Дизель решает все - Маришин Михаил - Страница 17
- Предыдущая
- 17/71
- Следующая
Едрен батон, хоть и готовил эту речь заранее, вспоминая слышанные ранее в прошлом мире и выбирая подходящие обороты, проговаривал ее потихоньку про себя, но такие выступления мне совсем непривычны, во рту будто песку насыпали. Водички бы сейчас попить! Пока я так размышлял, в зале царила гробовая тишина, комсомольцы, скрипя шестеренками, переваривали полученную информацию и пытались понять, как на нее отреагировать. Первой нашлась дурнушка и начала яростно выкрикивать, прямо сидя в президиуме.
— Да как Милов может линии партии следовать, когда он ее и не знает вовсе?! Правильные установки даются именно на комсомольских собраниях, а Милов их не посещает!
Тут, к счастью, Петя тоже не лопухнулся и начал на память цитировать повестки дня и решения пропущенных собраний.
— Да ладно, Петр! Верим тебе, что знаешь. А ты, Машка, просто хочешь ему навредить, раз он на тебя не смотрит. Но тут дело политическое уже получается! — Председатель на секунду задумался и продолжил: — Предлагаю вопрос об исключении комсомольца Милова с повестки дня снять. Кто «за»?
Всегда замечал, что по предложениям руководства, любого, «за» голосуют гораздо охотнее, чем «против». Тут же вообще все было единогласно. «За» проголосовала даже девушка Маша, просто потому, что так она избегала повышенного внимания к личной ее заинтересованности в судьбе Петра.
На собрании мне уже делать было нечего, и я потихоньку вышел, рассчитывая за час-полтора дойти по замерзшей Москве-реке до дома и в кои-то веки переночевать там в будний день.
— Ой, Семен! — Полина всплеснула руками, выглянув на улицу на скрип шагов по свежему снегу. — Ты чего пришел-то?
— Живу я здесь. Али забыла? — ответил я устало. Все тропинки замело, и приходилось идти по снежной целине, что изрядно меня задержало. — И жить буду еще два дня. А потом уйду, не волнуйся. Михалыч мне уже выбил койку в общаге как ценному работнику, можно хоть завтра переезжать.
— Сем, да ты в дом проходи, ужин еще не остыл, поешь.
Хозяйка была как-то подозрительно ласкова, чего я раньше за ней не замечал. Скорее, нормой было то, что мы постоянно цапались. Не говоря ни слова, я прошел в избу, разделся, умылся и сел за стол. Меню приятно порадовало, особенно в контрасте с заводской кормежкой. Тут тебе и курица жареная с картошкой, и зелень, и огурчики соленые. Хозяйка без меня явно не голодала.
— А я вот все время на тебя готовлю, как уговаривались, — Полина чуть ли не ластилась. — Думаю, может, придешь? Сема, может водочки налить?
Последний вопрос меня сразил наповал. С чего бы это такое неслыханное внимание к моей скромной персоне? Эта подруга явно от меня чего-то хочет и лучше уж сразу выяснить, чего именно.
— Говори.
— Сем, ты бы не уходил, а? — Поля сказала это тихим и настолько жалобно-просительным голосом, что я почти поверил, что именно я, сам по себе, ей и нужен.
— Обговорили же все еще месяц назад. Чего непонятного? Меня твои условия не устраивают, ты меня тоже не устраиваешь. Смысла оставаться нет.
— Сем, а Сем? Да бог с ними, с деньгами. Ты оставайся, ладно?
А вот это уже ни в какие ворота не лезет! Я ее целый месяц ушлой мошенницей считал, а ей даже денег не надо! И в чем подвох? Молча посмотрел на хозяйку долгим оценивающим взглядом так, что она покраснела. Да, где та болезненная бледность месячной давности? Полина за последнее время прямо расцвела. Понятное дело, если так каждый день питаться, как я сейчас ужинаю, за месяц можно и узника Бухенвальда откормить. А харчи, стало быть, мои. Занятно.
— Поль, а скажи мне, чем ты этот месяц занималась? Чем зарабатывала?
— Так нет работы никакой, дома сидела. Сейчас и наняться-то ни к кому нельзя, боятся все. Раз работников хоть зачем нанимаешь, значит — кулак. Враз все опишут и вышлют куда Макар телят не гонял. А в колхоз идти, так там трудодни отрабатывать какие-то надо, а оплата только со следующего урожая.
— Стало быть, если я уйду, тебе и жрать нечего будет? — спросил я ровным голосом, сознательно провоцируя хозяйку, которая всю жизнь как-то прожила одна, без посторонней помощи. И провокация удалась на славу!
— Вот только не думай, что без тебя не проживу! Благодетель нашелся! Да скатертью дорога! Катись колбасой куда хочешь! — Полина чуть не подпрыгивала, выкрикивая эти слова, а потом неожиданно расплакалась. Я был готов к взрыву эмоций в любой форме, поэтому так же спокойно, как и прежде, продолжил:
— Вот видишь, Поля, плохо мы с тобой ладим, цапаемся постоянно. А знаешь почему? Стерва ты натуральная, иначе не скажешь. Детей у тебя нет, а без детей бабы стервенеют. Все прошлым живешь, мужа уж четырнадцать лет как нет, могла бы снова замуж выйти. Ты баба еще вполне себе ничего.
— Ничего, то есть — ничего особенного?
— Ты прекрасно понимаешь, что я сказал, не придуривайся.
— Да? А почему же ты тогда меня вовсе не замечаешь? Все мужики как мужики — думают раз вдова, то и побаловать можно! А этот только в первую ночь, да и то с какой-то ерундой!
— Хочешь сказать, что ты к моим кошмарам отношения не имеешь?
— Это само собой получается, когда боюсь или злюсь, давно заметила. Просто научилась этим пользоваться.
— А меня стало быть не боишься?
— Нельзя тебя бояться, дом сожжешь к чертовой матери, приходится в руках себя держать.
— А прежние постояльцы как же? Неужто никто к тебе вопросов не имел из-за баловства твоего?
— Отчего же, ломились ночью, как и ты, только у них совсем другое на уме было, я их не пускала, а боялась и злилась еще больше. Дольше двух дней ни один не выдерживал.
— Ага, ты, значит, и не злишься на меня вовсе, мне это только кажется? Врать когда научишься?
— Злюсь, и еще как! Только не по ночам. Сначала трудно было, а потом привыкла, что ли, да и трудно стало злиться на тебя, никакого вреда от тебя нет. Да и заявляешься редко.
Я сидел и задумчиво смотрел на Полину, открывая ее для себя заново, будто видел в первый раз. Да, в общем, так оно и было, ведь при обычных наших пикировках на нее лишний раз и глаза поднимать не хотелось, а сейчас, наряду с новыми гранями ее внутреннего мира, я подмечал детали, на которые раньше просто не обращал внимания. Вот вижу, у нее сполз с головы неизменный платок и из-под него показались сильные, слегка вьющиеся светло-русые волосы. Вот она моргнула, взмахнув своими длинными, прямо-таки лошадиными ресницами, спрятав на короткий миг пронзительно голубые глаза, вот разомкнулись бордовые в свете свечей, маленькие пухлые губы, впустив в высоко поднявшуюся грудь глубокий вдох. И почему я раньше этого не замечал? Мысли заметались, и голова плавно утратила ведущую роль, уступив ее месту пониже пояса.
— Поля, иди ко мне, — очень ласково, осторожно, словно боясь спугнуть, и одновременно просительно-повелительно сказал я.
Полина словно застыла в нерешительности, но когда я встал, потянулась ко мне и прижалась всем телом, спрятав голову у меня на груди. Нежно поцеловав ее розовую мочку, погладил по голове, сдвигая платок на спину. Она, отвечая на ласку, подняла лицо, и я почувствовал ее теплое дыхание. Еще миг, и наши губы сомкнулись, в голове зашумело и закружилось, сердце так забило изнутри в грудную клетку, словно хотело оттуда вырваться, и я полностью потерял над собой контроль.
— Вот дура! — брякнула Поля много времени спустя, бесцеремонно выпихивая меня из кровати и сдергивая испачканное кровью белье, абсолютно не стесняясь при этом собственной наготы.
— Чего? — Я непонимающе уставился на это представление, с трудом приходя в себя.
— Так получилось, Семка, что ты у меня первый. Извини.
— За что? Постой, ты же замужем была!
— Повенчаться успела, как и на своей свадьбе погулять, а остальное — увы. Не хочу рассказывать.
— И что, так и никогда ни разу?!
— Я и говорю — дура.
— Точно.
— Ах, Семка! Я так тебя люблю! Всегда-то ты мне правду скажешь, душой кривить не будешь… — Она счастливо засмеялась и, повиснув на мне, впилась в мои губы.
- Предыдущая
- 17/71
- Следующая
