Царский гнев - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/10
• Следующая

Царица не докончила своей речи. Впопыхах, со съехавшей с головы на сторону кикой, вбежала в терем постельная боярыня Грязная и взволнованно крикнула с порога светлицы:

— Царь идет! Приготовься, матушка-царица! Сам царь жалует к нам!

Царь Иван Васильевич вошел в терем царицы, поддерживаемый с одной стороны под руку своим любимцем Басмановым, с другой — новым молодым стольником, к которому начал привязываться за последнее время, Борисом Годуновым.

Царю сразу бросилось в глаза и испуганное лицо царицы, и взволнованное личико его любимицы княжны.

— Что с тобой? Аль недужится, Марьюшка? — ласково спросил он жену, почтительно и низко поклонившуюся ему в пояс. — И Фимушка ровно не в себе… Аль закручинились обе? Аль скучно в терему сидеть? Ну, коли скучно, я на вас веселье найду. Шутенок, чай, слыхали, у меня новый выискался. Веселый паренек: мертвого из гроба подымет… Слышь-ка, Борис, — обратился царь к Годунову, кликни-ка Ванюшу сюды, пущай царицу да княжну нашу распотешит малец. Да и карлам и дуркам заодно вели прийти.

Борис Годунов низко поклонился царю, дотронувшись до земли рукою, и вышел исполнить его приказание. Минут через пять он вернулся в сопровождении Вани и трех безобразного вида карликов, двух мужчин, уродливых и сморщенных, и одной «дурки», черной и злой на вид.

В далекие старые времена таких карлов и дурок держали в каждом зажиточном доме, не говоря уже о царском дворце и хоромах знатных бояр, где таких дурок, карликовых шутих жило немало. В обязанности их входило исключительно потешать хозяев дома, смешить их своими шутовскими проделками и выходками. Брали в шуты большею частью разных уродов, горбатых калек и карликов, которые своими озлобленными выходками, желчными злыми шутками, а подчас драками и ссорами между собой потешали и развлекали наших предков.

А при царе Иване Грозном бывали случаи, когда царь, возненавидев какого-нибудь боярина, в шуты его назначал, смешить себя и своих опричников приказывал. И при дворе царя были разные шуты: и молодые, и старики, мужчины и женщины, русские и калмыки.

Вот в какое общество попал Ванюша, понравившийся царю своим красивым личиком и смелою речью.

В обязанности Ванюши было развлекать царя, кувыркаться и плясать перед ним, возиться с настоящими шутами и дурками, которых было великое множество в царском терему.

Три дня провел во дворце Александровской слободы Ванюша, и несколько раз уже своим веселым детским смехом, удачной шуткой и шаловливой выходкой успел вызвать улыбку на сумрачном лице царя.

Мальчик изо всех сил старался угодить царю и его приближенным, преследуя одну только цель: во что бы то ни стало освободить своего милого князя из неволи.

«Извелась, поди, бедненькая княгинюшка, поджидая нас, совсем извелась», — с замиранием сердца думал Ваня, и все мучительнее и нетерпеливее ждал той минуты, когда Федор Басманов, по данному ему обещанию, должен был отвести его к князю Дмитрию.

Но уже три дня прошло с тех пор, как взяли Ванюшу в царский терем, а о том, что он скоро увидит своего благодетеля, никто и не заикался. Минуты острой тоски все чаще и чаще прокрадывались в его сердечко. В одну из таких именно минут пришел к нему Борис Годунов и, велев нарядиться получше, повел его в терем царицы.

— Ану-ка, Ванюша, представь матушке-государыне, как карла-дурка с калмычкой Фроськой из-за гривны подрались, — кивнув ласково головою вошедшему Ване, приказал царь.

Тот весело тряхнул кудрями, блеснул глазками и, сморщив свое хорошенькое личико, согнувшись в три погибели, пригнулся к земле, икак бы загребая что-то с полу, начал лязгать зубами и рычать, сделавшись разом похожим на присутствовавшую тут же дурку-карлищу Машку. Потом быстро вскочил на ноги и стал делать прыжки и скачки на одном месте, как делала постоянно в минуты гнева калмычка-шутиха Фроська, потешно гримасничая при этом своим пригожим лицом.

Царь улыбался, царица смеялась. Смеялись и боярыни, и царевна, и младшая княжна, закрывшись расшитыми рукавами своих кисейных рубах.

Одна только княжна Фима не смеялась. Тяжелые мысли пробегали в ее голове. — «Бедненький мальчик, — думала Фима, — не ведает и не знает он, что ни к чему эти ломанья его и шутки… Не спасти уже ему, не вызволить из когтей смерти его князя… Ломается, корчится бедный мальчик перед царем из желания спасти близкого человека и не знает, бедняжка, что другим его близким людям грозит новое горе-несчастье. Убьют его благодетельницу княгиню, убьют его друзей — слуг и служанок княжьих, сожгут, разнесут хоромы, где он провел свое детство, а он и не знает, бедненький, этого, и кружится, и из кожи лезет, как бы угодить царю!.. Что если открыть ему страшную смерть князя, что если предупредить о предстоящей гибели княгини и дворни? Может статься, он и сумеет предупредить свою благодетельницу о беде неминучей и подаст ей весточку и поможет спастись».

И, додумавшись до этого, Фима тут же решила во что бы то ни стало поскорее открыть истину царскому шутенку.

С этою целью она незаметно выскользнула из терема за спиною боярынь и притаилась за тяжелой дубовой дверью, ведущей с половины царицыной на половину царя.

А в светлице терема, между тем по-прежнему продолжалось веселье. Представив, как карлица с калмычкой поссорились из-за гривны, Ванюша по желанию царя тут же изобразил, как и помирились они и как распили на радостях чарку зелена вина.

Потом царь пожелал показать царице, как лихо пляшет его шутенок. Действительно, Ваня умел плясать на славу. Княжьи холопы выучили этому искусству мальчика чуть ли не с трехлетнего возраста, и он неоднократно плясал трепака перед князем Дмитрием и его юной супругой. Откуда-то сразу появилась балалайка. Федор Басманов ударил по струнам, и Ванюша, плавно выступая лебедью перед царской семьею и ее свитой, начал плясать. Все быстрее и быстрее развертывался знакомый мотив, все быстрее и быстрее работали ноги мальчика. Наконец он дробно застучал каблуками и пустился вприсядку. Разметались русые кудри, разгорелись ясные детские глаза, заалелось румяное личико Ванюши.

— Ой, любо! Ой, любо! Лихо ты как пляшешь, Ваня! — крикнул царь, и его обычно угрюмое, хмурое лицо оживилось довольной улыбкой.

Ванюша гикнул, свистнул и, притопнув еще раз, очутился у ног царя.

Пляска кончилась, и царь с царицей осыпали мальчика похвалами.

Разом спало оживление Вани, когда он, сопровождая царя, вышел из терема царицы. Он так надеялся, бедный мальчик, что в награду за его пляску царь тут же даст ему милостивое разрешение хоть одним глазком повидать нынче князя. Но ничего этого, однако, не случилось. Царь хвалил Ваню, гладил по головке и подарил несколько золотых грошей, но о князе Дмитрии не обмолвился ни полусловом. Сам же Ванюша, боясь навредить как-нибудь милому князю, не решался так скоро заикнуться о нем перед царем.

Понурый, с грустными мыслями, шел он через темные сени, отделяющие одну половину дворца от другой, далеко отстав от царя и его спутников.

Вдруг чья-то маленькая ручка высунулась из-за двери, схватила его за рукав пестро расшитого шутовского кафтана, и раньше чем Ваня смог вскрикнуть от испуга, он очутился в темном углу за дверью сеней. Та же маленькая ручка легла ему на губы, закрывая рот, а дрожащий от волнения голос зашептал ему на ухо:

— Молчи!.. молчи!.. тише!.. тише!.. Не бойся ничего, соколик… Я княжна Фима… Не лиха, добра желаю тебе… Хотела упредить тебя, пока не поздно… Слушай, паренек, горе лихое ждет тебя… Обманули тебя люди… А царь, видно, нарочно истину от тебя скрыл… Я же молчать не стану, потому жаль мне тебя… Вот ты пляшешь и прыгаешь на потеху нам, думаешь князя своего спасти… А его давно нет в живых… помер князь твой… Перед царем его злые вороги оклеветали, и велел его казнить царь!

• Предыдущая
• 8/10
• Следующая