Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/130
- Следующая
И вдруг вскочил на ноги — глаза широко раскрыты, и рука уже на полпути к рукояти меча, а в голове легкий звон ужаса: в трех шагах от наковальни из-под обрушившихся прогоревших бревен — что это? Сапоги? Так и есть — Данила метнулся, зачем-то пригибаясь к земле, туда, где из кучи угольев торчали страшно скрюченные, почерневшие… Господи, это же человек…
Данила понял, что сейчас внутри что-то разорвется тучей болезненных колких осколков, и сквозь рев собственной крови в мозгу он начал медленно, как кобру за хвост, вытаскивать на поверхность сознания эту безумную мысль: обгоревший труп под завалом дымящихся бревен… Кто-то из ребят. Кто-то из наших…
Я выжил потому, что очутился в подполе. Колокол сработал, перебросил меня в другой мир. А… остальные? Он рывком обернулся обратно к лесу — взгляд заметался меж деревьев… что, солнце спряталось и лес как будто потемнел? И Данила закричал. Он понял, что готов сделать все что угодно — только не смотреть на обугленные кости… не распознавать никого в том, что осталось от этого человека! Прекрасно понимая, что это глупо и бесполезно, он прокричал каким-то чужим, непослушным голосом имена своих друзей — трижды позвал каждого из них, беспомощно вслушиваясь в садистские отголоски злобного эха.
Даниле показалось, что ему не хочется, чтобы время бежало дальше. Да провались пропадом серебряный колокол, если в итоге ему суждено остаться одному в этом лубочном мирке! Колокол-убийца… Выходит, за сказку надо платить человеческими жертвами? Данила позволил липкой волне бешенства ударить в сердце — что, порадовался новой жизни? Понравилось? Господи, ведь ему придется сделать это… сейчас он начнет ворошить эту гору обгоревшего мяса, обливаясь скользким потом и глотая слезы… чтобы узнать, кого он потерял. Совсем как три года назад, в армии — когда в нескольких километрах от расположения части свалился с моста на железнодорожные пути и тут же загорелся автобус с пассажирами. Тогда он впервые увидел, что такое обгорелый труп… эти согнутые в локтях руки, искривленные тела…
Задыхаясь от страха, Данила заставил себя посмотреть более внимательно… и — удивленно приподнял бровь. Поднес кольчужную ладонь к лицу и приложил прохладный металл к повлажневшему лбу, вытер горячие глаза рукавом… И понял, что мгновенно успокоился — из лесу вновь донеслись птичьи голоса и разом зазвенел рядом, словно включившись от нажатия кнопки, трескучий кузнечик… Выдохся, утих отвратительный перезвон безумных мыслей в голове. «Ну никак не меньше двух метров», — радостно подумал Данила, на глазок прикинув рост обугленного мертвеца.
Погибший явно отличался массивным телосложением — даже Мстислав Бисеров был не так широк в плечах… Веским ударом ноги Данила развалил надвое прожженное бревно, привалившее труп сверху — и поддел сапогом узкую полосу потемневшего металла, валявшуюся рядом с телом в куче пепельной трухи. Нет, едва ли этот человек был мне другом, качнул головой Данила, разглядывая кривую саблю с невероятно толстой рукоятью… Никак не похоже на славянское оружие. Верзила пришел откуда-то с Востока. Кстати, не исключено, что именно он имеет отношение к пожару в моем доме…
Заткнув нос краем плаща, он склонился над ворохом обугленных костей, торчавших из закопченного доспеха. На мертвеце не было кольчуги: Данила увидел гору крупных металлических пластин — то, что некогда было добротной тяжелой броней. Быстро погрузил руку в дымящийся прах и выхватил из пепла бронзовую личину, отвалившуюся от шлема. Вгляделся в смутные черты позеленевшей от окислов маски — ну конечно. Широкие скулы, толстые ноздри и великолепный разрез глаз — «как у дикого барса», ехидно замечал в свое время Стенька Тешилов… На земле у ног Данилы валялся поверженный враг — теперь Данила, казалось, ощущал знакомую вражескую энергию, все еще исходившую от мертвеца. И как не почувствовал сразу?
Он больше не собирался посвящать телу ни одной минуты своего драгоценного времени — однако заставил себя еще раз наклониться и уловить в кольчужную ладонь маленький округлый предмет, плоской бляхой черневший там, где у врага когда-то была шея. Железный палец скребанул по копоти — и в глаза Даниле колюче блеснул незнакомый знак — два скрещенных угломера, сцепленные посередине… Что ж — Данила любил сувениры. Когда-нибудь он разведает, что означает этот корявый символ. Не отказав себе в удовольствии на прощанье еще раз пихнуть подошвой обгорелого мертвяка, Данила сунул вражий медальон в торбу и тронулся наконец прочь. Подошвы и так уже прогорели едва не насквозь.
Спускаясь от пепелища к ручью, суетливо звеневшему меж корней по дну неглубокой канавки, он снова остановился. Что поделать — Данила попросту не мог не замечать подобного. Не умел пройти мимо вереницы глубоких следов — отпечатков конских копыт на глинистом мыске возле ручья. Кто-то совсем недавно поил здесь своего ретивого коня — и любовался, должно быть, видом горящего Данилиного дома. Данила аж закрутился на месте, как пес по горячему следу — чуть не на брюхе дополз до ручья по развороченной копытами глине. А у самой воды ему стало совсем интересно: самым краешком отпечаталась на земле среди камней человеческая ступня — маленькая, как у детеныша. У вражеского мертвеца на пепелище подошва раза в три длиннее… значит, здесь был еще один — ребенок.
Ребенок? Данила усомнился в этом, разглядывая узкую глубокую щель, продавленную в глине — кто-то вонзил в землю острие меча! С лету вогнал в почву клинок — и склонился над беглыми струями, чтобы смыть с лица копоть пожарища… Маленькая ножка и тяжелый меч… это была женщина. Через секунду Данила окончательно уверился в этом — все-таки поймал уголком глаза слабый укол золотистого блика по сетчатке. Разумеется, он приметил огнистую каплю света, искрившую золотом с каменистого дна. Данила с третьей попытки ухватил грубыми пальцами в холодной воде крошечную ювелирную звездочку. Колючий маленький гексагон с кровавым камнем посередине — женская серьга.
Он не долго разглядывал ее — потому что совсем рядом, чуть ниже по течению родника увидел следы еще одной лошади… или даже двух. Данила встревожился: столько вооруженных всадников и всего несколько часов назад! Он уже знал: эти люди подожгли дом. Опять враги — даже здесь война не прекращалась ни на минуту. Данила вздрогнул: почувствовал себя зверем, на которого идет охота. Он обрадовался этому сладкому ужасу погони — и побежал: размеренно, тяжело и бесшумно. Вдоль ручья к лесу — по камням, дабы не оставлять следов.
Данила не чувствовал страха — ведь он был сильным и молодым зверюгой, которого нелегко выследить и затравить. Он бежал просто потому, что не хотел остановиться. Земля ласково пружинила под ногами, подталкивала его вперед, подбрасывала вверх и играла с ним. Он летел сквозь чересполосицу длинных древесных теней, полузакрыв глаза и улыбаясь веткам, махавшим в лицо нежными зелеными руками. Почти не смотрел под ноги и знал, что никогда не заплутает в родном лесу: просто нужно воротить нос от влажных токов грибного тумана, встающего из глубоких папоротниковых чащ, и держаться сухого земляничного ветра, который выведет тебя на редколесье. Данила давно прочуял запах прозрачных березовых рощ, смешанный со сладким дымом и кислыми, домашними ароматами хлева — где-нибудь в паре верст по солнцу, — и теперь захотелось туда. Наконец, он вылетел из овражистой низины на холмистый гребень — вскарабкался вверх, цепляя траву руками, — и словно широким знаменем ударило в лицо, накрыло с головой волнами свежего ветра с долины — Данила замер, качаясь на головокружительном яру — в ногах прогибалась зеленая равнинная падь, исписанная легким голубым кружевом речушек и заводей — дымки костров, светлые деревянные крыши, снежные облака резвящихся голубей над садами…
Он присел в теплую траву и, гордо поглядывая в лицо резковатому ветру, достал из торбы медовую лепеху. Сладострастно вгрызся в сухаристую корочку, достал губами пахучую мякоть — и чуть сознание не потерял. Он забыл, что на свете бывает такой хлеб. Упал спиной в одуванчиковое море и, глядя снизу вверх на гигантские травяные стебли с неожиданно огромными муравьями, ползавшими перед самым носом, медлительно придавил языком к верхнему небу сочный, размокший ржаной мякиш — не… я теперь на все согласный… Пускай враги и всадницы с мечами — я готов. Только… снова, как в Москве, после хлеба с медом захотелось молока.
- Предыдущая
- 49/130
- Следующая
