Пир во время войны - Миронова Елена - Страница 26
- Предыдущая
- 26/54
- Следующая
Малик задумчиво взглянул на отпечатанный на компьютере отчёт, и прочёл ещё раз абзац, посвящённый украинским родственницам жены Резника. Досье было максимально полным, поэтому Малик быстро сообразил, кого отправить на передовую.
Он нажал кнопку селектора и сказал секретарше, тоже Жанне:
— Тофика ко мне, и побыстрее.
— Знаешь, я ведь почти ненавидел тебя, — признался Ковалёв. — Думал, что это ты способствовал тому, что моя Галка так изменилась! А, оказывается, она всегда была такая, просто я этого не замечал.
— Мы этого не замечали, — поправил его Резник.
Он сидел в удобном кресле в палате Владимира Ильича и с аппетитом грыз яблоко, килограмм которых принёс другу.
— Так вот, — продолжил Ковалёв, — со временем я стал считать, что это ты виновен во всех моих неудачах, потому что все они брали исток у семейных неурядиц, понимаешь? Ты же процветал и богател, тогда как я скатывался всё ниже. Я и продюсером-то стал, чтобы быть хоть чуть — чуть похожим на тебя, чтобы стать публичной персоной. Но, опять-таки, ничего хорошего мне это не принесло. А когда я… потерял мужскую силу, то снова стал винить тебя. Галка постоянно смеялась надо мной, и говорила о тебе. Вот, мол, зря она вышла за меня, надо было ей дождаться тебя из армии. И это на том фоне, что ты — мой старый друг, у тебя ничего не было, когда ты начинал свою карьеру, а у меня был неплохой старт, ведь родители предоставили мне такую возможность. И я постепенно стал привыкать к мысли, что я — никчёмность, бесполезное существо. А ты — почти Бог. И от этого я стал ненавидеть тебя ещё сильнее, потому что я тоже мог бы быть Богом. Но я научился винить в своих неудачах тебя, и это спасало меня, скрашивало моё существование. Я думал, что, раз я импотент, никчёмность и серость, то должен сказать спасибо за то, что мне разрешено жить. И, так как сказать это спасибо мне надо было кому-то, то я говорил его самым близким людям — Галине и Милке. Вот только чем чаще и искреннее я им это говорил, тем меньше они меня понимали, а потом и вовсе стали ноги вытирать… Я вообще перестал жить, меня, Ковалёва Владимира Ильича, уже и не было, осталась только телесная оболочка, да паспорт… Моё сознание отравляла мысль, что я вообще не мужчина. Знаешь, как в анекдоте: — Встать! Встать при исполнении гимна, я сказал! Ну, встать! Ах, даже при исполнении гимна — нет? Не встаёшь? Увы… Извини, милая…
Резник заулыбался, хотя, на его взгляд, анекдот был весьма пошловат и нехорошо попахивал. Следовало переключиться на другую тему.
— Знаешь, я в какой-то мере даже рад, что ты попал в больницу, — вдруг произнёс он. — По крайней мере, ты смог понять свою жизнь, проанализировать её и прийти к определённому выводу. Ведь ты пришёл к выводу, не так ли?
Ковалёв кивнул. Он был ещё слаб, лежал на высоких подушках, но глаза его горели.
— Если бы не этот твой инфаркт, мы бы никогда не стали разговаривать так, как сейчас, — продолжил Резник. — Я тоже хочу выложить тебе то, что было у меня на душе, и есть сейчас.
— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, — улыбнулся Ковалёв.
— Режу, режу, — поднял руки кверху Резник. — Я никогда не собирался становиться промышленным магнатом или олигархом. Ты же помнишь, я хотел быть художником!
Ковалёв кивнул, и тут же устыдился. На самом деле он абсолютно не помнил, кем хотел стать Резник. И что он когда — то рисовал неплохие картины, тоже забыл.
— И только когда Галка вышла за тебя замуж, а потом наша дружба как-то свернулась, и отношения перешли в разряд приятельских, а не дружеских, я понял, что хочу опередить тебя — во всём. Чтобы Галина пожалела, что потеряла меня. И чтобы ты завидовал мне. Да-да, не удивляйся, я хотел, чтобы ты мне завидовал, чтобы я стал богаче тебя, чтобы я чего-то добился. Но художники, как правило, добиваются известности после смерти, или в старости, в лучшем случае. Поэтому я сцепил зубы и забросил мольберт и краски, поступил в институт нефти и газа, и… стал яростно работать, стал тем, кем стал. А совсем недавно, после какого-то заседания, я вдруг понял, что мне это всё уже неинтересно. Что я с гораздо большим усердием и удовольствием рисовал бы свои картины где-нибудь на чердаке, и был бы счастлив. Ты понимаешь, Вовка, о чём я?
— Что ты несчастлив? — поразился Ковалёв.
— Да нет, — отмахнулся Резник, — я не про это. Хотя… В общем, я хочу сказать, что я прожил другую жизнь, не свою.
— Так брось всё и стань художником, — удивлённо предложил Ковалёв.
— В том-то и дело, что не могу, — вздохнул Резник. — Я не могу бросить всё, потому что теперь от меня зависят тысячи людей, от меня ждут поступков и событий, и я не могу не оправдать доверие акционеров и служащих. Да и экономика России, если честно, тоже зиждется на множестве элементов, один из которых — это я. Я уже обязан, понимаешь? И не только своей семье.
И вообще, к чему это я говорю: к тому, что, если бы не Галина и не наша дружба, обе жизни — и твоя и моя, были бы иными, прошли бы по-другому. Галка оказалась роковой женщиной, а мы с тобой — обычными дураками. Мы жили не так, как хотели, перечёркивали свои желания, чтобы угодить кому-то или насолить. И, самое обидное, что теперь, когда я это понял, то всё равно не могу изменить свою жизнь, бросить всё к чертям собачьим, и свалить в тёплую страну. У меня появились проблемы — пока что не очень крупные, но уже ощутимые. И мне не дадут всё бросить. Но ты можешь изменить свою судьбу, и зажить по-другому. Именно это я тебе и предлагаю.
— Что именно ты мне предлагаешь? — не сообразил Ковалёв.
— Политическую карьеру, дурачок, — незлобиво покачал головой Резник. — Ты, видимо, не читаешь газет, иначе знал бы, что мне требуется помощь в политических кругах. В противном случае меня скоро сожрёт наше правительство!
Жанна и Павел сидели в маленьком ресторанчике на краю Москвы. В целях конспирации они выбирали тихие и уютные места подальше от любопытных глаз. К тому же они оба скрывались от собственных телохранителей, а надо было заботиться и о собственной безопасности.
— Я хочу, чтобы ты познакомилась с моими родителями, — Павел нежно положил ладонь на руку Жанны. — Ты не против?
Она пожала плечами. Ей тоже хотелось бы познакомиться с семьёй Павлика, к тому же что он отзывался с такой любовью и теплотой о своей семье, с юмором рассказывал о гостях с Украины, но о работе отца упоминал вскользь. Жанна уже знала, что отец у Павла — крупная шишка, а мать занята в благотворительном фонде, который специально для неё организовал её муж. Но только сейчас Жанна позволила себе спросить:
— Помнишь, когда мы прилетели в Москву, тебя встречала какая-то девушка?
— А, Мила, — протянул Павел. — Да, это подруга детства. Наши родители дружат.
— А вы? — задала провокационный вопрос Жанна.
Павел немного подумал, потом обезоруживающе улыбнулся, и отставил креманку с мороженым.
— Не хочу тебя обманывать. Несколько лет назад, когда я был молод и глуп, то сделал ей предложение. Она отказала.
— Ты переживал? — Жанне нужно было знать, как сильно Павел привязан к этой девице.
— Ну… не очень сильно, но самолюбие было задето, — засмеялся он, и на щеках его снова показались ямочки.
Жанна почувствовала, как заныло её сердце. Она так любила Павла, что, казалось, сердце сейчас не выдержит и разорвётся на тысячу осколков. Конечно, Жанна предполагала, что Малик будет не в восторге от её выбора, но в конечном счёте согласится на брак с «неверным». Потому что ещё ни разу не было случая, чтобы Жанна не получала желаемого. А сейчас она желала Павла, и только его. Потому что он был из другой жизни, из другой сферы, воспитанный, утончённый, интеллигентный, мягкий, уступчивый… Жанна была очарована им до такой степени, что собиралась ослушаться отца. Впрочем, когда Малик познакомится с Павлом, то, наверное, не будет возражать против их связи. Павел не может не понравиться отцу, к тому же он не босяк, родители у него очень, очень обеспеченные, это будет неплохая партия…
- Предыдущая
- 26/54
- Следующая
