Литературы лукавое лицо, или Образы обольщающего обмана - Миронов Александр - Страница 26
- Предыдущая
- 26/51
- Следующая
Но, впрочем, пойдем вместе с героями романа к новым событиям. Что мы видим примечательного в поведении его героев? Так, удивляет странное неумение Марьи Алексеевны, матери Веры Павловны, разглядеть любовную симпатию к его дочери со стороны нанятого ею в качестве учителя для сына Федора студента Лопухова. Тем самым автор романа внушает своему читателю, что подобный сюжет вполне возможен и в подлинной жизни. Но так ли это на самом деле? Давайте разбираться. Н. Г. Чернышевский представляет Дмитрия Лопухова как явного оппонента «красноречивых партизан разных прекрасных идей». При этом автор подчеркивает, что названный герой подобен своим восприятием окружающего мира «всей массе рода человеческого», кроме упомянутых выше «партизан». Однако в отличие от «всей массы рода человеческого» и «партизан» Лопухов имел свое особое понятие о значении слова «выгода». Так он его понимал весьма расширительно, с одной стороны, с другой – он буквально делал из него для себя же нечто абсолютное, почти что бога. Кроме этого, автор романа определяет Лопухова своего рода материалистом, главной целью жизни которого стала польза для других или польза для всех людей без исключения. Видимо, поэтому-то Дмитрия Лопухова и его товарища – Александра Кирсанова он определил представителями «странной молодежи». Теперь перед нами первый сон Веры Павловны. Его финал в том, что «вместе гораздо веселей, чем одной! Ах, как весело!» Другими словами, только освобождение всех от паралича несвободы и образует подлинное человеческое веселье. Но так ли это на самом деле? Или разве жизнь ради веселья всех людей упасает самого человека от его природных слабостей, а значит, и пристрастий? Вряд ли. Отсюда напрашивается ясный вывод, что «странной молодежи» как чего-то похожего, скажем, на общину непорочных людей и быть-то не может в принципе. Но что же может возникнуть из провозглашенной выше цели всеобщей выгоды? А из нее может родиться либо перманентная открытая деспотия во имя светлого будущего человечества, либо вполне замаскированная форма господства всеобщего стремления к удобству и комфорту или господство, скажем, рыночных отношений. И что характерно, сблизившись с Лопуховым Дмитрием Сергеичем (речь идет о достигнутой договоренности о заключении брака. – Авт.), Вера Павловна сразу же объявляет ему о необходимости собственной финансовой независимости от него как первейшего условия предотвращения семейной деспотии, даже доброй и благодетельной. Когда же Лопухов попробовал изобразить из себя перед Верой Павловной ее слугу, то она и тогда сразу же указала ему, что он вновь пытается взять ее в зависимость от себя путем демонстрации внешнего по-корства перед нею, что она хорошо понимает суть этого приема обольщения и не поддастся его чарам. Далее героиня романа заявляет своему будущему мужу такое: «вот я твоя невеста, буду твоя жена, а ты все-таки обращайся со мною, как велят обращаться с посторонней: это, мой друг, мне кажется, лучше для того, чтобы было прочное согласие, чтобы поддерживалась любовь». И что интересно, стремясь к независимости, Верочка незаметно для самой себя попадает в «острую» зависимость как от самой идеи независимости, так и от Дмитрия. Почему? А потому, что если первое, понятное дело, понуждает ее во всякий новый раз проверять наличие какой-либо своей зависимости от кого-чего-либо, то и в отношении Дмитрия изначально возникает ее непреходящая признательность ему за то, что именно он вызволил ее из «душного подвала» жизни с родителями. Тем самым и замыкается, так и не начавшись в практике жизни, логический круг, исповедуемый «странной молодежью». Иначе говоря, идейная или теоретическая несостоятельность заявленной борьбы за всеобщую пользу становится вполне очевидною. Что, впрочем, осознает на примере своих отношений с Верочкой и Дмитрий Лопухов, но рассчитывает почему-то на то, что все «рассосется» благодаря уму и честности Верочки. Что само по себе опять же странно. С другой стороны, совершенно ясно, что Вера Павловна, видимо безотчетно, скрывает от самой себя ту простую мысль, что она все-таки не любит своего будущего мужа. Почему? А потому, что с самого начала она боится его, пытается отгораживаться от него.
Что еще любопытного встречает на своем пути читатель романа? А, например, следующий монолог его автора: «Я не из тех художников, у которых в каждом слове скрывается какая-нибудь пружина, я пересказываю то, что думали и делали люди, и только; если какой-нибудь поступок, разговор, монолог в мыслях нужен для характеристики лица или положения, я рассказываю его, хотя бы он и не отозвался никакими последствиями в дальнейшем ходе моего романа». Как мы видим, Н. Г. Чернышевский, по его словам, никак не страдает привычкой к художественной отделке своего произведения ради обольщения своего читателя или ради, скажем, личной пользы. Но зачем же он тогда вообще пишет? Будем разбираться. А чем озабочена теперь Верочка? Она считает дни, оставшиеся дни своего пребывания в родительском доме. При этом она искренно радуется каждому уменьшению числа этих дней, радуется прямо как ребенок новой игрушке. Но что-то смущает читателя. Что же именно? Смущает то, что героиня помимо своей воли вполне уподобляется собственной матери Марье Алексевне. Почему? А потому, что ее неудержимое устремление к личной выгоде полностью сутью своей тождественно такому же истовому устремлению ее же матери. Другое дело, что наполнение названных стремлений несколько разнится, однако смысл их от этого не перестает быть одним и тем же. Теперь взглянем на Лопухова с его презрением к понятию «жертвы», которое он воспринимает как выдуманное и не имеющее отношения к действительности. С одной стороны, герой вроде бы и прав, если человек делает то, что именует жертвой, добровольно, а значит, и по своему же желанию, но с другой – он же так-то поступает все же вынужденно, а значит, и страдательно тоже. Но тогда жертва и как понятие, и как поступок все же существуют. В таком случае герой начнет из опыта жизни узнавать то, чего в его воззрениях как бы и не было вовсе. К чему ж приведет его новый опыт жизни? Ну вот и состоялось венчание Верочки и Лопухова, вот и открылся для Марьи Алексевны окончательно весь обманный замысел Дмитрия Сергеича. Как мы видим, уважаемый читатель настоящего очерка, автору романа в целом удалось-таки представить обман Лопухова вполне убедительно, а значит, ему удалось удержаться в границах реального или в границах вполне возможного. Но что любопытно в этой ситуации? Это то, что автор романа совершенно оправдывает Марью Алексевну: «Ваши средства были дурны, но ваша обстановка не давала вам других средств. Ваши средства принадлежат вашей обстановке, а не вашей личности, за них бесчестье не вам, – но честь вашему уму и силе вашего характера». Во как! Оказывается за дурной поступок человек и отвечать-то не должен, так как во всем лишь обстановка дурная повинна будет. Хороша теория, нечего сказать. С другой стороны, Н. Г. Чернышевский по поводу матери Верочки говорит уже такое: «Я рад был бы стереть вас с лица земли, но я уважаю вас: вы не портите никакого дела; теперь вы занимаетесь дурными делами, потому что так требует ваша обстановка, но дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны, даже полезны, потому что без денежного расчета вы не хотите делать зла, а если вам выгодно, то можете делать что угодно – стало быть, даже и действовать честно и благородно, если так будет нужно». Получается-таки прямо честность в обмен на деньги. Видимо, автор романа так и не понял, что желание быть честным не продается и не покупается никакими обстоятельствами, так как оно есть внутреннее свойство самой человеческой души или натуры, которое, впрочем, возникает иногда в человеке после большого страдания или потрясения. А кроме того, привитие привычки к творческому труду, плоды которого способствуют развитию человеческой души, также приводят людей к мысли о честной жизни как единственно для них приемлемой и возможной.
Вновь сон, уже второй сон Веры Павловны. Что в нем примечательного? А то, что Н. Г. Чернышевский вводит через него понятия двух зол, первое из которых в своей сути есть зло доброе, тогда как второе – уже очевидно не выходит из границ злого. В таком случае всякий желающий богатства и богач имеют разную подоплеку. Если первый еще принципиально не испорчен, то второй – непременно плох, так как он уже охвачен совершенно туго «излишним», а мысли имеет сплошь и рядом о «ненужном». Казалось бы, автору романа удалось захватить своей мыслью что-то существенное и важное. Но так ли это на самом деле? Или, как говорится, нет ли здесь какого-либо подвоха? Другими словами, защита печального замысла от его же воплощения в действительности разве справедливой будет? Но тогда и всякий истово желающий богатства будет оправдан с моральной точки зрения? Вряд ли. Почему? Да потому, что страстное желание богатства делает всякого человека неизбежно лукавым, а значит, делает его же несомненно аморальным. Иначе говоря, пристрастие к богатству всегда омрачает душу человеческую или делает ее абсолютно зависимой от вполне существенного, но все-таки второстепенного. Поэтому-то стремление к богатству своим внутренним содержанием тождественно стремлению к его поддержанию или приумножению. Теперь о мысли непременной выгоды добра, которой автор буквально очаровывает Веру Павловну, а с нею уже и своего читателя. Н. Г. Чернышевский совершенно не замечает того факта, что смыслы слов «выгода» и «добро» не сочетаются между собою или отталкивают друг друга. Почему? Да потому, что добро потому и добро, что не выгадывает, не ищет себе преимуществ или удобств. Оно, если хотите, понимает себя вне зависимости от суммы внешних обстоятельств, так как духом своим всегда меняет, преобразовывает последние, а не идет им вслед. В финале второго сна Верочки ею в адрес мужа произносится примечательная фраза: «Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя поцелую за это». Как мы видим, всякое ублажение должно иметь поощрение. Опять осанна выгоде? Вероятно, что так.
- Предыдущая
- 26/51
- Следующая
