Новосёлы - Мисько Павел Андреевич - Страница 21
- Предыдущая
- 21/38
- Следующая
Папа поводил глазами с денег на меня, с меня на деньги.
– Откуда они? – В голосе грозные нотки.
– Из кармана выпали у Жени.
– Я у него спрашиваю: где взял деньги?
Я молчал, понурив голову. А что будешь говорить? Разве кого убедишь, что Гаркавый насильно всучил мне эти деньги? Такое у взрослых, наверно, не бывает, чтоб насильно… Отец не поверит. И разве я виноват, что так случилось? Я же не просил у Жени эту десятку. Я даже забыл о ней! Если б сразу вспомнил, то отнёс бы Гаркавому… Зачем, чтоб он расплачивался за… того кота в мешке… Морскую кошку.
– Язык проглотил? – В голосе отца зазвенела сталь.
Что-то с ним сегодня случилось. Никогда раньше таким не был. Может, на работе неприятности? Может, его рационализаторское предложение не приняли?
– Женичек… – подошла к нам мама. – Женик, скажи мне, только по-честному. Ты ведь взял эти деньги из моей сумки, да? Там, кажется, была пятёрка, а теперь нет.
– Не брал… – залился я слезами. Голова у меня болела и трещала.
Пятёрка уже у неё пропала! Сразу – пятёрка… Может, сотня?!
Все молчали, думали, что я пореву немного и что-нибудь скажу. Но не дождались. Папа забегал из угла в угол, натыкаясь на стулья.
– И это… Ни у кого чужого не брал?
Мама боялась даже вымолвить – «украл». А могла бы смело говорить. Если присвоил, то считай, что украл.
Меня начало трясти.
– Я не вмешиваюсь… Но прекратите эти эксперименты! – закричала на них бабушка. – Пусть идёт спать, завтра обо всём расскажет сам… И встанет пораньше, уроки доделает.
Бабушка вытащила меня из-за стола и повела в свою комнату, на кушетку, хотя я сплю в общей комнате.
Папа и мама на это и слова не сказали. Они не шелохнулись, как будто их громом пришибло.
Бабушка помогла мне даже штаны снять. А когда она накрывала меня одеялом, я вдруг и рассказал ей, как получилось с деньгами. Сказал, куда четыре рубля и семнадцать копеек пошло…
– Ну вот и хорошо. У человека была беда, а ты помог, и правильно сделал. Павлуше надо помогать – одни растут с Генкой, без отца… Спи! Мелочь я тебе оставлю на мороженое, а пятёрку заберу.
– Так мне ведь нужны деньги! На пластилин… Три коробки! – говорю я. – Кукольный театр будем лепить с дядей Левоном… Мы «Артек»… Но я никому, нигде, никогда… Ни за пуд шоколада, ни за ящик халвы…
– Ну, хорошо, хорошо… Ты спи, постарайся быстрее уснуть. А завтра будешь лепить свои театры, кино.
У бабушки и лицо побледнело, и руки тряслись. Подвернула повыше рукав и голым локтем притронулась к моему лбу. Не ладонью, а локтем! Ну и чудачка…
Дверь она прикрыла неплотно, и я всё слышал, о чём разговаривали в общей комнате.
Бабушке казалось, что она шепчет только папе и маме. А она кричала шёпотом:
– Довели хлопца!.. Бредить начал: то театр собирается лепить, то в Артек ехать… Боже мой, какой-то пуд шоколада поминал, ящик халвы!
И все начали говорить, как испорченное радио: то громко, то шёпотом, то совсем не слышно. Об одном говорили – как лучше воспитывать детей.
– Я не вмешиваюсь… Я не вмешиваюсь, но послушайте!.. – прорывался высокий голос бабушки.
Наконец все на цыпочках пришли в бабушкину комнату и ещё раз перецеловали и перещупали лоб Маринки и мой – сравнивали.
Неужели взрослым так хочется, чтоб мы болели или сходили с ума? Неужели так интересно быть сумасшедшим? На них, говорят, какие-то рубахи надевают с длинными рукавами… Чтоб рукам волю не давали…
А как это Вася родился в сорочке? Смех… Может, ещё и в сандалетах?
Всё перепуталось у меня в голове. И я уснул…
Разбудила утром мама. Папы уже не было, ушёл на работу. Бабушка одевала Маринку – вести в детский сад.
Я потягивался, а мама подрисовывала у зеркала губы и сыпала скороговоркой:
– Беги умываться… Умылся? – А я ещё только одну штанину на ногу натянул, читал «Гулливера» и не мог ощупью попасть в другую. – А теперь садись завтракать… Уроки доделаешь – раз! На улицу сегодня даже и не думай – два! Пять рублей эти оставляем тебе – три! Сдачу принесёшь… Если успеешь раньше выучить стихотворение, можешь сбегать за пластилином. Культмаг в начале Партизанской улицы – ты знаешь где. Будешь переходить улицу, посмотри сначала налево, а потом направо…
Пошло-поехало… Теперь она ещё скажет, чтоб ложку держал в правой руке… Чтоб хорошенько пережёвывал пищу…
– Мне карандаши цветные подари! – попросила Марина.
– Я тебе не Дед Мороз. И пластилину купи, и карандаши подари, и ещё сдачи принеси… У меня же не мильон!
Бабушка повела Марину. Та хныкала несчастненьким голосом:
– Как я буду жить без карандашей!..
Я наспех доделал примеры. А стихотворение учил, расхаживая по квартире. Выглянул в окно – увидел: бабушка вела Марину. Выглянул в другое – внизу ездит на велосипедике Серёжа, а Павлуша и Жора сражаются палками, как шпагами.
Третий раз посмотрел – все сидели, спустив ноги в ямку в будущем сквере, и уплетали мороженое. Чудесная у них жизнь, не надо по три раза задачки переписывать! И никто у них не спрашивает, где взяли деньги на мороженое…
А и правда, где они раздобыли деньги?
Пришла бабушка, достала из сумки пакеты молока, выставила бутылки кефира. Успела и в магазин зайти, а я всё не могу одолеть это стихотворение.
– Ну давай, расскажи… – Бабушка надела очки, взяла у меня книгу, чтоб сверять, правильно ли я заучил.
Я что-то бормотал, мямлил, сбивался, несколько раз начинал сначала…
– Господи, и когда ты успел так голову себе задурить? Сходи за пластилином. Заодно и проветришься… Только быстренько, а то не успеешь до школы выучить.
Я выбежал во двор.
– Эй, жмот! – крикнул мне Жора. – Угости мороженым. У меня не было десятки, и то угостил всех.
Пять рублей сразу вспотели в моём кулаке. Дать ему разок? За «жмота» можно бы. Но Павлуша сказал:
– Замолчи! Никакой он не жмот. Ты ведь не дал на замок денег, а он дал.
– Хэ, если б у меня был карман денег, я б машину купил, мороженое делать… – начал фантазировать Жора. – Наделал бы целую бочку – ешь, пока пузо не лопнет. Пришёл бы ко мне Женька, я ему – бух! – целую кастрюлю. Пришёл бы Серёжка – бух! – целый бидон!
– Ух-ха! – вертел от восхищения головой Серёжа. – А Жека по какому-то паршивому эскимо не хочет купить.
– Попало от мамы? – присел я возле Павлуши. Пусть болтают – ноль на них внимания.
– Не-а… Она только посмотрела на всё и заплакала… – вздохнул Павлуша. – Ты не думай, я отдам тебе эти три пятьдесят, что на замок пошли. Мама мне на полдник даёт в школу по пятнадцать копеек… Я тебе буду в день по десять копеек возвращать. Десять дней – рубль…
– А сам что – голодный будешь? Не надо мне никаких денег. И вообще не надо…
– Ты не думай, я отдам! Сам отдам, я не хочу, чтоб мама. Она не виновата… – упрямо повторял Павлуша, и его верхняя губа начала дрожать. – Я на одном чае могу прожить до вечера. Я сильный…
Иметь ещё три пятьдесят? Ух, ты!.. Не хочешь, а соблазнишься.
И что за погань эти деньги!.. Держишь в руке, а они тебе просто ладонь щекочут. И радость от них, и неприятности, и даже горе. Зачем он дразнит меня этими тремя рублями пятьюдесятью копейками? Я ведь уже примирился, что их у меня не будет. Я даже гордился, когда бабушка похвалила, что выручил Павлушу. Подарил, можно сказать, ему новый замок…
– Я тебе насовсем отдал, – сказал я мужественным голосом. Не хватало, чтоб люди из-за меня последнего здоровья лишались, голодали!
Только почему Павлуша сказал: «Три пятьдесят»? Четыре семнадцать замок стоит – сам Жора говорил. Неужели он мошенник? И опять же: сдачи принёс всего пять пятнадцать… Дважды смошенничал?
Мороженым всех угощает. За мой счёт такой добренький?..
Меня разбирает зло. Я уже не думаю о том, что эти деньги, считай, Гаркавый мне подарил, что они не мои.
– Ребята, у меня, знаете, какая штука есть? Наберёшь воды, надавишь, ка-ак даст струя! На десять метров! – Жора убрал ноги из ямы и пустился бежать. Понял, наверно, что я раскусил его проделки и сейчас разоблачу.
- Предыдущая
- 21/38
- Следующая
