Я верю - Рампа Лобсанг - Страница 24

Доктор любезно провел нерешительного мальчишку через калитку, а затем немного вверх по дорожке — в операционную.

— Миссис Симмондс, — позвал он, подойдя к двери, — не подадите ли вы нам чаю и не осталось ли у вас сладкого печенья? Или ваш ленивый супруг уже все слопал?

Откуда-то из глубины дома ему ответил приглушенный голос. Доктор вернулся в свою операционную и сказал:

— Давай, парень, располагайся. Сейчас мы с тобой выпьем по чашечке чайку, а там будет видно.

Вскоре появилась миссис Симмондс с подносом, на котором стояли две чашки, кувшин с молоком, сахарница, изысканный серебряный чайник и, конечно же, обязательный серебряный кувшин с горячей водой. Миссис долго терзалась вопросом, подать ли ей лучший серебряный заварной чайник или обычный, фарфоровый. Но затем она решила, что доктор, очевидно, принимает у себя какую-то очень важную персону, а иначе он не стал бы ее звать: операций на этот час назначено не было, и ничего такого не ожидалось. Она даже не могла понять, что доктор делает дома в такое время. Поэтому, когда она вошла, лучший фарфор, лучший заварной чайник и лучшая улыбка на ее лице — все было при ней. И тут от изумления у нее буквально челюсть отвалилась — она-то думала, что здесь сидит по меньшей мере лорд или леди, либо солидные бизнесмены из района Лондонского Пула.[21] Но тот, кого она увидела, скорее, напоминал унылого ученика-недокормыша. Да, она сразу поняла, что это и был какой-то школьник, хотя для школьника он, вроде бы, был уже староват. Однако она твердо решила, что это ее не касается. Поэтому она аккуратно поставила поднос перед доктором, слегка поклонилась в смущении и вышла, закрыв за собою дверь. Разливая по чашкам чай, доктор спросил:

— Как ты любишь пить чай, парень? Сперва молоко? Или тебе, как и мне, все равно — лишь бы было что-то мокрое, теплое и достаточно сладкое?

Алан тупо кивнул. Он не знал, как вести себя и что говорить. Он был целиком поглощен своим горем и мыслью о том, что он опять проиграл. И он поймал себя на этой мысли. Почему он сказал «опять»? Что он имел в виду? Он не знал. Было нечто такое, что давило на его подсознание, — нечто такое, что ему следовало знать… Или не следовало? В смущении он потер голову руками.

— Что с тобой, парень? С тобой ВСЕ в порядке или нет? Ну-ка отведай чаю, поклюй сладкого печенья и расскажи мне, что с тобой стряслось. У нас масса времени — у меня полдня свободно, так что давай попытаемся выяснить, что с тобой произошло и как тебе помочь.

Бедный Алан не очень-то привык к доброжелательному и вежливому обращению. Его всегда считали чудаком — как в семье, так и в округе, где о нем говорили: «это тот сын зеленщика, которого обуяли грандиозные идеи». А сейчас слова любезного доктора растопили его сердце, и он залился горючими слезами. Рыдания сотрясали его тело. Доктор очень озабоченно посмотрел на него и сказал:

— Все хорошо, парень, все хорошо. Дай волю своим слезам. В этом нет ничего плохого. Хорошенько прочисти свой организм. Давай не стесняйся — тебе нужно выплакаться, и в этом нет ничего предосудительного. Ты знаешь, что даже старый Уинни Черчилль порой проливает слезы? А если ему можно, значит, можно и тебе. Ведь так?

Алан стыдливо вытер лицо носовым платком. Доктор был поражен тому, каким чистым был этот платок. А когда этот мальчик поднес платок к глазам, доктор Томпсон заметил, что его руки также были чисты.

Ногти на руках были аккуратно подстрижены, и под ними совершенно не было грязи. Теперь этот мальчишка вырос в глазах доктора сразу на несколько ступеней.

— Ну-ка, парень, отведай этого напитка, — сказал доктор, ставя перед Аланом чашку с чаем. — Только размешай хорошенько — там, небось, целый пуд сахару. Сахар, знаешь ли, прибавляет силы. Ну, давай, приступай.

Алан пил чай и нервно грыз сладкое печенье. Затем доктор наполнил чашки снова и, поставив чай перед мальчиком, изрек:

— В подобном настроении, парень, тебе лучше бы сбросить груз с души. Должно быть, это нечто отвратительное. А разделенная ноша — это половина ноши, вот так-то.

Алан всхлипнул и снова вытер нежданно набежавшие слезы. А затем его словно прорвало. Он поведал о том, что первой его мыслью с самого детства, его самым сильным желанием было желание стать врачом. Он рассказал и о том, что, едва научившись выговаривать слова и складывать из них первые фразы, он произнес: «Буду дохтолом». Он рассказал доктору Томпсону, как все это время, лишая себя ребяческих утех, он все учился и учился. Как вместо того, чтобы читать приключенческие романы, фантастику и тому подобное, он брал в библиотеке специальную литературу, чем изрядно пугал библиотекаршу, которая решила, что желание столь юного подростка побольше узнать из анатомии является проявлением нездорового интереса к этому предмету.

— Но я ничего не мог с собой поделать, доктор. Решительно ничего, — говорил Алан, волнуясь. — Это было выше моих сил, словно что-то управляло мною. Я не знаю, что это было. Я знаю лишь, что меня влечет, непреодолимо влечет к профессии врача — не важно, какого именно. А сегодня вечером мои родители напали на меня с упреками, говоря, что я слишком высоко о себе возомнил и что я ни на что не гожусь.

Он опять погрузился в молчание. Доктор положил руку ему на плечо и тихо сказал:

— А скажи мне, парень, с чего разразился этот вечерний скандал?

Алан заерзал на месте и сказал:

— Доктор, вы не поверите, но я лучший ученик в своем классе и лучший ученик во всей нашей школе. Когда закончился учебный год, наш директор школы, мистер Хейл, сказал мне, что я удостоен специальной стипендии для учебы на подготовительном отделении медицинской школы Сент-Мэгготс, а мои родители, они… — тут он опять едва не расплакался. При этом он нервно теребил в своих пальцах платок, завязывая его узлами.

— Эх, парень, так уж заведено, — сказал доктор. — Родители всегда думают, что они могут управлять судьбами тех, кого произвели на свет. Иногда это приводит к тяжким последствиям. Но ничего, парень, сейчас поглядим, что нам удастся выяснить. Так ты говоришь, что учился в средней школе, директором которой был мистер Хейл? Что ж, я очень хорошо знаю мистера Хейла — он один из моих пациентов. Ладно, давай посмотрим, что он нам скажет.

Доктор заглянул в свой телефонный справочник, быстро отыскал в нем имя директора школы и номер его телефона и тут же ему позвонил.

— Добрый вечер, Хейл, — сказал доктор Томпсон. — Здесь у меня молодой человек — очень толковый юноша, на мой взгляд. Так вот он говорит, что вы рекомендовали его на получение специальной стипендии… Ах Ты, Господи! — изумленно воскликнул доктор. — Хейл, я забыл спросить у этого мальчика его имя!

Директор, который был на другом конце линии, рассмеялся и сказал:

— Да, конечно, я знаю его — это Алан Бонд, очень одаренный юноша. Он работал как каторжный все годы в школе. Когда он только поступил к нам, я боялся, что из него выйдет неудачник, но потом он ни разу не дал мне повода в нем усомниться. Да, все верно, это наш лучший ученик. Он получил наивысшие баллы и достиг наивысших результатов за всю историю нашей школы. Но… — тут голос директора замер, но затем он продолжил: — Мне жаль этого парня. Видите ли, его родители испытывают финансовые затруднения. Они держат овощную лавку на нашей улице. Дела сейчас там идут неважно, и у них очень туго с деньгами. Даже не знаю, как мальчик справится со всем этим. Я был рад хоть чем-то ему помочь и действительно помог получить эту стипендию. Однако ему нужно гораздо больше денег.

— Хорошо, большое спасибо, Хейл. Я очень ценю ваше мнение, — сказал доктор Томпсон, вешая трубку. Затем он повернулся к Алану.

— Знаешь, парень, — сказал он, — в свое время у меня были такие же неприятности, что и у тебя. И мне приходилось сражаться за каждый дюйм, прокладывая дорогу к своей цели. В эту цель я вгрызался зубами и цеплялся за нее ногтями, чтобы, наконец, добиться своего. А теперь я скажу тебе, как мы поступим. Сейчас мы пойдем к твоим родителям. Как я тебе уже сказал, у меня свободна эта половина дня. И лучший способ потратить ее с толком — это помочь такому же бедняге, каким был и я, который переживает сейчас трудные времена. Пойдемте, юноша, не станем мешкать.