Золотые Антилы - Северин Тим - Страница 31
- Предыдущая
- 31/76
- Следующая
Но это было еще не все. Приведя в порядок финансы Миско, Гейдж обратился к возможностям расширить зону влияния. Как истый бизнесмен, он быстро вычислил, что два быстроногих мула скоро окупятся с лихвой. Итак, к приходу Миско он добавил соседний приход Пинола и, стремглав летая взад и вперед на своих мулах, сумел удвоить доход, отслуживая по две обедни (и получая по два сбора) каждое воскресенье, дважды отмечая день каждого святого и служа мессы и принимая исповеди от двойного количества плательщиков. Его алчность доходила до того, что он собирал и перепродавал оставленные верующими в церкви свечи и жадно подсчитывал возросший доход от похорон, когда провинцию поразила чума. Среди других деяний Божьих, в которых он жизнерадостно видел Господню милость, были нашествие саранчи, заставившее селян платить за чудесное спасение своих посевов, весьма своевременная серия землетрясений, падающие звезды и грозы, также увеличивавшие доход церкви.
Такая всепоглощающая алчность, казалось бы, говорит о том, что Томас Гейдж относился к особо неприятным образчикам человеческой породы, которые наживаются на простодушном благочестии доверчивых прихожан. Однако такое суждение об «англо-американце» было бы несправедливым. Томас Гейдж, хоть и гонялся за каждым грошом, не был черств или жесток к вверенным его попечению индейцам. Он, конечно, прикарманивал все деньги, до каких мог дотянуться, но, очевидно, в то же время делал все возможное для блага человеческих душ. Заступаясь за индейцев, составлявших большинство его прихожан, он неизменно вмешивался, если креолы проявляли жестокость или несправедливость. А когда бушевала чума, он отважно посещал дома страждущих, полагаясь на единственную защиту от болезни — платок, пропитанный уксусом, которым он прикрывал рот и нос. Столь же неутомимо он преследовал остатки местных анимистических культов в искренней уверенности, что они — большое зло. В одно памятное воскресенье, после громогласной проповеди, предавшей адскому пламени всех тайных почитателей дьявола, он увенчал свое выступление тем, что извлек из-под кафедры деревянного идола, найденного им в расположенной неподалеку пещере. Этого «Дагона», как назвал его Гейдж, на глазах всех верующих разрубили на куски топором, а обломки бросили на угли горящей жаровни. Такое ожесточенное выступление против традиционных верований, конечно, озлобило суеверных селян, и несколько недель спустя Гейджа подстерегли в засаде и избили. С тех пор он предусмотрительно завел себе телохранителя, внушительного и неприветливого на вид нефа по имени Микаэль Дальва, который, как хвастался Гейдж, «в одиночку мог справиться с полудюжиной индейцев».
Сам Гейдж совершенно не видел причин стыдиться своей финансовой предприимчивости. «Англо-американец» описывал свои успехи с восторженной гордостью мальчишки, рассказывающего, как он дурачил строгого учителя. Гейдж не таил своих мошеннических подвигов. Он в мельчайших деталях расписывал манипуляции и с наивной прямотой хвалился каждой монеткой, отложенной им в тайную казну. Он так скрупулезно и тщательно вел счета, что среди сувениров, привезенных им из Нового Света, оказался гроссбух, из которого видно, сколько именно может нажить на своем призвании толковый священник в испанской Америке.
Разумеется, эти красноречивые воспоминания вполне укладывались в главную идею пропаганды Гейджа: взявшись описывать свои путешествия, он как нельзя лучше обнаруживал собственное богатство и злонравие миссионеров-католиков. Штука в том, что, поражая читателей разоблачительными рассказами о негодном священнике Миско и Пеолы, Гейдж разоблачал самого себя. Так Гейдж, не изменяя своему шутовскому амплуа, опять попался в ловушку собственного изготовления — немногие из его читателей готовы были высоко ставить человека, который, будучи священником, охотнее считал дукаты, чем христианские души.
Прослужив приходским священником почти семь лет и сменив еще две церкви в той же округе, Гейдж скопил наконец почти девять тысяч пиастров. Это была кругленькая сумма — свидетельство его бережливости и горячего желания снова увидеть Европу. Гейдж все еще сомневался, позволит ли ему архиепископ покинуть Гватемалу, а потому стал составлять план нового побега — в этом деле он уже приобрел немалую ловкость. Он понемногу распродавал имущество — книги, мебель, картины и всю домашнюю обстановку, которой обзавелся за годы жизни в Гватемале. Стараясь не привлекать внимания, он обратил большую часть капитала в жемчуг и другие драгоценные камни, удобные для перевозки и пользовавшиеся спросом. Более того, он, словно новый Марко Поло, зашил часть своих сокровищ в стеганое одеяло — обычной дорожной принадлежности путешественников по Центральной Америке. Затем он, не осмелившись довериться прихожанам, вызвал индейца, погонщика мулов из соседней провинции, и заплатил ему, чтобы тот выехал вперед с двумя мулами, нагруженными добром Гейджа — двумя кожаными сундуками с одеждой и книгами, несколькими офортами чеканной меди, большим запасом сластей в дорогу и, конечно же, неизменным набором для приготовления шоколада. Спустя четыре дня, в полночь, Гейдж тихо выбрался из дома, в котором осталась только связка старых бумаг. Оставив ключ в двери, чтобы убаюкать подозрения соседей, он «сказал „адье“, — как сам выражался, — всем своим американским друзьям».
Два происшествия, случившиеся при отъезде, доказывают, что Гейдж, в сущности, пал не так уж низко. Во-первых, негр-телохранитель отказался отпустить его в путь без охраны. Гейдж долго старался уговорить Микаэля Дальва остаться, однако «мавр» так привязался к своему господину, что твердо решил сопровождать Гейджа, пока тот благополучно не покинет Гватемалу. Во-вторых, благовоспитанность Гейджа и благодарность доминиканцам, предоставившим ему убежище, заставили его сочинить прощальное письмо к архиепископу с извинениями. В письме Гейдж просил архиепископа не судить его слишком строго за новый побег. Он писал, что давно решил вернуться в Европу и обращался за разрешением прямо в Рим. Более того, писал он, его побег, конечно, не нанесет ущерба доминиканской миссии в Гватемале — будет нетрудно найти на освободившееся место одного из говорящих на местном диалекте миссионеров. Оставаясь в своем репертуаре, «англо-американец» не смог удержаться от последней хитрости. Он вручил письмо Дальва с наставлением передать архиепископу через четыре дня после того, как он, Гейдж, покинет Гватемалу. Он изменил и дату письма, чтобы создать впечатление, будто он уехал позже, чем в действительности (таким образом он выигрывал время), и запутал след, притворившись, будто пишет из городка по дороге в Мехико. На деле же он бежал прямо в противоположном направлении, на юго-восток, вдоль хребта перешейка Центральной Америки в провинцию Никарагуа. Там Гейдж рассчитывал купить место на корабле, возвращающемся домой, в Европу. Так началась предпоследняя стадия его странствий по Новому Свету. Путь его оживляли, как писал издатель «Путешествия», различные происшествия и опасности, случившиеся в означенном путешествии.
Поначалу все шло довольно гладко. Гейдж и Дальва двигались с хорошей скоростью и к концу первого дня покрыли шестьдесят миль, оставив позади местность, где священник был знаком многим. Вскоре после того два путника нагнали вьючных мулов, отправленных Гейджем вперед, и экс-священник с облегчением убедился, что все его добро в целости и сохранности. Двигаясь форсированным маршем, они успели пересечь границу Никарагуа, когда о погоне еще и слуха не было. Но здесь Гейдж столкнулся с неожиданным препятствием. Он рассчитывал добраться до карибского побережья с никарагуанской флотилией — на одном из речных судов, ежегодно доставлявших груз кошенили, индиго, шкур и серебра к морю через озеро Никарагуа и Рио-Сан-Хуан. Но в том году прошел слух, что устье реки захвачено эскадрой голландских и английских каперов, поджидающих флотилию. Это донесение повергло никарагуанцев в панику, и губернатор в последний момент задержал отправку судов до более благоприятных обстоятельств. Гейдж, уже заплативший за проезд и даже закупивший дополнительный запас шоколада в дорогу, застрял на берегу. Ему, конечно, нельзя было задерживаться в Никарагуа, расположенном неуютно близко к Гватемале, потому что существовала вполне реальная опасность столкнуться с кем-нибудь знакомым по Миско или по гватемальскому монастырю. Гейджу уже пришлось натерпеться страху, когда в городок вдруг прибыл караван мулов из Гватемалы. Он просидел день и ночь в гостинице, не показывая носа, пока гватемальцы не покинули город. Этого испуга ему хватило, чтобы твердо решить оставить между собой и прежним домом возможно большее расстояние. Отправив назад щедро вознагражденного им за верность Дальву, Томас Гейдж сговорился с тремя испанцами, тоже застрявшими из-за задержки никарагуанской флотилии, и они вместе отправились на мулах дальше по перешейку, в Коста-Рику. Там они надеялись найти маленькое каботажное судно, которое доставило бы их в Пуэрто-Бельо (Портобело), самый восточный из портов, куда заходили корабли Индийского флота.
- Предыдущая
- 31/76
- Следующая
