Юркин хуторок - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 15
- Предыдущая
- 15/22
- Следующая
Весь следующий день дети ходили, как в воду опущенные. История с табакеркой не давала им покоя. Еще больше смущало и угнетало их совесть то обстоятельство, что Фридрих Адольфович не только не пожаловался на них отцу, но и с ними ни словом не обмолвился об их злой проделке. Поутру он долго укладывал свой чемоданчик, и они слышали, как он говорил попугаю:
— Ну, мой попочка… Ми будем поезжаль с тобой на старий квартир, где нас не будут абижаль как здесь.
И, слыша эти фразы, мальчикам становилось еще обиднее и больнее за свой недобрый поступок со стариком.
К завтраку пришла Мая.
— Что вы носы повесили? — с недоумением спрашивала она своих трех приятелей.
Юрик тотчас же рассказал ей про печальное происшествие с табакеркой. Против ожидания, Мая схватилась за бока и хохотала как безумная во все время рассказа.
— Чего ты смеешься? — удивлению спрашивали ее мальчики. — Или ты не поняла, что Фридрих Адольфович уходит от нас, обиженный за нашу проделку?
— И хорошо, что уходит! — весело вскричала балованная девочка. — Или вы забыли, как не хотели его приезда? Помните? А теперь, когда извели его вконец, достигли своей цели, заставили уйти от вас, повесили носы и чуть не хнычете… Хороши! Нечего сказать! Стыдитесь! А еще мальчиками называетесь!
— И правда! Что это мы киснем в самом деле? — нерешительно заговорил Юрик. — Разве нам не лучше было без него? Вот будет худо, если он папе пожалуется на нас, а то пускай себе уезжает к своему князеньке за границу.
Но Фридрих Адольфович никому не пожаловался, и даже когда Юрий Денисович попросил его сопровождать детей на верховой прогулке, добрый Гросс тотчас же изъявил свое согласие.
— Это будет мой последний прогулька с вами, — сказал он, когда дети остались с ним наедине, без отца и сестры, ничего не подозревавших о вчерашнем происшествии, — завтра я буду уезжаль, а сегодня я еще служиль у вас.
— Ну, и «уезжаль» себе на здоровье! — мысленно передразнил его Юрик.
Юрик был в восторге. Отец приказал кучеру оседлать для Сережи Аркашку — красивую верховую лошадь, а для него, Юрика, шустрого Востряка. Гросс, Бобка и Мая должны были ехать в кабриолете.
— Только, пожалуйста, поезжайте рысью, — наказывал Юрий Денисович сыновьям, — рысью и шагом, и думать не смейте о галопе. Лошади будут послушны, и вам не придется понукать их: Вострячок очень смирен, пока ему не дают шпоры и не горячат его. Но лишь только его пускают галопом, он начинает волноваться, и, весьма может случиться, понесет. Слышишь, Юрий? Я надеюсь на твое благоразумие, — заключил Волгин, обращаясь к сыну.
— Не беспокойся, папа! Я не буду шпорить Вострячка и поеду шагом или легкой рысцою, — убежденно проговорил мальчик.
И Юрий Денисович вполне успокоился, положившись на благоразумие сына.
Сначала все шло хорошо. Сережа и Юрик ехали подле кабриолета, которым правила Мая и где сидели Фридрих Адольфович и Бобка.
Фридрих Адольфович был грустен и озабочен вследствие предстоящего отъезда с хутора, где он надеялся спокойно прожить лето и дождаться своего «ненаглядного князеньку». Ему не хотелось было покидать доброго Волгина, слепую Лидочку и даже того маленького человека, который смирнехонько сидел теперь подле него в кабриолете с печальным и растерянным видом.
Бобке было бесконечно жаль гувернера, но он стыдился признаться в этом братьям, боясь получить от них какое-нибудь обидное прозвище за свою неуместную чувствительность. И потому Бобка ехал как в воду опущенный, и прогулка не доставляла ему никакого удовольствия сегодня. Между тем Мае надоело спокойно править лошадью и ехать почти шагом из-за того только, чтобы дать возможность мальчикам поспевать за кабриолетом. Она стегнула лошадку концами вожжей, и легкий экипаж понесся быстрее по ровной проселочной дороге.
— Остановись, Мая! Мы не можем поспеть за тобою! — кричал Сережа.
— Пришпорь лошадь и догонишь, — отвечала ему со смехом маленькая шалунья.
— О, разве ви не слишаль, как его папахен просиль их не ехать в галеп? — вмешался в разговор Фридрих Адольфович.
— А разве они такие маленькие, что не умеют ездить? — рассмеялась девочка. — Ну, пусть Сережа боится скорой езды — он известный трусишка, но Юрик — ведь он хвалится, что ничего не боится… Юрик, а Юрик! — закричала она мальчику. — Что ты-то отстал? Или ты трусишь, как и Сережа?
Юрик, считавший себя очень отважным, весь вспыхнул от негодования. Он — трус? Он-то, Юрик?!
В одну минуту и предостережение отца, и данное им обещание не пускать в галоп лошадей — все было забыто. Юрик помнил только одно, что он не трус и должен во что бы то ни стало доказать это Мае.
Он изо всей силы ударил каблуками бока Востряка…
Нервная и нравная лошаденка, не привыкшая к такому крутому обращению, с места взяла в карьер и понеслась вперед с быстротою ветра. От быстрого прыжка Юрик едва усидел в седле. Фуражка упала с его головы, правая нога выпустила стремя, и он несся, как стрела, выронив поводья из рук и вцепившись руками в гриву лошади.
Напрасно Бобка кричал ему изо всех сил:
— Остановись, Юрик! Остановись! И папа не позволил скакать так!
Напрасно Фридрих Адольфович вторил Бобке испуганным голосом:
— Ах, боше мой! Боше мой! Он убивается! Он убивается сей же момент!
Ничто уже не могло остановить скачки Юрика, или, вернее, его разгорячившегося коня.
Востряк летел во всю прыть, и крики детей и гувернера не остановили, а скорее еще более подзадоривали его.
Бледный, испуганный Юрик едва держался в седле… Вот мимо него быстро, как молния, промелькнула роща… Вот виднеется вдалеке деревня… вот синеет большая запруда, где бабы полощут белье. И все это лишь только покажется, тотчас же пропадает из вида благодаря его бешеной скачке. А конь несется все быстрее и быстрее… Уже голова начинает кружиться у бедного мальчугана, руки, схватившиеся за гриву, слабеют с каждой минутой… Вот-вот сейчас они, обессиленные, выпустят гриву Востряка…
Теперь уже Востряк несется по улице деревни. С двух сторон тянутся убогие избы… А около крылечек играют чумазые ребятишки. Старшие на работе в поле, и только одна детвора и хозяйничает.
— Ай! Ай! — кричат они, указывая на скачущего во весь опор Юрика. — Барчонок-то! Ишь ты как!
Но барчонок уже ничего не видит и не слышит. С непривычки к верховой езде (Юрик и Сережа только недавно начали ездить верхом под руководством кучера Степана) и тем более к такой скачке, мальчик совсем ослаб и измучился.
А Востряк, как нарочно, разгоряченный скачкой, все подбавляет и подбавляет ходу. Вот он уже не скачет, а словно молния прорезывает воздух все быстрее и быстрее… И избы, и дети, и кривая улица остаются далеко позади маленького всадника.
Но вдруг из-за крайнего строения, приютившегося на самом краю деревни, выскакивает громадный лохматый пес и с громким лаем бросается под ноги Востряка. Испуганный Востряк сделал отчаянный прыжок в сторону. От этого неожиданного движения Юрик потерял равновесие и, выпустив гриву лошади из рук, упал из седла прямо на твердую каменистую дорогу, громко вскрикнув от боли и разом потеряв сознание.
Если бы Юрик мог оглянуться назад во время своей бешеной скачки, он бы увидел, что, как только лошадь понесла его, вокруг кабриолета произошло заметное смятение. Фридрих Адольфович насильно отобрал вожжи у правившей Май и, остановив экипаж, поспешно вышел из него.
— Давайт менэ ваш лошадь, — обратился он к Сереже, — а ви сажайт на мое место в экипаж. Я буду догоняль Юрик и остановиль ево!
— Да как же вы сядете на лошадь, ведь вы и ездить-то не умеете, да и боитесь лошадей? — недоумевал Сережа, глядя во все глаза на взволнованное, заметно побледневшее лицо гувернера.
Добрый немец действительно боялся лошадей и ни за что не решался садиться на них, как ни уговаривали его мальчики. К верховой езде Гросс питал самый отчаянный страх и какую-то необъяснимую ненависть. Потому-то Сережа и был так сильно удивлен, когда Фридрих Адольфович приказал ему сойти с Аркашки и занять его место в кабриолете.
- Предыдущая
- 15/22
- Следующая
