Паж цесаревны - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/56
• Следующая

— Хорошо!.. Мы выедем, когда стемнеет… Мавруша останется подле больного… Кстати, осмотри его еще раз.

С новым поклоном лейб-медик поспешил исполнить приказание своей госпожи и занялся ребенком.

— Ему хуже? — с тревогой осведомилась цесаревна.

— Все в руках Божьих! Один Господь может помочь ему! — произнес Лесток, избегая скорбных глаз Елизаветы.

— Господи! Ты видишь мое сердце! — вырвалось из груди последней. — Оно далеко лихих помыслов и зла. Но клянусь жизнью этого ребенка Тебе, Господи, что отныне все мои силы положу на пользу моей бедной родины! Сохрани же мне, Господи, этот великий залог моей клятвы.

И, боясь рыданиями нарушить покой больного, цесаревна стремительно вышла из горницы.

Долгий зимний вечер уже плотно окутал со всех сторон столицу.

В домах обывателей потушили огни, когда к небольшой пригородной слободке быстрыми шагами приблизилась одинокая фигура закутанного в шубу человека.

Сделав несколько поворотов по темной, кривой улице, фигура внезапно исчезла, точно провалилась, уйдя в черную, зиявшую дыру у ее ног.

Это было небольшое отверстие входа в подземное жилище.

Длинным подземным проходом незнакомый человек подошел к крошечной дверце и постучал в нее.

— Войдите! — раздался голос оттуда, и дверь поддалась под толчком сильной руки.

Сальный огарок освещал комнату. Седой, как лунь, старик, в очках, с худым лицом и умными, проницательными глазами сидел у стола и растирал что-то в глиняной чашке. Вокруг него стояли склянки и пузырьки, наполненные жидкостями всевозможных оттенков и цветов. Всюду: на полу, на деревянных подставках, — были расставлены разные приборы, в шкапу лежали, стояли и валялись книги.

При появлении вошедшего старик поднял голову, с трудом оторвавшись от работы.

Перед ним стоял закутанный в шубу стройный, высокий арап.

— Добро пожаловать! Чем могу служить вам снова? — очевидно, сразу признав старого знакомого в лице черного человека, произнес старик.

Тот почтительно поклонился ему.

— Простите, что я опять беспокою вас, мудрейший из ученых, — произнес на чистейшем русском языке арап. — На этот раз еще более сильное и безысходное горе, чем в прошлый раз, толкает меня в ваше жилище… Мне нечего повторять, что если я жив еще, если меня, несмотря на самые тщательные поиски, не могли поймать искуснейшие слуги Бирона, то этим я обязан всецело вам. С помощью вашей я, после моего бегства из застенка тайной канцелярии, превратился в черного арапа. Благодаря вашим снадобьям мое тело стало похоже на уголь… Это не только помогло мне укрыться от преследователей, но дало возможность проникнуть во дворец императрицы, где менее всего могли догадаться искать бежавшего узника… Я бесконечно благодарен вам, мудрейший из ученых, но теперь, теперь иную просьбу, и не просьбу, а мольбу услышите вы… Спасите жизнь, спасите юное существо, маленького ребенка от смерти. Ребенок болен, опасно болен, и вы один можете ему помочь… Спасите его, и я всеми моими мыслями, всем сердцем буду благодарить вас!

И, говоря это, черный арап упал на колени. На глазах его сверкали слезы. Он весь трепетал, как былинка, от охватившего его волнения.

— Встаньте, сударь. Вам не следует унижать себя перед скромным ученым, не успевшим ничем прославить своего имени. Встаньте и расскажите, чем болен ребенок, жизнь которого вам так дорога.

— Чем он болен, я не знаю. Я нашел его две недели тому назад полузамерзшим на дороге, — проговорил, поднимаясь с колен, дрожащим голосом арап. — И когда пришел через некоторое время справиться р нем, мне сказали, что дитя накануне смерти. Вы мудры настолько, что постигли все тайны природы, — снова обратился он с мольбою, простирая руки к старику, — вы один можете помочь мне. Я не пожалею ничего. Я получил большую сумму из рук одной высокой особы, покровительницы больного ребенка. Возьмите все, но спасите мне эту маленькую жизнь.

И говоря это, черный человек стремительно запустил руку в карман и вынул оттуда целую пригоршню червонцев, рассыпав их по столу.

Старик с негодованием отстранил их рукою.

— Оставьте это себе. Не ради золота и наград я ломал голову над величайшими тайнами природы, — произнес он с благородным негодованием, — не для того, чтобы продавать свои знания. Когда я встретил вас, бегущего из тюрьмы, и привел сюда, в мою лачугу, чтобы превратить вас из белого европейца в сына африканских лесов, не действовал ли я, руководимый одним желанием: принести пользу человеку? Людская благодарность мне заменит золото. Дружеское отношение ко мне — богатство. Мне ничего не надо. Я уединился в своей землянке с целью изведать все, что еще не постигнуто человеческим умом. Забудьте же о награде…

— Вы говорите, что нашли ребенка полузамерзшим, да? — прибавил он другим уже тоном.

— Да, — ответил арап, — и вот этот ребенок лежит теперь уже две недели в жару, мечется, бредит, не узнает никого и…

— Довольно, я догадываюсь, что с ребенком, — прервал старик, неторопливо встал, открыл дверцу шкапа и вынул оттуда небольшой пузырек, передал его черному человеку.

— Вы вольете это в рот больного дитяти, — сказал он. Потом он собрал червонцы со стола и передал их обратно арапу.

— Когда вам понадобится снова принять прежний облик, приходите, старый ученый и химик будет рад видеть вас всегда, — сказал он с ласковой улыбкой. — Я друг всех страдающих, а вы, по лицу вашему видно, страдаете немало. Благослови вас Бог!

С благодарностью взглянул на старика его посетитель, крепко пожал руку ученого и исчез за дверью, прижимая пузырек к груди.

Теперь он зашагал еще быстрее. Перед ним живо промелькнули невзрачные домики слободки, потом потянулись широкие улицы и большие дома вельмож, к которым робко прижимались мазанки ремесленного люда.

Петербург того времени представлял из себя соединение больших и роскошных палат и крошечных домиков мастерового и рабочего люда, смесь широких улиц и узких, кривых переулков, какие едва теперь можно встретить в уездных городках.

Арап миновал и те, и другие и через час усиленной ходьбы постучался у заднего крыльца цесаревниного дома. Там было тихо. Ее Высочество принцесса Елизавета, как объяснил ему открывший двери камер-лакей, с час назад отлучилась куда-то. Одна фрейлина Шепелева находится при больном ребенке. И, узнав в позднем посетителе дворцового арапа, слуга предложил вызвать цесаревнину фрейлину к нему.

Но, прежде чем камер-лакей успел удалиться за Маврой, черный человек предупредил его и чуть не бегом пустился по направлению внутренних покоев.

«Верно, какое-либо важное известие из дворца, — подумал лакей, — ишь помчался, сердешный, самому, вишь, надо видеть фрейлину! И пущай его…» — заключил он, садясь на прежнее место в углу сеней.

А черный человек не шел, а бежал рядом небольших комнат скромного Смоляного дома. Вот он достиг последней из них. Это была спальня цесаревны. Он уже был в ней, когда принес сюда полузамерзшего ребенка.

С трудом переводя дыхание и сжимая в руке драгоценный пузырек, он толкнул дверь спальни.

Больной ребенок без движения лежал на постели. Нагоревшая в шандале свеча озаряла мертвенно-бледное личико. Темные тени лежали на нем. Около постели, в глубоком кресле, спала Шепелева.

В два прыжка арап очутился подле больного, наклонился над ним и… слабый стон вырвался из его груди.

— Опоздал! Ребенок мертв! Все кончено теперь!

С отчаянием упал арап головою на крошечную грудку, но неясное слабое биение сердца малютки сказало ему, что жизнь еще не отлетела от маленького существа. Оно билось чуть слышно. Андрюша еще дышал.

Тогда, с трудом удерживая в себе крик восторга, готовый вырваться из груди, арап быстро откупорил пузырек, осторожно раскрыл ротик ребенка своими большими черными пальцами и вылил ему в горло все содержимое пузырька.

• Предыдущая
• 26/56
• Следующая