Флибустьер - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/73
• Следующая

Эта версия была придумана Серовым; Чич же о целях своих странствий говорил неохотно и сразу переставал понимать испанский и английский. То ли боялся, что заподозрят его в неискренности, то ли стыдился наивности своих вождей, считавших, что враги испанцев тут же явятся на помощь племени. На самом деле Чич был продан и проигран в карты раз пять или шесть, пока не достался Баску, а от него – Серову. Ни один из его хозяев не клюнул на «дыру в земле», ибо все они были простыми мордоворотами, у коих слово – брань, а довод – кулак. С людьми же разумными, вроде капитана Брукса, Чич не имел возможности пообщаться, пока, заботами Серова, не очутился на «Вороне».

Брукс его допросил с пристрастием – и про испанцев, и про форт, носивший имя Пуэнте-дель-Оро?и-Кирога, и про рудник в предгорьях. Потом неделю думал и совещался с Пилом, Теггом и ван Мандером. Решили, что попробовать стоит; двести испанцев – не проблема, и помощь к ним не придет, место глухое, в сотнях миль от крупных гарнизонов. Главное вовремя туда попасть, в момент, когда серебро на складе, а корабли, перевозившие груз в Маракайбо, еще не появились. Чичпалакан утверждал, что два галеона приходят в начале осени, чтобы забрать годовую добычу и сменить на четверть гарнизон. Выходило, что самый подходящий месяц – август, и значит, можно без спешки подготовиться к походу.

Спешка Бруксу не нравилась, так как вызывала подозрения у конкурентов. Одной из его заповедей было плавать одному, хотя в союзе с другими вожаками, с тысячей бойцов и дюжиной кораблей, удалось бы отовариться в богатом городе вроде Панамы или Веракруса,[51] как это делали Морган, Дэвид и Грамон.[52] Но Джозеф Брукс, лишенный ложного честолюбия, понимал, что времена теперь другие и сам он – птица не того полета. Вожди-орлы в Вест-Индии давно отсутствовали, а это означало, что капитаны-стервятники, даже взяв добычу, передерутся при дележе.

Решивши ощипать серебряный рудник, Брукс призвал Серова с Чичем и, буравя их ледяными глазками, описал, что случится, если в команде или тем более на берегу пронюхают об этих планах. Вырванный язык был меньшей из обещаных кар, но и без этой угрозы Серов молчал бы как рыба. В его голове крутились совсем другие мысли – как возвратиться домой, пусть не во времени, так хоть в пространстве.

Но дела, в отличие от мыслей, повернули его не к востоку, а к югу, к испанскому Мэйну; и вот спустя полгода он очутился не в Европе, а в дебрях Южной Америки, под тропическим ливнем на Ориноко.[53] Может быть, и к лучшему, как утверждал хирург Росано. В Европе уже бушевала война за кастильский престол, армии Людовика перевалили Пиренеи, повсюду двигались полки и грохотали пушки, противники бились в Нидерландах, Испании, Италии, Баварии. Но на французской Тортуге английских пиратов пока ни в чем не ущемляли.

Вор, разбойник и грабитель национальности не имеет, с тоской думал Серов.

К вечеру ливень стих, но легче не стало – воздух казался густым, насыщенным влагой, как в парной. Баню Серов любил, но в разумных пределах, по часу за один сеанс, и представить не мог, что когда-нибудь придется в бане есть и спать. Да еще в такой, где ползают змеи, крокодилы и прочая нечисть.

Ван Мандер опасался вести корабль по ночной реке, и в темное время суток «Ворон» замирал у берега, цепляясь за дно якорями. На этот раз стоянка была выбрана удачней – большой остров с невысокими, перевитыми лианами деревьями. Река разливалась здесь шириной в семь или восемь миль, и на юге и севере едва виднелись темные полоски джунглей. Съехали на берег, распугали полчища кайманов, тех, что помельче, зарубили топорами, разожгли костры, поужинали, выпили порцию рома и вернулись. Спать в этом крокодильем раю не рисковал никто, даже самые отчаянные вроде Хрипатого Боба и Страха Божьего.

Как обычно, Эдвард Пил, помощник капитана, обошел корабль от бака до юта, проверяя, все ли в порядке, и назначая вахтенных. Серов старался не попадаться ему на глаза, но «Ворон» – судно тесное, на нем не спрячешься. Не исключалось, что Пил разыскивал его с особым рвением, чтобы поставить в ночной караул. Французы были Пилу очень не по душе, тем более – французы-умники, потомки маркизов и остальных благородных персон. Граф, а может, герцог, коему Пил проткнул селезенку, являлся французским посланником в Лондоне, и этот подвиг мог стоить Пилу головы. К счастью для него, граф выжил, и Пил отделался ссылкой в заокеанские колонии.

Шагая по квартердеку и изредка перекликаясь с Люком Форестом, дежурившим на баке, Серов размышлял о человеческой природе, склонной даже в плохом искать хорошее. Разбойничья шайка, в которой он очутился, была, пожалуй, не самым худшим вариантом для странника во времени – здесь не требовали ни бумаг с печатью, ни объяснений, откуда он и кто таков на самом деле. Законы Берегового братства не касались предыстории, которую любой бандит и каторжник мог измыслить как ему хотелось. Скажем, Морти утверждал, что он сын англиканского пастора из Ковентри, высланный на острова по недоразумению: дескать, нес папаше церковную кружку с деньгами, а шериф решил, что кружку сперли, – и все потому, что Мортимер залез разок-другой к шерифовой жене в постель. Брюс Кук, шотландец, был, по собственным его словам, патриотом и поборником свободы и грабил лоулендеров[54] исключительно из принципа; Люка Фореста, драгуна, сослали на Барбадос за разногласия с сержантом – тот налетел на ножик, которым Форест чистил яблоко; Жак Герен, пригожий малый, бывший конюх графа Дюплесси, совратил его племянницу – совсем уж нелепая вещь, ибо племянниц у графа не имелось, а только одни содержанки. Таких побасенок у каждого был ворох, и Андре Серра, внебрачный сын маркиза, не являлся в этом смысле исключением.

Лгуны, воры, грабители, убийцы? Кем они были, люди на палубе «Ворона»? Все же разбойничьей шайкой? Сейчас, шесть месяцев спустя, Серов не рискнул бы на этом настаивать. Шайки сбегаются и разбегаются, а команда «Ворона» – тем более Береговое братство – казались структурами устойчивыми, рассчитанными на годы и десятилетия. Постепенно, день за днем, он постигал тот механизм, ту внутреннюю иерархию, что обеспечивала им стабильность. Ему уже стало понятно, что основой того и другого были суровые законы Берегового братства, ненависть к испанцам и партнерство – особенно последнее, отчасти заменявшее семью. Конечно, имелись в экипаже одиночки, но в большинстве своем он состоял из групп, включавших двух, трех, четырех партнеров, наследников друг друга, соединенных приятельской связью. Такие люди спали рядом, ели из одного котла, делились ромом, сухарем и женщиной, вместе пили, развлекались и сражались. Их союз был чисто добровольным, не зависящим от власти капитана, но дальше эта власть объединяла их в ватаги по двадцать – тридцать человек, боевые подразделения и вахты, аналогичные взводу и возглавляемые сержантами. Таких на «Вороне» насчитывалось пять: команды Чарли Галлахера, Клайва Тиррела и Руперта Дойча, а еще канониры, что подчинялись Теггу, и стражи порядка – Кактус Джо, Хрипатый Боб, Бразилец Рик и четверо братьев-скандинавов. Эти, самая верная опора капитана, играли роль полиции и обладали кое-какими привилегиями – скажем, драить палубу и пушки им не приходилось. Офицеры и корабельные мастера, боцман, плотник, оружейник и другие, были как бы сами по себе, но в то же время соединенными с командой прочной связью. Каждый мастер располагал помощниками, из тех, кто владел пилой и топором, мог починить мушкет или разорванный парус; свои помощники были у хирурга и Тома Садлера – люди, умевшие перевязывать раны или прикинуть ценность добычи. Кроме того, ватага Тиррела считалась вахтой капитана, Галлахера – вахтой шкипера, а Пил начальствовал над взводом Дойча. Серов вполне вписался в эту структуру – имелись у него ватага и подельники и даже шеф офицерского ранга.

• Предыдущая
• 32/73
• Следующая