Новые приключения Шерлока Холмса (сборник) - Эшли Майк - Страница 15

Когда Морана вышвыривали из клуба “Килдейр-стрит”, он кричал, что я о нем еще услышу. Так и произошло. Но в то время я и представить не мог, каким образом наши пути пересекутся вновь и какую зловещую роль сыграет в моей жизни приятель Морана – профессор Мориарти. Профессор стал моим самым непримиримым врагом, но полковник Себастьян Моран по степени опасности занимает второе место среди всех, с кем мне доводилось иметь дело.

Часть вторая 1880-е годы

Оставив университет, Холмс поселился в Лондоне, на Монтегю-стрит [23] . Почти все свое время он посвящал изучению тех областей науки, которые имели отношение к его новому призванию. Постепенно он начал обзаводиться клиентурой и стал первым в мире детективом-консультантом. Видимо, не все его ранние расследования оканчивались успешно, и не все они так уж интересны. О некоторых он мимоходом говорил Ватсону – в том числе о тарлтонских убийствах, о деле виноторговца Вамбери, о приключениях одной русской старухи, а также о двух весьма заманчивых случаях: это необыкновенная история алюминиевого костыля и рассказ о кривоногом Риколетти и его ужасной жене [24] . Однако впоследствии так и не всплыло никаких значимых подробностей упомянутых дел, поэтому я не могу привести здесь эти истории. Те записи, которые я видел и которые перечислю в приложении, представляются мне чисто апокрифическими. Впрочем, Холмс все же поведал Ватсону про “Обряд дома Месгрейвов”, ставший его третьим расследованием (к нему мы вернемся позже), но о других делах того времени он не рассказывал сколько-нибудь подробно. Без Ватсона, его секретаря и летописца, и без Ватсоновых бумаг (впоследствии похищенных), как выяснилось, трудно составить связную историю расследований Холмса в эти годы. Мне удалось разыскать некоторые нити, ведущие к делам “Мерридью, оставившего по себе жуткую память” и “миссис Фаринтош и тиары из опалов” (о них мельком упоминает Холмс) [25] , но их детали еще рано предавать огласке.

В январе 1881 года Холмс стал подыскивать себе новое жилье. Тогда-то он и познакомился с Ватсоном, после чего, как известно, они решили снимать квартиру вместе. Поначалу, как сообщается в “Этюде в багровых тонах”, Ватсон недоумевал, не понимая, чем Холмс зарабатывает на жизнь, и не без изумления наблюдал разнообразных посетителей, являвшихся к странному квартиранту. В их числе оказывались и представители Скотленд-Ярда. Вполне очевидно, что за эти четыре года Холмс стяжал прочную репутацию, однако в ту пору он не получал особой финансовой выгоды от своих расследований. Это придет позже.

Лично поучаствовав в деле “Этюд в багровых тонах”, Ватсон все сильнее втягивается в холмсовские изыскания. Он описывает несколько случаев, имевших место в ближайшие два года: это “Постоянный пациент”, “Берилловая диадема” и знаменитая “Пестрая лента”. Но в тот период у Ватсона не было привычки методично записывать все дела, поскольку им еще не овладела мысль опубликовать свои заметки. В начале “Постоянного пациента” он говорит о “довольно непоследовательных записках” [26] . Однако к 1888-му, когда он решил записать историю “Пестрой ленты” спустя пять лет после событий, он наверняка уже начал приводить свой архив в порядок: это явствует из начальных строк рассказа.

Таким образом, в первые годы знакомства с великим сыщиком Ватсон делал заметки о его расследованиях лишь от случая к случаю. Судя по всему, он сохранил записи лишь о тех делах, которых оставили глубокий след в его памяти благодаря своей необычности или причудливости. А значит, в том, что уцелело так мало сведений о первых делах Холмса, скорее всего, нет ничего злонамеренного – как и в том, что примерно к началу 1884 года мы вступаем в сравнительно темный период, когда деятельность Холмса не очень-то хорошо задокументирована. Возможно, просто ни одно из дел Холмса того периода не стало достойным увековечивания. Но, разумеется, может оказаться верным и обратное. Поскольку Холмс скрупулезно отбирал и редактировал все, что позволял публиковать Ватсону, разумно сделать вывод, что в ту пору он участвовал в некоторых весьма конфиденциальных расследованиях. Некоторые из дел, мельком упоминаемых в более поздних рассказах, могут относиться к этому периоду – особенно те, в ходе которых Холмс уже вращается в более высоких кругах общества: достаточно вспомнить помощь, которую он некогда оказал лорду Бэкуотеру или королю Скандинавии [27] . Эти расследования не только принесли ему почет и уважение среди аристократии, но и значительно улучшили его материальное положение, так что к началу 1885 года его практика получает более прочное основание, а Ватсон более прилежно протоколирует его дела.Мы признательны Клэр Гриффен, которая случайно обнаружила в одной букинистической лавке на юге Австралии некоторые фрагменты записей Ватсона, а также связанные с ними памятные предметы. Так мы сумели собрать воедино сведения о деле, на которое Холмс намекает много лет спустя. В “Шести Наполеонах” он сообщает Ватсону о том, как обратил внимание на историю семейства Эбернетти из-за того, что петрушка слишком глубоко погрузилась в сливочное масло, и замечает, что это пример того, как не следует пренебрегать кажущимися мелочами. Шерлоковедов много десятилетий озадачивало это дело. Наконец-то мы можем рассказать о нем во всех подробностях.

Клэр Гриффен Лежачая больная

Среди всех приключений, которые мне доводилось разделять с моим другом Шерлоком Холмсом, “Ужасная история семейства Эбернетти” стоит особняком. Я не могу припомнить другого дела, в котором он столь же двойственно относился бы к результатам своих изысканий и которое расследовал бы с такой неохотой, при этом невольно ускоряя его трагическую и мрачную развязку.

Из-за особой щепетильности, с какой он воспринимал собственную роль в этой истории, я никогда не описывал упомянутое расследование, однако случайное замечание, недавно брошенное им при обсуждении с инспектором Лестрейдом странного дела “Шести Наполеонов”, и тот факт, что основные участники драмы давно уже отправились на поиски новой жизни в Южную Австралию, дают мне основание считать, что мой друг не станет возражать, если я кратко запишу некоторые воспоминания об этом деле.

Вначале его внимание приковала вполне банальная фраза насчет того, глубоко ли в жаркий день может утонуть в сливочном масле веточка петрушки. Однако лишь в начале января 1885 года, в промозглый денек, мы впервые по-настоящему втянулись в тайну возможного убийства леди Эбернетти.

Я стоял у нашего эркера, безрадостно созерцая открывавшийся вид. Туман окутывал город в начале дня и, вероятно, намеревался возвратиться в предвечерних сумерках, но в этот час отдельные бледные лучи солнца все же освещали пустынную улицу, лишь изредка оживляемую проезжающим кэбом или прохожим, закутанным в ольстер и шарф, дабы защититься от сырости и пронизывающего холода. Несмотря на тепло от камина, я не мог сдержать зябкую дрожь.

– Вам кажется, что вы не сможете позволить себе весной полечиться в Баден-Бадене. Мне очень жаль, – неспешно произнес мой друг со своего мягкого кресла у очага.

Признаться, я даже вздрогнул. Я ничего не говорил ему о своем смелом, но смутном желании поправить пошатнувшееся здоровье на знаменитом курорте в Черном Лесу [28] .

Незадолго до того, как я познакомился с Холмсом и поселился с ним вместе на Бейкер-стрит, я вернулся с военной службы в Афганистане с наследством в виде джезайлевой пули, засевшей в моем теле [29] , и иногда, особенно когда лондонский туман пробирал меня до костей, рана нещадно ныла. Легче и дешевле было бы лечиться в Бате, однако мною владела мечта о Баден-Бадене, отнюдь не из-за его казино и ипподрома, а из-за воображаемых прогулок по берегам реки Оос, где Брамс некогда сочинил свою лихтентальскую симфонию [30] , где под вековыми деревьями бродил Достоевский.