Двенадцатая дочь - Миронов Арсений Станиславович - Страница 51
- Предыдущая
- 51/90
- Следующая
— Грхммм, — прокашлялся я.
— Знала, что тебе понравится. А застегивается все это хитрое дело на двести крошечных пуговок. Гляди, ровно двести. По-моему, нет ничего эротичнее множества маленьких пуговок, правда? Пока расстегнешь, можно сгореть от любви…
Сволочь пошлая. Там, в ночном лесу, ты тоже сгорала от любви, когда тебя Каширин покрывал? А Рогволод-княжич тоже любил расстегивать пуговки? Проглотив хриплое медвежье рычание, уже зарождавшееся в гортани, я улыбнулся:
— Тебе… страшно идет новый кафтан, милая.
— Дурак ты, — обиделась ведьма. — Это не кафтан, а летник! Из тончайшей шамохейской тафты! На ощупь как цыплячий пушистик. И покрой очень интересный, с секретами. Видишь, у опашеня под мышками проделаны специальные узкие прорези, и я легко могу просунуть руки сюда, под рукава… Раз-два, ха-ха! Вот ты не ценишь, милый… А у здешних славян считается, что если девушка невзначай показывает мужчине рукава нижней рубашки с запястьями, это совершенно откровенный и даже неприличный знак привлечения… Хи-хи!
Стиснув зубы, я стоял, покачиваясь на каблуках, и смотрел на эту зеленоглазую гадость. Хихикая, она выпростала из-под верхней одежды белые кружевные рукавчики, перехваченные и сдавленные на запястьях тонюсенькими золотыми скобочками…
Стоп! Я вздрогнул. Раньше на этом худеньком запястье болтались золотистые браслетики… Целый ворох звенящих цепочек и паутинок с побрякушками — точно помню!
— А где браслеты с бубенчиками? — сипло спросил я.
— Ой… — Метанка потупилась. — Милый, я все объясню, только ты не волнуйся. Несколько дней назад я скрывалась в лесу. Ну помнишь, когда меня сестры преследовали? Вот. Они меня поклевали крепко, но я улетела и спряталась в офигительно мрачной чащобе. Было дико страшно, кстати говоря. Совсем одной — в ночном лесу. Сижу на ветке, сплю себе. Вдруг — копыта цокают! Гляжу, едет железный болван в шлемаке с рогами, а в сумке полно меда! Ну, чувствую, помираю. Кушать очень хотелось. Позвенела приворотными бубенчиками, заморила его сладкими видениями — ну совсем как Рогволода в свое время, ты помнишь. Болванчик мой отрубился спать, а я в сумку к нему залезла и — весь мед мне достался! Здорово, правда?! Я негромко скрипнул клыками.
— Вот. Так накушалась, что после голодовки сразу спать захотелось, просто безумно! — Метанка развела ручками, тихо зазвенели драгоценности. — Проснулась в незнакомой избушке — а никакого железного болвана уже нету. Уехал, видимо. И бубенчики мои приворотные прихватил, сволочь. Подлец оказался, спящую барышню ограбил.
— Угу. Он — негодяй, а ты — бедняжка.
— Ничего, я не очень расстроилась. Потому что скоро выяснилось, что я из этой чащобы каким-то образом попала на заброшенную пасеку. Вокруг, сам понимаешь, — тонны бесплатного меда!!! Разного, царского, боярского, летнего, даже фиалковый был, целых три литра! Снова, короче, наелась. Однако чувствую: несмотря на мед, все-таки ощутимо старею без пояска. Ну, думаю, надо срочно тебя искать — вот только где? В Стожаровой Хате твой след уже простыл напрочь… На мое счастье ты, умница моя, по собственному почину меня вызвал — как раз на опоясти узелок завязал. Я по пеленгу прилетела — правда, пока порхала, уже совсем старая стала. Я так думаю, ты еще не успел позабыть, как я выглядела… Ужас, вспомнить страшно.
— Солнце мое! — прошептал я в тихом восторге. — Звездулеточка моя ясненькая!
Как ни пытался, не смог стащить с лица дурацкую улыбу. Окружающий мир просиял, будто дюжина прожекторов включились одновременно:
— Так ты с этим железным болваном… просто так, без ничего? Просто усыпила и все?
— Ну да… — В голосе Метанки впервые звякнул мягкий металл. — А что, по-твоему, я должна была сделать?
— Ну, мало ли… — промурлыкал я, чувствуя, как сладко разливается в душе мягкое спокойствие. — Я было подумал, вы там это… туды-сюды… обнимались-целовались…
Ой. А почему… почему моя радость вдруг опустила золотистую головку в алмазно-переливчатом уборе?
Шмыгнула носиком:
— Целовались.
— Что? — не понял я.
И началась как бы пауза. Она длилась приблизительно триста лет: тишина была какая-то сухая, жесткая и шелестящая, как промасленная бумага. Во всяком случае, когда одна крошечная жемчужинка вдруг сорвалась откуда-то с Метанкиных волос и, мигнув как слеза, упала на пол — у меня в ушах прогрохотало так, будто утюг уронили.
Наконец, я собрал в кулак остатки жизненных сил:
— Надеюсь все прошло успешно? — поинтересовался с истошной улыбкой. — Тебе понравилось его железное забрало?
Медленно, будто задумчиво наступил на жемчужную каплю на полу. С хрустом. С чувством. Раздавил, как гнилой орешек.
— Нет. Ты расскажи мне, дорогая. Он хорошо целуется?
— А в чем дело? — Метанка вдруг подняла обледенелый взгляд. Быстро подняла ручку к глазам, смахнула капли с ресниц. — Разве мне… нельзя было целоваться? Разве я кому-то еще нужна была в ту ночь — в темном лесу, совсем одна?
Ух ты. Нижнюю губу успела искусать до крови.
— Разве есть на свете человек, который меня бережет? И для себя сохраняет? Кого я оскорбила, когда целовалась с этим неизвестным рыцарем?
— Да нет, никого не оскорбила, — быстро улыбнулся я, аж зубы щелкнули от нежности в голосе. — В сущности, кому ты нужна? Целуйся с кем хочешь!
Я крутанулся на каблуках и чисто случайно задел стул ногой. Стул почему-то полетел и высадил собою ближайшее окно. Брызги хрусталя.
— Не надо кричать, — прошептала Метанка.
— Я не кричу!!! — совершенно спокойно возразил я, вмиг срывая голос. Я не кричу! Я тихо ломаю мебель. На своем опыте знаю: где поцелуи, там, как правило, и остальное прочее. Ну что ж, ведьма… Я выяснил все, что хотел. Очень жаль, что так получилось.
Я думаю, ты переживешь объятия еще одного клиента? Данилку ловко приклеила, падаль. А теперь мы приклеим к тебе Куруяда — для коллекции. Нацелуешься до зубной боли, дура блудливая.
— Метанка, ты любишь мужчин с козлиными бородками?
Успокойся, Славик, тише! Хватит бегать по горнице! Возьми себя в пальцы… Дрянь такая! Вдвоем в темном лесу — разумеется, им захотелось согреться… Они выпили по сто грамм и залезли в один спальник…
— Любишь козлов с бородками, отвечай?!
Она забилась в угол и дрожит — слышно, как серьги позванивают от ужаса. Бормочет что-то злобное в ответ, ручки заламывает:
— Не люблю! Никого не люблю! Ненавижу!
Я вдруг замер. Мягко опустил ногу, уже занесенную над пузатой цветочной вазой, стоявшей на полу. Нет, мне совсем не выгодно, чтобы Метанка забивалась в угол и плакала. Мне нужны не сопли, а… объятия. Невольно погрузил жаркие пальцы в карман: вот он, скользкий и жесткий волшебный волос. Надо действовать!
Обернулся с пластиковой улыбкой:
— Милая, прости. Я осознал свою ошибку. Можно тебя поцеловать?
Бедную девочку словно шоком трахнуло. В смысле — током шарахнуло: за несколько секунд успела трижды покраснеть и побледнеть обратно. Наконец, мужественно выдавила из себя:
— Сначала бороду отрасти, козел!
И сразу в слезы.
— Ни-и-навижу тебя-а… Ни-ичего не хочу-у… Кхы-кхы…
— Охотно признаю себя козлом! — объявил я, чувствуя, как сердце сжимается в кулак. Спокойно, Славик. Нужно потерпеть. — Милая! Прости мне глупый приступ ревности! Это был порыв влюбленного безумца, но данное явление больше не повторится! Ничто не способно расстроить нашу завтрашнюю свадьбу!
Ненавижу себя за это. Откуда такая чарующая гибкость в языке?
— Мстиславушка… — пролепетала Метанка, едва шевеля губами, похожими на белые лепестки речной фелодезии. — Ты правда не злишься на меня?
— Ничуть, красотка! — Я даже подбоченился, разбухая от внутренней мерзости и цинизма. — Подумаешь, целовалась с неизвестным рыцарем! Фигня какая! Я тоже, возможно, увлекался железными девами — и ничего. Ничто не устоит на пути у высоких чувств, судьба моя.
— Тогда… обними меня… — прошептала Метанка. Медленно, как усталое привидение, поднялась на ноги — пошатываясь, сделала неверный шаг навстречу, раздвинула тонкие ручки в длинных рукавах…
- Предыдущая
- 51/90
- Следующая
