На всю жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 27
- Предыдущая
- 27/40
- Следующая
— Так вы офицер? А я и не знала, — стараясь вовлечь его в беседу, начинаю я.
Но он, по-видимому, неразговорчив.
— А как поживает мой знакомый, Мишка? — продолжаю я.
— Благодарю вас. Хорошо.
За ужином мы сидим рядом и оба молчим. Если бы не Тима, можно было бы умереть со скуки. Милый мальчик старается вовсю, развлекая меня. Но на Чермилова он поглядывает сурово. Да и все здесь как-то точно сторонятся «лесного царька».
— Мрачная личность, — шепчет мне Тима.
Но мне почему-то жаль Бориса Львовича. Не может же без причины быть одиноким и грустным такой еще молодой человек. И когда «Солнышко», прощаясь с офицерами, приглашает их заглядывать к нам, я шепотом напоминаю ему о Чермилове.
И его приглашают тоже.
Теперь каждое воскресенье у нас «журфиксы». Полгорода собирается в нашей гостиной. Старшие играют в карты, в шахматы; «Солнышко» — ярый шахматист и предпочитает игру в шахматы всем другим развлечениям.
У нас бывают офицеры: Невзянский, Тима Зубов, Линский и Чермилов; бывают знакомые барышни — мои сверстницы и их братья.
Молодежь устраивает шумные игры, поет хором, читает «кружком» новую повесть или танцует под фортепиано.
Душою общества всегда является Дина Раздольцева. Она еще подросток и не выезжает на настоящие вечера, но к нам ее отпускают в сопровождении фрейлейн Вульф.
Дина всегда вносит с собою какую-нибудь новость. Научить наших ребятишек какой-нибудь шалости: подсыпать в чай немке табаку, раздразнить яростного козла Сеньку на кухне — вот ее обычные проказы. Дети от нее в восторге. С ее появлением начинается суета. Я, Вольдемар Медведев с его младшей сестричкой Соней, веселая Маша Ягуби и Тима Зубов присоединяемся к скачущей Дине. Оба мои братишки не отстают от нас. В сущности, мы, взрослые, такие же дети, и с не меньшим удовольствием играем в жмурки, визжим и беснуемся.
Татя всегда корректна и в меру оживлена в такие минуты. Сдержанными и как будто негодующими кажутся три сестрички Петровы.
— А вы, m-lle, очень подходите к Дине, — язвит старшая.
— О, вы так схожи натурами, — вторит средняя.
— Вы не перейдете на «ты»? — невинно выпевает младшая.
— Присоединяйтесь к нам! — кричу я им.
— Как это можно! Мы не маленькие, чтобы беситься.
— Старые девы! — говорит Дина и презрительно оттопыривает губы.
— Ну их! Не зовите их, Лидок. Без них веселее, — решает она.
Но я, отлично помня слова мамы-Нэлли держать себя равно любезной хозяйкой и с симпатичными, и с несимпатичными мне людьми, присаживаюсь к сестричкам и завожу с ними разговор на «высокие» темы.
А из угла комнаты на меня устремляется пара настойчивых черных глаз, упорных, угрюмых и суровых.
Борис Львович Чермилов целые вечера просиживает молча в нашей гостиной, перебирая альбомы и односложно отвечая на предлагаемые ему вопросы. Нам редко приходится переброситься с ним двумя-тремя словами, но его глаза всюду. И этот упорный взгляд невольно будит во мне сочувствие и жалость.
«Бедный юноша! Какое горе таится у него на сердце под расшитым галуном гвардейским мундиром?» — думаю я.
— Monsieur Тима, он всегда был таким? — обращаюсь я к своему новому приятелю, зачинщику всяческих шалостей и проказ.
— Вы про тень отца Гамлета? Что и говорить, мрачная личность, — отвечает он и машет рукою.
— О, какой он таинственный и необыкновенный! — восторгаются три сестрички.
— Ого! — хохочет Вольдемар. — А по-моему, козел Сенька много таинственнее. Уж этот-то не говорит ни слова.
— Перестаньте, — сержусь я. — У Чермилова какое-то горе, а над горем смеяться грешно и стыдно.
— Ну, уж и горе! Сомнительно что-то. Да он и в колыбели был таким.
— А вы его знали в колыбели? — подскакивает Дина.
— Батюшки, испугался! Караул!
И Володя Медведев со смехом лезет под диван.
— Господа! В средних губерниях голод. Крестьяне и их дети едят хлеб с мякиной. И я предлагаю к Рождеству устроить благотворительный базар, вещи же для этого базара делать собственными руками.
И Дина, запушенная снегом, влетает в прихожую в сопровождении своей длинной саксонки.
У нас собралось целое общество: Медведевы, Фрунк, Петровы, Ягуби и офицеры.
Я победоносно оглядываюсь на сестричек.
«Ага, — думаю я, — вот вам и „безманерная Дина!“».
Никакие манеры не заменят отсутствия сердца, а оно у нее чистый брильянт.
— Ай да m-lle Дина! Отличная идея! — подхватывает «Солнышко». — Жаль, что мы с Лидюшей слабоваты насчет женских рукоделий, а то и я бы вам помог.
— Мы также плохо шьем, — говорят три сестрички, — но зато, — Зина, средняя, улыбается, — я буду вам играть, пока вы будете работать, я все время буду играть.
— А я срисую с каждой из вас по портрету, — предлагает Нина.
— А я спою что-нибудь для вашего развлечения, — щебечет Римма.
— О, помилосердствуйте, m-lles! — с ужасом вскрикивает Вольдемар. — Мы развесим уши от стольких приятных удовольствий и не наработаем ничего.
— Увы! — срывается у меня грустно. — Насчет работы я действительно швах, «Солнышко» прав: я умею только вязать из шерсти на двух спицах.
— Вот и отлично. А я умею только делать шапочки из пуха, — обрадовалась Дина.
— Господа! Пусть никто не стесняется и делает все, что в его силах.
— Я буду выпиливать изящные вещицы, — предложил Тима.
— Я недурно рисую акварелью, — вставил Линский.
— Представьте себе, что я шью, как заправская портниха, — неожиданно выпалил Вольдемар. — Спросите сестер. Честное слово! Соне я такой однажды лиф соорудил, что мое почтение!
— И вот, господа, мы наработаем много-много всякой всячины к Рождеству, а во время городской елки разложим в зале ратуши все наши вещи и распродадим, деньги же пошлем голодающим крестьянам.
— А я беру на себя миссию объездить весь город и собрать у наших обывателей в помощь вашему делу все, что только возможно, вставила мама-Нэлли, — И весь мой старый гардероб к вашим услугам.
— Вы ангел! — кричит Дина. — Вы небожительница!
— Вы восторг!
— Ach, mein Gott! — роняет саксонка.
А Вольдемар уже летит в сопровождении мамы-Нэлли, вместе с Соней Медведевой, Машей и мною на антресоли, где у нас хранятся старые, вышедшие из моды костюмы.
Мы роемся в нем с полчаса, потом возвращаемся в гостиную, нагруженные каждая до подбородка старыми платьями и кусками шелка, бархата и кружев.
— Господа, смотрите! Здесь такая масса вещей, что из них можно костюмы накроить и нашить для детишек голодных кофточки теплые, капора и все такое. Чудесно! — кричит с порога Дина.
Все оживлены, одухотворены предстоящей работой. Желание принести пользу захватило всех. Быстро разбираем материал, кроим, порем, сшиваем.
Я смеюсь и болтаю взапуски с Диной, но неожиданно смолкаю, встретив на своем лице взгляд угрюмых, печальных глаз.
Передо мною стоит Борис Львович Чермилов. Его губы кривятся в усмешке, глубокая морщинка бороздит лоб. Какое у него несчастное лицо в эту минуту!
— Вы знаете, — говорит он, — я совершенно лишний здесь, потому что решительно не обладаю никакими талантами, которыми я мог бы принять участие в задуманных здесь работах, но я внесу свою лепту в ваше предприятие. Об этом не беспокойтесь.
И, сделав один общий поклон, Чермилов Удалился, несмотря на усиленные просьбы «Солнышка» и мамы-Нэлли.
Странный человек!
Наши вечера приобрели особенную прелесть. Большой обеденный стол теперь — рабочий.
Все мы заняты, все приносим пользу по мере сил. Я вяжу одеяла на деревянных спицах, розовые, желтые, белые и голубые. Трем сестричкам дали работу полегче: подрубать изящные галстуки и носовые платки, которыми изобилует наше имущество. Впрочем, младшая разрисовывает еще и фарфоровые тарелки. Кармен, то есть старшая Медведева, Ларя, вместе с братом сооружает удвоенными силами какую-то умопомрачительную накидку из кружев, тюля и лент, и трудно решить, у кого она выходит искуснее. Кажется, пальма первенства принадлежит Вольдемару. Тима Зубов помогает сматывать шерсть и шелк, то есть, попросту говоря, мы бессовестно пользуемся его растопыренными пальцами, с которых сматываем шерстяные и шелковые нитки. При этом восемнадцатилетний офицерик, к общему смеху, непременно путает материал настолько, что его приходится потом долгое время приводить в порядок. Кто-нибудь из офицеров, Линский, Невзянский или юный барон Леля, читает. Мы слушаем затаив дыхание, то бессмертные «Вечера на хуторе близ Диканьки», то «Русских женщин», то «Дворянское гнездо». Иногда появляется молчаливый Чермилов.
- Предыдущая
- 27/40
- Следующая
