Пасынок луны (СИ) - Печёрин Тимофей - Страница 14

— Вот как эти — видишь? При жизни он был легендарным Динияном Расхитителем Гробниц, а она его напарницей-любовницей по имени Арла. Оба притащились сюда аж из далекой Амирии. Тамошний люд вообще-то охоч до чужого добра, так что ни тени раскаяния я от этих двоих не добился. Напротив, все ту песню старую затянули, что мертвым-де все равно, что сокровища нужны живым. Пришлось сделать этих искателей сокровищ… своими игрушками. Чем-то вроде кукол в представлении для вновь прибывших.

— Навечно, — уже зная ответ справилась Нарра.

По-человечески ей хотя бы этих двоих было жаль. Ведь несмотря на ремесло свое, позорное даже для воров, злодеями они не выглядели. Просто сильные и красивые люди, пожелавшие от жизни недозволительно много.

— Пока не уйдет проклятье, — молвил ее собеседник, — точнее, пока ты его не снимешь. Да-да, я сейчас обращаюсь именно к тебе. Скрывать и отрицать бесполезно: ходоков сюда я вижу насквозь. Ты пришла не без греха, дружок твой — тоже. Но он слишком упрям и уверен в своей правоте… так что кукла из него получится отменная. Но ты! Ты-то готова раскаяться и покинуть дворец? Чтобы понести заслуженную кару?

— А… Фангор? — робко осведомилась Нарра, хоть смутно, но уже понимая, каков будет ее выбор.

Как бы ни пугали воровку-неудачницу мечи стражей и суд Наместника, но еще меньше ей хотелось оставаться во дворце. В этом жутком месте между мирами мертвых и живых. Не желала девушка и подобной участи для товарища по несчастью. Того единственного на весь Ак-Давэр человека, что согласился прийти ей на помощь.

Ответ развеял остатки сомнений.

— Когда проклятье разрушится, удержать ни тебя, ни твоего дружка здесь будет нечему. Будто сама не знаешь. Так что я повторяю вопрос: согласна ли ты…

Чтобы сказать «да» много времени не потребовалось.

Хватило одного мига, чтобы зал опустел и погрузился в темноту, подобно другим помещениям дворца. А следом, распахивая створки двери с облупившейся позолотой, на порог буквально влетел Фангор. И прямо вцепился в Нарру, при виде спутника едва сдержавшую слезы.

В следующее мгновение стены дворца с грохотом задрожали, крошась и разламываясь. С потолка посыпались мелкие камушки; одна из колонн, подпиравших его, обвалилась. А через пролом, образовавшийся в одной из стен во дворец уже заглядывал дневной свет. Дневной! Без малейшего намека на ночь!

— Отсиделись, называется, — проворчал Фангор. Затея с бегством из Ак-Давэра в зверином обличье пошла прахом.

— Да ладно, — с совершенно неуместной казалось бы беззаботностью бросила Нарра, — хорошо хоть живы остались… Да пошевелись: надо выбираться отсюда. Пока все не рухнуло.

И первой устремилась к пролому, расширявшемуся на глазах.

От дворца они успели отдалиться на пару кварталов — бежали, не разбирая дороги и не единожды едва не столкнулись с прохожими. Однако стражи все равно настигли Нарру и ее спутника… точнее даже не настигли, а вышли навстречу. И на беду оказались теми же самыми, что уже едва не сцапали дерзкую воровку в «берлоге» Данара.

Так что Нарру по крайней мере десятник узнал в лицо — да почти сразу. Вместе с воровкой взяли и ее спутника, не особенно волнуясь насчет невиновности последнего.

Наказание, предложенное в заброшенном дворце, все-таки пришло.

Невольничий рынок, именуемый еще «ак-давэрским», от самого города отстоял в добрых трех часах пути. Настолько удалили, и уж тем более не выставили посреди города его по примерно тем же причинам, по каким в домах не принято располагать уборную у парадного входа. Или свалку возле самого крыльца.

Да и в самом выражении «невольничий» присутствовала изрядная доля все той же ханжеской стыдливости. В городах рабский труд уже не один век как пребывал вне закона, окончательно уступив место правилу «ты мне — я тебе». Когда продавалось буквально все, исключение хотя бы для рабочих рук выглядело попросту неестественным.

Зато вне каменных стен со столь же давних пор пестовалось понятие «невольник». Что не есть раб, а просто преступник, искупающий вину свою тяжким трудом. На рудниках, например, или в любом другом малоприятном месте, где люди живьем выдерживают от силы несколько лет. И куда свободного человека по доброй воле не заманишь никакими деньгами.

А главное отличие невольника от раба заключалось в том, что последнему в жизни все равно оставались какие-никакие шансы. Например, угодить к добренькому богатею, холящему и лелеющему свою живую покупку, точно любимую собаку или кошку. Не стоило исключать и смену хозяина при перепродаже… а то и вовсе возвращение в мир свободных людей — опять-таки по хозяйской воле или веленью правителя.

Невольник же ни о чем подобном не смел и мечтать. Раз угодив в колодки и цепи, из рода людского он тем безвозвратно вычеркивался. Ибо, не признавая подневольного труда, этот самый род не желал и мириться с преступлениями против себя любимого. Ни мириться, ни прощать. И коли хоть раз украв и убив перестать быть вором и убийцей уже невозможно — то так же нет никакой возможности вновь обрести свободу. Избавиться от участи невольника.

Именно такое наказание Нарре и Фангору назначил Наместник, предварительно продержав пару дней их в темнице. Провести остаток жизни в колодках — взамен топора палача, ожидаемого неудачливыми беглецами. Возможно, правитель Ак-Давэра смилостивился, пребывая в добродушном настроении. Хотя с другой стороны, милость выходила по меньшей мере небесспорная. И кто-то наверняка предпочел бы закончить жизнь мгновенно и на плахе, чем протянуть еще год-другой бесправным и всеми презираемым существом.

Кто-то… но не Нарра. Та сразу поняла: приговор Наместника был не чем иным как наказанием, на которое она сама же и согласилась. Чтобы снять проклятие — и тем спасти себя и Фангора. И коли уж неизбежно скорую смерть наказание это не сулило, значит погубить воровку и ее спутника высшие силы не желали точно. Оставляя хоть крохотные, но шансы на спасение.

На рынок Фангора и Нарру привели с целой толпы осужденных — закованных в цепи, пешком и под вооруженным конвоем. В путь двинулись после полудня, когда и без того жаркое летнее солнце взбиралось повыше на небесный свод и принималось палить совсем уж без намека на пощаду.

В такую погоду даже поденщики и чернорабочие Ак-Давэра старались укрыться в тени или держаться поближе к какому-нибудь источнику воды. Работой себя, разумеется, не перегружая. Но вот невольникам ничего подобного не светило: дорога их пролегала через скошенный луг и зеленеющие поля, где самая длинная тень не доставала и до колена.

Жарой мытарства невольников не ограничивались. Их, взмокших и изнуренных, донимал гнус. Не выказывали щепетильность и воины конвоя — конные, они постоянно жаловались на медлительность подопечных, потому как и сами страдали и от гнуса, и от зноя. За что и кляли чуть ли не ежеминутно то невольников, то жару, а то и службу свою, разумеется. Однако злость срывали исключительно на людях в цепях.

А хуже всех приходилось Фангору — тот даже в людском облике предпочитал все-таки ночь дню и луну солнечному свету. В бытность слугой мага, дни вроде этого он проводил все больше в тени деревьев или развесистых кустов. А то и вовсе не покидая Рогатой Башни.

— Это ты виновата, — прошептал он Нарре, шедшей неподалеку, — если бы я не связался с тобой…

— А разве я предложила отсидеться во дворце? — девушка пожала плечами, спокойная, словно кладбище, — это тебе приспичило туда лезть. И вообще… зачем-то ночи дожидаться.

— При чем тут дворец? — не понял Фангор. Ни о проклятии, ни о договоренности Нарры с его воплощением он не знал. А рассказать о том попросту случая не представилось.

— Эй вы, двое! — рявкнул один из конвоиров, — а ну заткнулись, твари!

И не забыл подкрепить свои слова коротким щелчком плетки. Фангор замолчал, не открыв больше рот до конца пути.

Несмотря на название, с обычным местом торговли невольничий рынок общего почти не имел. Собственно, некоторое подобие торговой площади занимало лишь небольшую часть отведенного под него пустыря. В остальном же так называемый рынок являл собой целое поселение, застроенное постоялыми дворами и кабаками. Имелась также парочка мастерских и загон для скота. Без последнего не обойтись было покупателям из некоторых диких земель, где до сих пор расплачивались не звонкой монетой, а стадами баранов или конскими табунами.