Вызов на дуэль - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/33
- Следующая
Помню, на арифметике кто-то решал у доски задачку про резервуары с водой, а я громко шептал Леньке, сидевшему впереди меня:
— Что дашь за Гаити? Смотри, какая пальма и пушки.
— А что хочешь?
— Ну хотя бы Кубу. Ту, красненькую, тоже с пальмами.
— Не пойдет, — шептал в ответ Ленька, — дай что-нибудь в придачу.
— Что? — спрашивал я.
— Ну, так и быть, — Алжир.
— Это какую? Синюю, с пустыней и верблюдом?
— Ага.
— Захотел!.. Ушлый какой. За одну — две, да еще с верблюдом! Две «гермашки» могу дать, даже три. А верблюда не отдам.
— Ну тогда дай Камерун, или острова Самоа, — шептал Ленька.
— С кораблями?
— Ну да.
— Хитрый какой, это ж германские колонии! Их отобрали у немцев в ту войну, и теперь это редкие марки. Она одна лучше твоей…
— Пушкарев, — вдруг раздался голос учительницы, — выйди к доске и помоги Наде.
Застигнутый врасплох, красный и встрепанный, еще полный марочного азарта, шел Ленька к доске и, конечно, хлопал ушами.
…Несколько раз в день высовывался я из двери, оглядывая почтовый ящик! Мама сказала, что филателистическая контора должна прислать марки заказным письмом и нечего смотреть на ящик, но я не мог утерпеть. И вот марки принесли. Почтальон вручил маме фирменный пакет. Мама расписалась в тетради, и я бросился вскрывать пакет.
Я разре?зал краешек ножницами, вытащил письмецо с «перечислением вложения» и несколько прозрачных пакетиков с марками. Сверкая краской и глянцем клея, на стол падали марки серии «Спасение челюскинцев». С марок смотрел бородатый Шмидт, начальник экспедиции и командир лагеря на льдине; молоденький, с военными кубиками в петлицах, летчик Каманин; усатый Воронин — капитан «Челюскина», в морской фуражке с капустой, и сам корабль, затертый льдами…
Потом я разложил на столе антивоенную серию. Это была страшная серия. Марки были мрачных тонов: черная, синяя, коричневая… Из черных туч на небоскребы ночного города летят бомбы; мать с ребенком на руках и детьми, которые в страхе хватаются за ее юбку, бежит по дороге из горящего города; на фоне уходящих на фронт войск бредут два инвалида: один ковыляет, опираясь на костыль, второй, безногий, катится на доске с шарикоподшипниками…
Я разложил на столе треуголки «Спартакиады», серию памяти двадцати шести бакинских комиссаров, архитектурную… Меня распирало от радости, и я не мог больше оставаться дома. Никого из хорошо знакомых «марочников» во дворе не оказалось — ни Леньки, ни Вовки, ни Ледика. Я заметил у подъезда одного только Борю, семиклассника.
У него, говорят, была отличная коллекция, но никто не видел ее: Боря не показывал. Он был старше нас, редко играл в футбол и городки, все больше сидел где-нибудь на лавочке или бревне и листал филателистические журналы. Нам даже посмотреть не давал — отгонял. Как-то я попросил его показать свои марки. Он прищурился и хмыкнул: «Разрыв печенки будет…» И не показал. Ну и леший с ним: не хочет, и не надо.
Я б никогда не позвал его к себе, если б не такой случай. Никого другого поблизости не оказалось.
— Боря, — сказал я задыхаясь, — хочешь посмотреть, какие у меня марки?
Он лениво повернулся ко мне, почесал длинный нос.
— Откуда у тебя могут быть ценные марки?
Я обиделся, но вида не показал.
— Идем… По почте прислали… только что… из Москвы.
— А-а-а-а, — протянул Боря, скрутил в трубку журнал и быстро пошел за мной. Он был молчалив и озабочен.
Я подвел его к столу, уложенному яркими, сверкающими, слегка выгнувшимися марками.
Боря спокойным взглядом окинул стол и сказал:
— Ничего.
Потом попросил показать мои тетрадки с марками, лениво полистал их и спросил:
— А Бермудские острова у тебя есть?
— Нет.
— А остров Святого Христофора?
— Нет.
— А острова Фиджи и Тринидад?
— Нет, — снова сказал я, слушая таинственные и певуче звонкие имена островов.
— Ну ясно, — ответил Боря и улыбнулся. — Откуда же они у тебя могут быть! Это редкости. Сам с трудом раздобыл их.
И снова улыбнулся. Я ни разу не видел на его лице улыбки. Эта была первая, и это была улыбка своего парня, соседа и единомышленника. Я вдруг понял, что совсем не знал его. Он не такой, каким кажется со стороны. Внешний вид часто обманчив.
— А эти у тебя есть? — Я показал на разложенные на столе серии.
— Конечно. У кого ж их нет? Марки недавно вышли, и наши. Это тебе не заграница. Ты ведь представляешь, сколько надо времени и труда, чтобы попала к нам марочка какого-либо Тринидада.
— Верно, — сказал я и вздохнул.
— Мог бы кое-что уступить… Что? за коллекция без таких марок?!
— Продашь? — оживился я, уже раздумывая, как лучше предпринять новую атаку на маму, на ее кошелек.
— Зачем за деньги? Обменяться можно.
— Но ведь у меня ничего для тебя нет! — горестно воскликнул я. — У тебя ведь такая коллекция!
— Ну что ж… На худой конец, кое-что из этого мог бы выбрать. — Боря рукой покрутил над столом и добавил: — Ты, между прочим, убери их — выгорят на солнце и еще больше согнутся.
— Так ведь ты сказал, что они у тебя все есть!
— Правильно. Но некоторые в худшем состоянии, мог бы заменить… Хочешь посмотреть мою коллекцию?
И это он спрашивал у меня! Что мог я ему ответить?!
Через несколько минут я сидел у него дома на диване, листал страницы альбомов, и меня бросало то в жар, то в холод. Я сидел с убитым видом, потому что понимал: никогда не соберу таких марок!
— Ну как? — спросил он.
— Да-а… — сказал я. — Вот это да!
И больше ничего не мог сказать.
— Не огорчайся, — стал утешать меня Боря, — не все сразу. У тебя будет коллекция не хуже. Вот увидишь. Ты парень толковый, не жмот и азартный, а это главное для коллекционера — быть не жмотом и идти на риск.
Никогда еще не хвалил он меня, и слушать его мне было приятно. Я знал, что мальчишки считают его скрягой и хитрецом. Но почему? Они ведь не имеют с ним никаких марочных дел, потому что все их коллекции по сравнению с его — мусор. Наверно, они считают его таким по слухам, по догадкам или из зависти… Как глубоко ошибаются они! Что они знают о настоящем Боре? Да ничего!
Я смотрел на него. Он улыбался мне не только губами. Глаза его лучились вниманием и расположенностью ко мне. Улыбка до странного преобразила его лицо: худые щеки чуть округлились, лоб, всегда нахмуренный и озабоченный, разгладился, тусклые глаза оживились. Даже уши его, маленькие и плотно прижатые к голове, казалось мне, приветливо улыбаются.
Два дня не решался я обменивать новые марки — уж очень нравились они мне.
Два дня я крепился и держался: так не хотелось расставаться с бородатым Шмидтом, с синей, прыгающей в воду ныряльщицей, с гостиницей «Москва»…
Утром следующего дня, выйдя в школу, я вдруг встретил у своего подъезда Борю.
— Приветик! — Он опять весь залучился. — А ты, оказывается, и прекрасный авиаконструктор?
— Откуда ты взял?
— А кто вчера пускал самолеты из окна? Далеко летели! Один даже весь двор пересек…
— А, — сказал я, — ты про это… Мои не очень. Вот Ленька делает самолеты — видел бы…
— Лучше твоих?
— В сто раз!
— Не может быть. Ну пошли в школу… Да, забыл тебе сказать, вчера я достал такие Гавайские острова и Борнео — закачаешься!
— Ну! — вскрикнул я. — Где ж ты их достал?
— Да так, в одном месте… Могу показать. — И он ослепил меня удивительнейшими, редчайшими марками — ведь их острова находятся так далеко от нашего города на Западной Двине, ведь они так долго добирались сюда! — И у тебя когда-нибудь будут такие, ты не жмот, ты широкий парень и настоящий коллекционер.
Вечером этого же дня я отнес ему все, что мне прислали из Москвы. Он быстро перебрал марки пинцетом, отложил несколько в сторонку, остальное вернул мне. А на большой перемене следующего дня Вовка отвел меня в угол.
— Что это Борька несет там про тебя?
— Несет? — спросил я. — Что он может нести? Мы с ним менялись, он дал мне первоклассные марочки, и вообще, по-моему, он очень неплохой…
- Предыдущая
- 26/33
- Следующая
