Дом шалунов - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/31
• Следующая

— Тише! Вам говорят: тише, пострелята! Кто только посмеет разбудить его, тому я дам здоровую взбучку. Гога Владин, ты знаком с моими кулаками! Сунься-ка!

— Уж ты бы помолчал, Алек Хорвадзе. Чего ты так важничаешь! Такой дылда, как ты, может одолеть любого малыша! Ты больше нас всех и оттого сильнее! Немудрено это!

— Я годами не старше вас. Ну, а теперь марш отсюда, покуда целы.

И стройный чернокудрый мальчик с пламенными глазами запер дверь перед самым носом детей, толпившихся на ее пороге, и, снова подойдя к постели больного, склонился над ним.

— Что за красавчик-мальчуган! — произнес он, рассматривая лицо лежащего перед ним.

— Этакий красавчик! Подумать больно, что такой-то чуть не утонул в реке!

Больной приподнял веки.

— Где я? — произнес больной слабым голосом.

— У друзей, не бойся, малыш! — отвечал Алек, — у друзей, которые тебя ничем не обидят.

— А где же Кудлашка? — беспокойно проговорил больной.

Но едва он успел произнести это, как из-под постели вынырнула Кудлашка во всей своей красоте. С визгом она кинулась прямо на постель больного, оставляя на чистом пикейном одеяле следы грязных лап. Темноволосый Алек покачал головою.

— Макака не похвалит, если увидит это, — произнес он серьезно, — и Кар-Кар тоже. Впрочем, я заступлюсь за тебя, когда понадобится, — заключил он тихо.

— А кто они будут? — спросил больной, широко раскрывая свои и без того огромные глаза.

— Макака — это обезьяна. Она похожа очень на человека и ест руками, как мы, и вся покрыта волосами при этом. Но наша Макака вовсе не обезьяна. Вот ты убедишься сам, когда увидишь. А зовут нашу Макаку господином Марковым, Александром Васильевичем. Настоящая макака — злая, а наш Макака — добрый. Кар-Кар же — это помощник нашего Макаки. У Кар-Кара четыре глаза и две головы: одна — своя, другая — чужая.

Больной еще шире раскрыл глаза. Хотел спросить что-то и не успел.

Распахнулась дверь, и из нее высунулось десятка два детских головенок. Глазенки устремились взорами на лежавшего в кроватке больного.

— Алек Хорвадзе! Алек Хорвадзе! Можно нам к нему? Можно посмотреть больного мальчика и собаку? Пожалуйста, Алек, пусти нас! — послышались детские голоса.

Но Алек не смог ни впустить, ни ответить, потому что в комнату вкатилась как раз в эту минуту, оттолкнув детей от двери, шарообразная толстая фигура, похожая на большой мяч. Румяное лицо в очках лоснилось. Из-за стекол приветливо и добро смотрели маленькие глазки. Очки едва-едва держались на кончике носа. Фигурка несла тарелку с дымящейся похлебкой. Тут же на краю тарелки лежал ломоть белого хлеба.

Круглый человек подошел к постели и знаками стал показывать больному, что принес ему завтрак. Больной не заставил себя долго упрашивать и с жадностью набросился на еду.

Больной ел. Круглый человечек сидел на стуле, кивал и улыбался. За его спиной стояли двадцать мальчиков, которые тоже кивали, улыбались и делали все то, что делал круглый человечек. Почешет себе нос круглый человечек, и все двадцать мальчиков почешут себе носы. Начнет сморкаться толстяк, и тут-то поднимается настоящая музыка, потому что все двадцать мальчиков принимаются сморкаться.

Но вот круглая фигурка протянула руку и погладила по голове больного. В ту же минуту двадцать рук потянулись к золотистым кудрям лежавшего в постели мальчика, силясь проделать то-же.

Тут случилось нечто неожиданное. Видя, что трогают ее маленького хозяина, Кудлашка тявкнула отчаянно и, вскочив на постель, рядом с Миколкой, оскалила зубы.

Это случилось неожиданно. Но еще неожиданнее опрокинулся стул, на котором сидела круглая фигура, и толстенький человечек очутился на полу.

— Ах, ду, либер Готт![1] — произнес кругленький человечек и забарахтался, силясь подняться.

В тот же миг двадцать мальчиков окружили его, громко крича:

— Я вас подниму, Карл Карлович!

— Нет, я!

— Нет, я!

— Бедный Карл Карлович!

— Ужасное падение!

— Вы не очень ушиблись, Карл Карлович?

— Обопритесь на меня!

— Вот вам моя рука, Карл Карлович!

И двадцать пар рук тут же потянулись на помощь упавшему. Но лишь только бедный немец (Карл Карлович был немец, и притом немец самый настоящий, приехавший лишь недавно из Германии и ни слова не говоривший по-русски) опирался на чью-либо руку, как мальчик, протянувший ему ее, моментально падал на пол подле Карла Карловича и, сделав испуганное лицо, кричал:

— Ах, вы меня перетянули, Карл Карлович! Вы ужасно тяжелый!

Один, другой, третий, четвертый… одиннадцатый, пятнадцатый… двадцатый… Вскоре все двадцать мальчуганов лежали вокруг Карла Карловича, точно отряд индейцев, мирно отдыхающих после битвы в самых живописных позах вокруг своего вождя.

Миколка расхохотался. Особенно смешон был Карл Карлович, который дрыгал ногами, желая подняться, и не мог.

Кудлашка вдруг насторожилась. Очевидно, беспомощно дрыгающиеся ноги почтенного немца привлекли собачье внимание. Кудлашке показалось, что с нею заигрывают, и она приготовилась к возне, взвизгнула и подскочила.

— Гоп-ля-ля!

Любой наездник позавидовал бы такому смелому прыжку.

— Ай-ай-ай-ай! — неожиданно закричал немец.

Зубы Кудлашки вцепились в его каблук. Карл Карлович кричал, Кудлашка лаяла, Миколка хохотал. А все двадцать мальчиков шумели, кричали, свистали, пищали на двадцать разных голосов.

Лицо Карла Карловича из белого стало багрово-красным. Жилы напряглись на его лбу и надулись, как веревки. Он кричал что-то по-немецки, чего нельзя было разобрать.

И вдруг все покрыл один громкий возглас:

— Довольно! Молчать! Перестать сию минуту! Что за травля! Рыцари! Сейчас же на ноги, вам говорят! Поняли!

И Алек Хорвадзе вскочил со своего места, подбежал к немцу и помог ему подняться на ноги. И все двадцать мальчиков тоже вскочили, как по команде. Алек Хорвадзе был самый сильный из них, и мальчуганы отлично знали, что тягаться с ним не особенно-то легко.

Лишь только Карл Карлович поднялся на ноги и, отдышавшись, привел в порядок свой костюм, он сердитыми глазами оглядел всех мальчиков и пропищал тоненьким голоском:

— Витик Зон! Komm hier![2]

Из толпы выскочил белокурый, хорошенький мальчик.

Карл Карлович стал что-то оживленно говорить Витику по-немецки. Витик был единственный изо всех мальчиков, который отлично знал немецкий язык, потому что был сам немец по происхождению. Витик отвечал Карлу Карловичу, по-немецки же, очень серьезно и очень тихо, так тихо, что остальные мальчишки не могли ничего расслышать. Потом Карл Карлович еще раз сердито оглядел их всех, покрутил головою, пошевелил своими белокурыми усами и быстро исчез за дверью.

— Жаловаться пошел Макаке! — произнес Витик, — скажет, как на него напала собака и хотела его укусить, и что мальчики уронили его на пол и стукнули ему колено и ляжку.

— Вот так история! Ну, будет нам на орехи, — произнес Миля Своин, бледный, худенький мальчик.

— Да уж здорово влетит от Макаки! — подхватили хором остальные.

— Влетит, конечно, если только Макака поймет нашего Кар-Кара, — лукаво усмехнулся Витик. — Ведь Макака ни в зуб толкнуть по-немецки, а Кар-Кар не знает совсем по-русски, да к тому же я приложил все старания к этому и научил его сказать так: «На меня упал бак и ушиб мне ляжку и каблук». Ну-ка, разбери, что это такое! — со смехом заключил Витик и победоносным взглядом окинул своих друзей.

— Браво! Браво! Витик молодчина! — закричали мальчики, охваченные внезапным восторгом.

И, прежде чем Витик мог опомниться, сорок рук подхватили его на воздух и начали качать.

• Предыдущая
• 6/31
• Следующая