Улица становится нашей - Голышкин Василий Семенович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/25
• Следующая

— За мной! — крикнул Женька и побежал.

Скорей, скорей, скорей… Мягкая, как резиновая, пружинит под ногами тропинка. Когтистые, как у бабы-яги, руки-сучья хватают бегущих, рвут что могут: с Мишки-толстого пилотку, с Оли-учетчицы бант… Скорей, скорей, скорей… Стоп! У входа в лосиный загон стоит Лялька и, запрокинув голову, трубит в «робин-гуд». Ничего не видит, ничего не слышит, как глухарь на току, трубит и трубит…

— Что… случилось? — Женька налетел, вырвал рожок у Ляльки изо рта. — А?

— Лось ушел.

— Сам?

Вопрос не напрасный. Обшивали загон прочно, в три жерди: не проскочишь и не перескочишь.

— Не знаю, — сказала Лялька хмурясь. — Нет, и все.

Женька Орлов свистнул. Изгородь цела, а лося нет. На вертолете его, что ли, вывезли? Пошел вдоль, пробуя прочность жердей. В одном месте жердь поддалась его усилиям и отвалилась: держалась на честном слове. Нет, не на одном слове. Еще на лыке, которым была привязана к дереву. Плохо привязана. Тот, кто выпустил лося, не хотел привязывать крепче. Так привязал, для отвода глаз. Кто же выпустил лося?

Впрочем, это не трудно будет узнать. Женька Орлов поманил ребят и повел по лосиному следу: вон он, широкий — рожками вперед, — незрячий увидит.

Шли тихо, по-лесному, жарко дышали в затылок друг другу.

Женька Орлов остановился и поднял руку. Замерли, прислушиваясь. Впереди, за ореховыми кустами, кто-то басом нежничал с лосем: называл по имени и командовал «встань», «ляг». Женька сразу узнал этот голос. Оглянулся на Ляльку и глазами приказал: посмотри. Лялька скрылась в кустах и вернулась сияющая.

— Там твой папа лося фотографирует. Сохатый за ним как собачонка ходит.

Сказала и нахмурилась, ревнуя лося к Женькиному отцу. За ней сохатый тоже как собачонка ходит. Зачем же еще за кем-то?

— А кто позволил?.. — вспылил было Мишка-толстый, но, вспомнив, что отец-то Женькин, а Женька как-никак начальство, замолчал.

— Ладно, — пообещал Женька, — я ему… — и осекся, измеряя свои возможности, — я ему скажу, чтобы, когда надо, спрашивал…

Затрещали кусты. Ребята попрятались. На тропинку вышел лось и стал тревожно принюхиваться. Женька догадался: почуял Ляльку. Но тут в зеленом тоннеле, пробитом сохатым, показался Илья Борисович и поманил лося за собой: повел к загону.

Ребята осуждающе смотрели на Женьку. Он понял, осуждают за то, что при них не поговорил с папой. Вот люди. Их бы на его место, чтобы поняли, как это непросто против отца сыну…

Глаза ребят ждали ответа.

— Дома скажу, — буркнул Женька, — пошли.

Прошла в лесных и школьных хлопотах осень. Наступила зима, да такая, что по утрам из-за снега дом дома не видел. Дед Матвей, долгожитель, признал: даже в его время ничего подобного не было. Чтобы дед Матвей такое признал? Сроду не случалось. Малышня ликовала: хоть по снегу их время превзошло дедово. Ребята в лесу лесную сторожку сделали. Пусть не все сами, парни с вагоноремонтного помогали, но зато что за дом! Что за лежанка в доме! Сама варит, сама парит, сама обувь сушит! А под домом — погреб, да что там погреб, кладовая подземная. Все, что на пришкольном участке вырастят, — туда: картошку, капусту, морковку, лук, огурцы, яблоки… Себе хватает, и лесной народ не в обиде. Дежурные подкармливают птиц и зверей, когда в лесу голодно. Рядом с домом силосные ямы. Одна с кормом для лося, другая пока пустая. Для одного лося одной ямы хватит. Прибьются еще сохатые — вторую засыпят…

Завтра воскресенье. С утра всей зоной в лес — спасать зверье. Поубавятся завтра запасы подземной кладовой, да и с собой из дому, кое-что захватят: пшена, гороху, гречки, конопли. Попирует лесной народ…

Орлов-старший принимает гостя. Гость — большой, грузный, в дверь вошел боком — больше слушает, чем говорит. Во всяком случае, Орлову-младшему его голос слышится реже, чем голос папы. Женька лежит в горнице, на раскладушке. Его комната вместе с кроватью отданы гостю. Заснуть бы, завтра в лес. Но чем настойчивее Женька хочет заснуть, тем меньше хочется ему спать. Интересно, что такое сон? Ученые, наверное, знают, а он, Женька, еще нет. Потом узнает…

За стеной чокнулись рюмками. Слух у Женьки обострился, и он уловил такое, отчего сон совсем пропал.

— За вашего лося, — сказал папа.

Гость сыто хрюкнул, и рюмки снова чокнулись.

Женька вскочил и сел. За лося? Как он сказал? Ну да, так и сказал: «За вашего лося». Вот он какой гость, свинья в медвежьей шубе. И шапка медвежья. И унты. Сколько медведей на себя перевел. А ружье? В медвежьем чехле, складное. Он сперва про этот чехол подумал, что… А, ничего он не подумал, просто не обратил внимания: ни на чехол, ни на самого гостя. Папа, как гость пришел, турнул Женьку спать.

Вот он какой, его папа. Как был, так и остался «на побегушках». Лося к себе приручил. Лось за ним как собачонка бегает. Теперь ясно, зачем приручил. Чтобы гостю услужить. Гость, видно, из области. Тот самый, кому папа звонил.

Злость борется в Женьке с жалостью. Ему хочется вскочить, схватить что-нибудь потяжелее, смазать гостя по жирной шее и заорать так, чтобы у того перепонки лопнули: «Катись, пока цел…»

Но вот злость уступает место жалости: «Папа, ну зачем ты… эх!»

Женька ложится и притворяется спящим. По шагам чувствует, входит мама. Постояла, подышала, ушла. За стеной ни звука. Отзвенели рюмки, умолкли голоса. Ти-ши-на. Какая там тишина! В носу у гостя так вдруг затарахтело, будто трещотка заработала. За другой стеной заворочался папа, заворочалась мама. Опять все стихло.

Женька встал, оделся, вышел из дому и нырнул в ночь…

Двое идут по утреннему лесу. Морозно, солнечно, снежно. Сосны стоят как недорисованные. С одного боку коричневые — свой цвет, с другого — белые, от снега. Это ветер намалярничал. Птиц не слышно. Заячий следок: завился веревочкой и пропал.

Ель на лапе белый гриб нянчит. Ножка, шляпка, все как у летнего. А дунь — и рассыплется…

Двое идут по лесу. Не идут, крадутся. Один толстый с ружьем, в глазах нетерпение и восторг: пальнуть бы скорей, ух! Другой тощий, без ружья. Впереди просвет, полянка.

— Вправо чуток… Пряменько… Влевочки… Туточки, стоп!.. Где он, окаянный? Всегда сюда жрать является. В самое это время.

Тонкий врет. Он хорошо знает, что ни в это, ни в какое другое время лось сюда не является. Ест из ясель в своем загоне. А врет для того, чтобы найти предлог для отлучки. Отлучится, выманит лося из загона и подведет под пули толстого.

Неожиданная и оттого пугающая, гремит вдали соловьиная трель. Толстый и тонкий вздрагивают: соловьи зимой, откуда? Толстый оглядывается и зло усмехается: «Соловьи!» К ним со всех ног спешат двое — милиционер и длинный парень с красной повязкой. В глазах у толстого ни испуга, ни удивления, одно равнодушие. Глядя на него, и тонкий спокоен.

Подошли. Милиционер отдал честь и спросил у толстого:

— Документики, гражданин!

Толстый небрежно протянул алую книжечку с зеленой вкладкой. Милиционер посмотрел и… напустился на парня с красной повязкой.

— Что же вы, товарищ Долгий, органы в заблуждение вводите? У товарища из области лицензия. На отстрел одного, — милиционер поднял палец, — одного лося. А вы — «браконьеры»… Извините, товарищ, счастливой охоты.

Он снова отдал честь, на этот раз персонально толстому, и по всем правилам круто повернул и пошел.

— Дядя Ваня… — окликнул его Долгий.

Милиционер зло обернулся.

— Я вам не дядя, товарищ Долгий. Я вам товарищ участковый уполномоченный.

— Пусть так. Так вот, товарищ участковый уполномоченный, прошу принять к сведению, — он покосился на толстого, — счастливой охоты не будет. — И Долгий исчез.

— Товарищ Орлов!

— Я, — отозвался Илья Борисович.

— Ведите.

Женькин отец решил, что терять нечего, и повел толстого прямо к загону. Вот и он. Теперь только снять две жердочки с петелек, переступить через третью и…

• Предыдущая
• 24/25
• Следующая