Искатель. 1993. Выпуск №6 - Дар Фредерик - Страница 3

Он снимает очки, и его маленькое треугольное личико угасает, как витрина магазина после семи вечера.

— Я как-то не подумал об этом…

Я продолжаю ход своих рассуждений.

— Достаточно лишь выяснить, что пили пострадавшие и что — остальные…

Остальные, то есть находящиеся в полном здравии, вяло кивают в знак согласия. В эту минуту появляется высокий худой человек с благородной сединой. Черный чемоданчик из кроко в руке подсказывает мне его положение в обществе: профессор Баламю.

К тому же Петит — ну, совсем петит! — Литтре покидает меня, чтобы обнюхать икры вновь прибывшего.

— Ах! Профессор! Это невероятно! Спасибо, что вы пришли! Согласитесь, что это неслыханно!

Пока он объясняет, профессор Баламю осматривает поверженных. А я, натура возвышенная, предаюсь между тем философским размышлениям. Я говорю себе, что, в сущности, глупо собираться компанией, прихорашиваться, причесываться, подкрашиваться, навешивать на себя бижутерию или награды, мыть ноги и остальные части тела, накрахмаливаться и напяливать смокинги для того, чтобы поесть. Что может быть более непристойным, чем все эти желудки, расположенные в форме круга, овала или прямоугольника для поглощения одной и той же пищи? Что может быть более неприглядным, чем эти рты, открывающиеся для приема кусков еды, чем эти зубы, натуральные или вставные, размельчающие их, чем эти заглатывающие глотки, эти переваривающие кишки? В то время, как естественная обратная функция организма считается постыдной. Скажите, по какому праву ремесло истопника следует считать более достойным, чем ремесло трубочиста?

И почему бы вместо общепринятого проведения жрачка-парти не организовать с…ка-парти? Я знаю, вы сейчас сморщите нос и скажете, что я впадаю в скотологию, хоть это и не в моем стиле, но думается, что я ухватил сенсационную мысль. Если бы я был толстосумом, то не пожалел бы средств на проведение такой вечеринки. Это стало бы незабываемым событием, ребята. Начнем с пригласительных карточек. Гала!

Сан-Антонио имеет честь пригласить вас к себе на дефекацию, которая состоится в такой-то день в такой-то час! Просьба быть в строгом вечернем наряде!

Ну как? Я думаю, это имело бы шумный успех? И потом, представляете себе спектакль? Высшее панамское общество без штанов? Вместо зала для жратвы туалеты, просторные, как дворец Снежной королевы. Метрдотели, обходящие гостей и предлагающие принять клизму вместо традиционного аперитива.

Я вижу этих лакеев в белоснежных, как у священников Сен-Сурьена, перчатках, снующих с масленками на серебряных подносах для смазки заднего места. Там обязательно будут грумы, приводящие в действие водяные струи для смыва. А чтобы создать атмосферу, месье Жюль Рюлад, баритон из Опера де Пари, исполнит сольную партию! Мечта, да и только!

Профессор Баламю выпрямляется.

— Эти люди приняли большую дозу наркотического вещества, — заявляет он.

Петит-Литтре протестует, словно его типография выпустила тираж лишь с нечетными страницами.

— Вы шутите, мой друг! Видит Бог, в моем доме никогда не было и не будет наркотиков!

— Я знаю, что говорю, — сухо парирует профессор.

Наступает неловкая пауза. Я нарушаю ее.

— Вы хотите сказать, месье профессор, что все они «глотнули» дурмана?

— Вот именно.

Я прошу у Петит-Литтре разрешения воспользоваться телефоном и собираюсь звякнуть в контору. Постепенно я втягиваюсь в рабочий ритм.

— Патрон?

— А! Сан-Антонио, итак?

— Речь идет о наркотике, которым отравились гостя вашего друга. Не могли бы вы срочно прислать мне кого-нибудь из лаборатории. Фавье, например, Он не в отпуске?

— Нет, я думаю, он дома!

— Спасибо.

Я успеваю положить трубку раньше, чем босс успевает выдать пакет ценных указаний… Лакей с оттопыренным от напряжения ухом уже тут как тут, я делаю знак, чтобы он подошел.

— Скажите, старина, это вы подавали ликеры?

— Да, вместе с Жульеном… И добавляет! — Жульен лежит вместе с этими господами!

— Он что, закладывает за ворот?

У молодого брюнета, с которым я имею дело, выразительное лицо. Он пожимает плечами.

— Это с ним случалось.

— Я хочу сказать — во время работы?

— Я понял. Жульен не прочь пропустить стаканчик украдкой, у него неприятности… От него ушла жена.

— Какие напитки он предпочитает?

— Виски.

Я понимающе киваю.

— Месье Петит-Литтре тоже пьет виски?

Мой собеседник не видит связи. Он в легком шоке.

— Никогда. Месье выпивает лишь немного вина за обедом, в остальное время он пьет только фруктовые соки.

После трехсекундного размышления я жестом благодарю его.

— Отлично.

Когда я вновь присоединяюсь к присутствующим в салоне, то застаю профессора Баламю в кресле и с бокалом в руке, читающим краткий курс но наркотикам для тех, кто не имел удовольствия их попробовать. Мне говорят, что машины «скорой помощи» вызваны, чтобы отвезти всю эту публику в клинику профессора.

Я одобрительно киваю.

— А пока, дамы и господа, — говорю я, — мне хотелось бы знать, что вы пили после еды. Вы, мадам?

— Кофе, — воркует старая кокетка, не очень успешно маскирующая свой зоб бриллиантовым колье.

— Это все?

— Это все.

— Вы, мадам?

— Я пила шампань-оранж, — отвечает элегантная особа.

— А месье?

Крупный очконосец с удавкой на шее цедит с прохладцей в голосе, которому могла бы позавидовать любая змея (как сказал бы Понсон дю Террайль):

— Шампанское!

— А вы, месье?

Бородач, прежде чем ответить, пристально смотрит на меня:

— Виски.

Я подскакиваю.

— Вы уверены?

— Помилуйте! — протестует кавалер, — я еще отвечаю за свои действия.

Нас прерывает профессор Баламю. Издавая стоны, он корчится в кресле.

— О Боже, и он! — всхлипывает Петит-Литтре.

Стакан знахаря еще стоит на низком столике. Я хватаю его и подношу к носу. Это скотч.

— Кто наливал ему? — рычу я.

Издатель лепечет в ответ:

— Он налил себе сам, пока вы звонили по телефону, я не мог предполагать, что…

Рядом со стаканом я замечаю бутылку виски.

— Он пил из нее?

— Да.

Я поворачиваюсь к бородачу.

— А вы, месье?

— Нет, — возражает Пушок, — я признаю только пяти-звездочный Хайг.

Всего лишь.

Звонком вызываю слугу. Он тут же появляется, ибо стоял за дверью, установив свою евстахиеву трубу на уровне замочной скважины.

— Ну-ка скажите, — наступаю я, потрясая бутылкой. — Это виски вы предлагали гостям сегодня?

— Да, месье.

— О'кей, спасибо.

Я вставляю палец в горлышко флакона и опрокидываю его, после чего осторожно прикасаюсь к смоченному пальцу кончиком языка. Скотч, в нем я, думаю, знаю толк. Мне кажется, что у него странный привкус. Ошибка исключена: вот источник зла. Это Мак Херрел, марка, известная более ста лет, как сообщает этикетка. Производство и розлив Дафнии Мак Херрел, Шотландид, добавлено на ней. Марка, не пользующаяся известностью. Я замечаю это обстоятельство Петит-Литтре, который краснеет от смущения за стеклами своих иллюминаторов.

Он начинает оправдываться перед гостями, еще воспринимающими реальность, ибо ему не хочется выглядеть в их глазах скупердяем.

— Этот скотч предложил мне один старый друг, который сам пьет только его и утверждает, что он лучше, чем другие известные марки.

— И много он вам предложил?

— Ящик с шестью бутылками.

— Где остальные? — спрашиваю я у слуги.

— Одна уже пустая, — дает справку халдей. — Эта почата, остальные четыре там, еще не тронуты.

— Очень хорошо, отложите их для меня, я возьму с собой.

Тут прибывает Фавье, еще не успевший проснуться. Его рыжие волосы сияют в свете люстр. Он хлопает глазами и нежно поглаживает щеки, поросшие кукурузного цвета щетиной.

Я отвожу его в сторону.

— Деликатное дельце, малыш: драма высшего света.

Рыжик показывает в сторону бесчувственных тел.

— Что это с ними?