопических служащих, обретающихся на задворках сытой Амери и и довольствующихся крохами.
Алик крепко уяснил истину: Америка – для американцев. А американцем можешь быть лишь родившись в Америке. Исключения, конечно, существовали. Но редчайшие из талантливых и умелых завоевывали себе имена, авторитеты, серьезные деньги.
В болоте же Брайтона в основном жили караси. Некоторые из карасей – зубастые, однако с мозгами, интеллектом и реакцией все-таки карасиными. До щук и акул, резвящихся в чистых водах крупного бизнеса, всем им было далече.
Сравнивая свое советское и американское существование, Алик пришел к мысли, что там, в Союзе, для него, да и для многих из перебежчиков, все-таки лучше. Дешевое жилье, всеобщая нищета, бездумье… В Стране Советов можно было всю жизнь пролежать на диване, нигде не работая, и – не пропадешь…
Главное – не высовываться. Вновь стукнуло в голове: вернуться!
Приехать в родной Свердловск с кучей барахла и сувениров, деньги обменять по спекулятивному курсу – миллион будет!
Продукты с рынка, хорошая машина, девочки… И ведь все реально! Не зря же он страдал в Америке…
Однако газета «Новое русское слово» каждодневно пугала страшными условиями тамошней жизни, возрастающей юдофобией, неотвратимостью прихода к власти «твердой руки»…
Останется тысяч тридцать – слиняю, читая прессу, решил Алик. Нет… двадцать. Все равно хватит! Двадцать на двадцать… Да почти полмиллиона!
Будучи оператором, получая чуть более сотни в месяц, он и думать о таких цифрах не мог, а ведь хватало, жил, даже гулял и развлекался… А уж тут-то никакая инфляция не страшна, лишь бы здоровья хватило…
Алик послал маме письмо: готовься прислать гостевой вызов, жажду узреть свою замечательную родину.
Затем совершил вояж за визовыми анкетами в Вашингтон, заполнив их тут же, в автомобиле, и вернув сотруднице консульства.
Через месяц анкеты отбыли почтой в СССР, к маме, которая по версии, изложенной судье в Сан-Франциско, давно почила в бозе.
Старушке надлежало сходить в ОВИР, заполнить бумаги, прождать месяцы и, получив наконец разрешение на въезд сына, отправить соответствующую бумагу Алику. Далее бумага вновь направлялась в Вашингтон, в консульство, откуда через месяц приходила виза на въезд в Союз нерушимый.
Процедура мучительная. Неблизкие поездки в Вашингтон экономили месяц-два из процесса оформления, однако принципиальным образом на процедуру волокиты не влияли. Тем не менее Алик не унывал: доллары еще имелись, впереди же маячила перспектива блицвизита: русские красавицы, отдающиеся за косметику и заколки, пьянки с бывшими соратниками по телевидению, ярлык «американца»…
- Предыдущая
- 16/32
- Следующая
