INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак - Страница 21
- Предыдущая
- 21/256
- Следующая
— О Бьондетта, — воскликнул я, — я не устаю удивляться тебе; в твоем признании, когда ты говоришь о своих влечениях, я слышу голос самой природы. В нашей взаимной привязанности мы обретем силу противостоять этим стихийным влечениям. К тому же как много могут дать нам советы благородной матери, которая ждет нас, чтобы заключить в свои объятия. Она полюбит тебя, я уверен, и с ее помощью мы заживем счастливой жизнью…
— Приходится желать того, чего желаешь ты, Альвар. Я лучше знаю женщин и не питаю столь радужных надежд; но, чтобы угодить тебе, я повинуюсь и сдаюсь.
Довольный тем, что еду в Испанию с согласия и в обществе предмета, пленившего мои мысли и чувства, я торопился добраться до перевала через Альпы, чтобы поскорее попасть во Францию. Но, казалось, с того момента, как мы очутились вдвоем, небо перестало благоприятствовать мне. Ужасные грозы задерживали нас в пути, дороги становились непроезжими, перевалы непроходимыми. Лошади выбивались из сил, моя карета, казавшаяся поначалу совсем новой и прочной, требовала починки на каждой почтовой станции — то ломалась ось, то колесо, то оглобля. Наконец, после бесчисленных препятствий, я добрался до перевала у Тенде.
Среди всех этих неудобств и волнений, причиняемых столь неудачным путешествием, я не мог не восхищаться характером Бьондетты. Это была совсем не та женщина, то нежная, то печальная, то гневная, которую я привык видеть раньше. Казалось, она хотела развеять мою тревогу, предаваясь взрывам самого беззаботного веселья, и убедить меня, что усталость не пугает ее.
Ее беспечная болтовня чередовалась с ласками, столь соблазнительными, что я не мог устоять: я предавался им, хотя и до известных пределов. Уязвленная гордость помогала держать в узде мои желания. Она же слишком ясно читала в моих взорах, чтобы не видеть моего смятения и не пытаться увеличить его. Признаюсь, я был в опасности. Так, однажды, не знаю, что сталось бы с моим чувством чести, не сломайся в ту минуту колесо. Этот случай заставил меня впредь быть осторожнее.
После невероятно утомительного переезда мы добрались до Лиона. Из внимания к ней я согласился остановиться там на несколько дней. Она обратила мое внимание на непринужденную легкость французских нравов.
— В Париже, при дворе, — вот где я хотела бы тебя видеть. У тебя не будет недостатка в деньгах и в чем бы то ни было; ты будешь играть там ту роль, какую захочешь, у меня есть верные средства для того, чтоб ты занял там самое видное положение. Французы галантны; и если я не слишком высокого мнения о своей внешности, самые изысканные кавалеры окажутся неравнодушными к моим чарам, но я пожертвую всеми ради моего Альвара. Какой прекрасный повод для торжества испанского тщеславия!
Я принял эти слова за шутку.
— Нет, — возразила она, — я всерьез думаю об этом…
— Тогда поспешим в Эстрамадуру, — ответил я, — а затем вернемся во Францию, чтобы представить при дворе супругу дона Альвара Маравильяса. Ибо тебе не подобает выступать там в роли какой-то авантюристки…
— Я и так уже на пути в Эстрамадуру, — сказала она, — но далеко от того, чтобы считать это венцом своего счастья. Я бы хотела никогда не видеть этих мест.
Я понимал и видел ее отвращение, но упорно шел к своей цели, и вскоре мы были уже на испанской земле. Неожиданные препятствия, канавы, размытые дороги, пьяные погонщики, взбесившиеся мулы еще менее способны были, чем в Пьемонте и Савойе, остановить меня.
Испанские постоялые дворы пользуются дурной славой, и на то есть основания. Тем не менее я считал себя счастливым, когда дневные передряги не вынуждали меня провести часть ночи в открытом поле или в заброшенном сарае.
— Что это за край, куда мы едем, — вздыхала Бьондетта, — если судить по тому, что мы испытываем сейчас! Далеко нам еще ехать?
— Ты уже в Эстрамадуре, — возразил я, — самое большее, в десяти лье от замка Маравильяс…
— Нам не добраться туда. Само небо препятствует этому. Погляди, как сгустились тучи.
Я взглянул на небо. Действительно, никогда еще оно не казалось мне таким грозным. Я сказал Бьондетте, что рига, где мы укрылись, сможет защитить нас от грозы. «А от грома?» — спросила она.
— А что для тебя гром, когда ты привыкла обитать в воздушном пространстве и так часто видела, откуда он берется, так хорошо знаешь его физическую природу?
— Вот потому-то я и боюсь его. Из любви к тебе я отдала себя во власть физических явлений, и я боюсь их, потому что они несут смерть, боюсь именно потому, что это физические явления.
Мы сидели на двух охапках соломы в противоположных углах риги. Между тем гроза, сначала слышавшаяся издалека, приближалась с ужасающим грохотом. Небо казалось полыхающим костром, который ветер раздувал во все стороны. Вокруг нас гремели раскаты грома, и эхо ближних гор повторяло их. Они не следовали друг за другом, а, казалось, сталкивались со страшной силой. Ветер, град, дождь наперебой стремились усилить зловещую картину, поразившую наши взоры. Сверкнула молния, и, казалось, наше убежище вспыхнуло от пламени. За нею последовал ужасающий удар грома. Бьондетта, зажмурив глаза и заткнув руками уши, бросилась в мои объятия.
— О Альвар, я погибла…
Я попробовал успокоить ее. «Положи руку на мое сердце», — сказала она и, взяв мою руку, прижала ее к своей груди. И хотя она по ошибке прижала ее не к тому месту, где биение чувствовалось яснее всего, я услышал, что сердце ее билось с необычайной частотой. При каждой вспышке молнии она изо всех сил прижималась ко мне. Вдруг раздался такой страшный удар, какого мы до сих пор не слышали. Бьондетта вырвалась из моих объятий и отскочила в сторону, так что если бы гром поразил нас, он сначала ударил бы в меня.
Такие проявления страха показались мне странными, я начал опасаться не последствий грозы, а ее замыслов, направленных на то, чтобы сломить мое сопротивление. Я был несказанно возмущен, но тем не менее поднялся с места и сказал ей:
— Бьондетта, ты сама не знаешь, что делаешь. Успокойся, весь этот грохот ничем не угрожает ни тебе, ни мне.
Мое спокойствие, по-видимому, удивило ее; но она сумела скрыть от меня свои мысли, продолжая притворяться испуганной. К счастью, после этой последней вспышки небо очистилось и вскоре яркий свет луны возвестил, что нам нечего более опасаться разъяренных стихий.
Бьондетта оставалась на прежнем месте. Я молча сел рядом с ней. Она притворилась спящей, а я предался размышлениям о неизбежных роковых последствиях моей страсти — самым печальным за все время моих необыкновенных приключений. Вот краткий смысл этих размышлений: моя любовница прелестна, но я хочу сделать ее своей женой.
Утро застало меня погруженным в эти раздумья, я встал, чтобы посмотреть, сможем ли мы продолжать свой путь. В данный момент это оказалось невозможным. Погонщик, правивший моей каретой, сказал, что его мулы совершенно вышли из строя. Бьондетта подошла ко мне в ту минуту, когда я находился в полном замешательстве. Я уже начинал терять терпение, когда у ворот фермы показался какой-то человек с мрачным лицом, но могучим телосложением, гнавший перед собой двух вполне приличных на вид мулов. Я попросил довезти нас до дому, дорога была ему знакома, и мы договорились о цене.
Только я собирался сесть в карету, как на глаза мне попалась крестьянка, пересекавшая дорогу в сопровождении лакея. Она показалась мне знакомой, я подошел поближе и присмотрелся. Это была Берта, честная поселянка из нашей деревни, сестра моей кормилицы. Я окликнул ее, она остановилась и, в свою очередь, посмотрела на меня, но с горестным изумлением.
— Как, это вы, сеньор Альвар? — сказала она. — Зачем вы явились сюда, в эти места, где вам грозит верная гибель и куда вы принесли столько горя?
— Я? Но, моя милая Берта, что же я такого сделал?
— Ах, сеньор Альвар, неужели совесть не мучит вас за то плачевное состояние, в котором оказалась ваша достойная матушка, наша добрая госпожа? Она находится при смерти…
— При смерти! — воскликнул я.
- Предыдущая
- 21/256
- Следующая
