Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/136
• Следующая

В: Извини, но разговоры об этой безработице набили оскомину. В конце концов, безработные получают пособие выше нашей зарплаты!

П: Вы еще не ощутили на своей шкуре, что такое хроническая безработица. Пособие по безработице получают не все. За ним нужно стоять в очередях и обивать пороги. Оно дается не нечто. Те два миллиона незарегистрированных безработных никакого пособия не получают. И насчет размеров пособия не преувеличивайте. Там другие траты, и пособие обеспечивает лишь нищенский уровень жизни. А социальные, моральные и психологические последствия! Вы представить себе не можете, что это такое в условиях Запада. Миллионы здоровых и работоспособных людей фактически выброшены на своего рода «пенсию», да и то на временную, обречены на одиночество и отчаяние.

В: Это все известно.

П: Но это есть. Это не исчезает вследствие того, что становится известным. Но обратимся к тем, кто имеет работу и занятие, дающее средства существования. Вы не знаете, как протекает жизнь большинства из них, что творится там, где они работают, что творится в их домах и семьях. Для огромного числа работающих (точные данные скрывают) место работы — перманентный ад. Трудовое напряжение. Выматываются все силы. Стресс. Интриги. Доносы. Сплетни. Злоупотребления вышестоящих. И не смей пикнуть. На работе — диктатура, не знающая пощады. Есть все дефекты наших коллективов, только нет защиты в виде наших общественных организаций и коллектива. Большинство людей смолоду думают о старости. Копят. Экономят.

В: Неужели от всего этого нельзя отвлечься?!

П: Можно. Так и делает большинство. Иначе жить нельзя. Но это возможно только на время. У того же большинства западных людей в глубинах их психики таится какой-то «контролер» и омрачает всю их жизнь.

В: Странно! А почему бы не жить просто, наслаждаясь благами, которые поставляет общество?!

П: Для этого нужна «малость»: средства, определенный психический склад и культура, среда, возможность реализовать способности и кое-что другое. Это ты, сложившийся в советский период русский человек, оказавшись на Западе и имея средства, чтобы жить беззаботно, мог бы впасть в эйфорию по поводу западного рая. Да и то ненадолго. А западные люди вырастают в своих жизненных условиях и обречены жить в них вечно. Для них это привычная среда.

В: Так ведь с негативными явлениями, о которых ты говоришь, можно бороться!

П: Там и борются с ними. Это — один из важнейших аспектов западного прогресса. Только этот прогресс все более и более делает жизнь людей нечеловечной, роботообразной.

В: Но это же кошмар!

П: И все-таки большинство пока предпочитает этот комфортабельный кошмар человечной бедности, стремится к нему. Западные люди стремятся завоевать планету, чтобы еще дальше уйти по пути этого обесчеловечивания своей жизни. А для прочей части человечества этот кошмар стал величайшим соблазном.

В: И ты не пытался как-то устроить свою личную жизнь, чтобы жить просто по-человечески? Например — жениться, завести детей.

П: Пытался. Но ничего не вышло.

В: Почему?

П: Мне было 55 лет, когда меня выбросили из России. Молодые и привлекательные русские эмигранты, как правило, не могут «пристроиться», так где уж мне?!

В: Известность! Ум!

П: Ум там ничего не значит, если не приносит деньги. То же самое — известность. Было бы много денег — никаких проблем с женщинами не было бы. А без денег... Появилось у меня однажды вроде бы интересное знакомство. Но как только дело дошло до брачного контракта, я увидел, что меня просто могут прогнать в шею, когда захотят. И брак не состоялся. Содержать наложницу мне не по карману. А дети... В моем возрасте!..

В: Ясно! А друзья? Просто хорошие знакомые?

П: Это тебе не Россия!

В: Неужели нет спасения?!

П: Смотря что считать спасением. Теоретически есть замечательный способ спасения: коммунизм. Он в несколько лет остановил бы пагубный прогресс. Но на Западе коммунизм считают гибелью, а именно свой путь — спасением.

В: Если бы тебе пришлось выбирать, какой образ жизни ты выбрал бы?

П: Советский.

В: А что ты не возвращаешься?

П: Куда? Зачем? Сколько лет прошло после начала перестройки, а мои книги, считавшиеся антисоветскими и антикоммунистическими, до сих пор здесь не печатаются. Почему?!

В: Напечатают!

П: Когда?! К тому же теперь не советская, а постсоветская эпоха.

В: Все устоится и вернется на круги своя.

П: Когда? И в каком виде? Мне уже 70! Что бы теперь ни сложилось, это при всех вариантах будет чужое мне общество.

В: Но Россия-то остается!

П: Я не мыслю Россию несоветскую.

В: А зачем же сейчас приехал?

П: Посмотреть своими глазами на последствия катастрофы.

В этом разговоре Писатель не почувствовал искреннего интереса к его опыту жизни на Западе и к его знаниям, приобретенным ценой многолетнего труда и размышлений. Отсутствие такого интереса у людей из России, которых он встречал на Западе, удивляло его и там, на Западе. Превосходство советского человека над западным в смысле интеллектуальных интересов оказалось мнимым.

В конце вечера к Писателю подсела средних лет женщина. Спросила его о том, какое впечатление на него произвела Москва после такого долгого отсутствия. Он сказал, что всегда внимательно следил за жизнью в России. С современными средствами коммуникации и информации отрыв от Родины не ощущается так, как в прошлом. Он имел представление обо всем, что тут происходит. Смотрел фильмы, телевизионные передачи. И все же увиденное здесь своими глазами его потрясло. Он просто раздавлен. Он видит, что произошло нечто страшное и непоправимое. И все еще не может поверить, что это — реальность, а не сон. Ему кажется, что вот он сейчас проснется и увидит привычную Москву с ее «развитым социализмом», который теперь уже кажется прекрасной сказкой. И больше всего его поразило то, что люди живут и ведут себя так, как будто ничего особенного не случилось.

Ж: Тогда было видно, кто враг. А теперь у нас нет распадения на два четких лагеря. Неизвестно, кто свои и кто чужие. Линия фронта проходит через каждого из нас, через наши души. Вот Вы, например! Кого Вы считаете своими врагами в нынешней России?

П: Для меня все перестройщики, реформаторы, демократы, частники и прочие продукты перелома после 1985 года суть враги, предатели, капитулянты. Просто как русский человек и как мужчина я должен объявить им священную войну.

Ж: Как Вы это сделаете конкретно? Вот сейчас происходит размежевание сил в стране на сторонников президента и сторонников «парламента». На чьей стороне вы будете сражаться?

П: Затрудняюсь ответить на Ваш вопрос. Я ощущаю себя здесь чужим, посторонним наблюдателем.

Ж: Вы смотрите на происходящие в России события издалека и извне. А понять их можно лишь изнутри и участвуя в них.

П: Я думаю, тут смешиваются две связанные, но различные проблемы, а именно — проблема понимания событий и проблема личного отношения к ним. Для объективного понимания событий нужно занять позицию именно постороннего и не вовлеченного в них (незаинтересованного) наблюдателя. Тут главное — способность понимать и профессиональная подготовленность для этого. Люди же, вовлеченные в события, создают себе представления о них под влиянием личных эмоций и интересов. Они, как правило, не понимают сути событий и свое отношение к ним и свою роль в них воспринимают как истину. Объективное понимание событий почти совсем не влияет на их поведение или влияет в порядке исключения.

Ж: А к какой категории Вы относите себя?

П: Я исследователь, пониматель.

Ж: А как же насчет «священной войны»?

П: Я ее веду с 1985 года.

Ж: Сюда это доходит мало, причем — в искаженном виде.

П: Вы думаете, эффект будет иной, если я буду здесь? Я сомневаюсь в этом. Для роли политика и идеолога я не гожусь по личным данным, по возрасту и по оторванности от конкретных людей и событий. А трибуну тут мне не дадут.

• Предыдущая
• 40/136
• Следующая