Город гибели - Смит Элеонора - Страница 38

— Но почему… почему они выбрали меня.

— Конечно, вы можете это спросить. Как они выразились, потому что не могут оставить неисследованной ни одну версию. Или не могут не заглянуть во все углы? Я забыл. Во всяком случае, похоже, что какой-то хлопотун позвонил им и намекнул, что они могли бы… э-э… поподробнее изучить вас.

Ужас охватил Рейнольдса.

— Но кому такое могло прийти в голову?

— О, полагаю, кому-то из тех, кто жаждет быть патриотом. Я так ненавижу дух патриотизма, а вы? — Сэр Малькольм повернулся, чтобы подбить подушки, на которые он опирался. — Видите ли, кажется, эта девочка — Вероника, Валерия, Вивьен или как там ее — упоминала среди своих друзей некоего господина средних лет, известного ее родителям только по имени Рэй.

— Рэй!

— Да, Рэй. Не нравится мне это имя. Вас, к примеру, я никогда не смог бы назвать Рэем. Но позвонивший аноним намекнул, что Рэй — это, возможно, уменьшительно от Рейнольдс.

— Но это же все сплетни и чистая клевета!

— Не надо так волноваться. Я же сказал вам, что сразу снял вас… э-э… с крючка. Полиция сообщила мне — и вынужден сказать, что кое-что мне не было известно, — что вам частенько доводилось сидеть в парке Сент-Энс-Уэл-Гарденс и разговаривать с детьми из той самой школы, в которую ходила эта несчастная маленькая Вера или Виолетта, или как там ее. Нет, нет, — сэр Малькольм поднял руку с багряными венами — Рейнольдс уже почти открыл рот для объяснений. — Я считаю, что такой интерес к несчастным говорит только в вашу пользу. Целиком и полностью. Я и сказал это нашим джентльменам.

— Благодарю вас, сэр.

— Нет, совершенно очевидно, что вы не могли быть этим Рэем. И поэтому… — Сэр Малькольм, улыбаясь, далеко откинулся на подушки. — … Поэтому маловероятно, что вас вызовут для опознания! — Он подтянул простыню к своему острому подбородку и спросил: — А вы знаете, как этот Рэй познакомился с девочкой Викторией?

— Понятия не имею, сэр.

— Конечно, откуда вам знать. Хотите — верьте, хотите — нет, но он просто подошел к ее родителям, сказал: «Какая у вас хорошенькая малышка», — и вызвался сводить ее к Аквариуму. Вы только подумайте!

— Невероятно, сэр!

— Вот именно, невероятно. — Морщинистые веки сэра Малькольма затрепетали и опустились. — А теперь я должен спать. Не беспокойтесь, Рейнольдс. Я вовсе не собираюсь лишаться вас. Вы слишком ценны для меня.

— Спасибо, сэр.

Миссис Эванс была еще на кухне, хотя уже давно миновал тот час, когда она обычно уходила домой. Когда Рейнольдс вошел с подносом, она потянулась за своим вышитым полосатым беретом и стала натягивать его на коротко остриженные седые локоны.

— Наш господин и хозяин лег спать?

Рейнольдс кивнул.

— Он что-нибудь сказал о посетителях?

— О каких посетителях?

— О тех, что приходили сегодня утром. Так называемых следователях.

Вдруг — Рейнольдсу пришло в голову, что, возможно, это миссис Эванс позвонила в полицию. Он знал, что кухарка его не любила.

— А, об этих…

— Да. Он о них что-нибудь рассказал?

Рейнольдс молча покачал головой.

— Быть может, он скажет вам завтра.

— Быть может.

— Он все вам рассказывает. Рано или поздно. Ведь так?

Сэр Малькольм ничего не рассказывал миссис Эванс, и это приводило ее в ярость. Рейнольдс промолчал, но кухарка не успокоилась:

— Да, вы об этом узнаете довольно скоро.

В ее голосе было что-то не только мстительное, как это столь часто бывало в прошлом, но даже зловеще-угрожающее. Или Рейнольдсу это показалось? Он пристально посмотрел на кухарку, его глаза широко раскрылись, а руки дрожали, и он стиснул их на животе, как при внезапном брюшном спазме. Тем временем миссис Эванс придала берету последний штрих, громко попрощалась: «Пока на сегодня», — и нырнула в темноту.

Рейнольдс лежал в постели, пытаясь вспомнить, когда сэр Малькольм и он ездили в Лондон. У него была плохая память на такого рода вещи. Да, его память никогда не была хорошей, она всегда причиняла ему беспокойство. Он мог помнить длинный список того, что надо было купить, или все предметы, сданные на неделе в прачечную, но целые связки событий имели свойство незаметно ускользать из его памяти. Однажды, когда Рейнольдс пожаловался миссис Эванс на причуды памяти, она пригвоздила его своим гневно-насмешливым оценивающим взглядом и заметила:

— О, вы всегда можете вспомнить, что вас устраивает.

— Что вы имеете в виду, миссис Эванс, — раздраженно спросил Рейнольдс.

— О, я не имею в виду лично вас. Я говорю в общем смысле. Люди. Любой человек.

Если сэр Малькольм сказал, что они были в то время в Лондоне, значит, они и должны были там быть. Сэр Малькольм никогда не забывал каждый вечер заполнять свой дневник, как бы плохо он себя ни чувствовал. Но было что-то подозрительное в том, как он сказал о «крючке» и своей готовности соврать ради него. Как будто он вел с Рейнольдсом игру. И в самом деле, сэр Малькольм никогда не лгал; за все двадцать два года с ним Рейнольдс ни разу не видел его говорящим неправду о чем бы то ни было. Но не проскользнул ли в данном случае какой-то смутный намек на тайный сговор между ними?

Рейнольдс перевернулся на спину и, подложив под голову худые руки, уставился в темный потолок. Он надеялся, что это не будет еще один приступ бессонницы, подобный тому, что случился, когда миссис Эванс только пришла к ним работать и Рейнольдсу показалось, что сэр Малькольм подчеркивал свое расположение к ней, хотя та была новенькой. У Рейнольдса были таблетки, но, выпив одну, весь следующий день он ощущал головокружение и пустоту в голове.

И все-таки Рейнольдс узнает, не встречался ли он когда-либо с этой бедняжкой. Не так ли? Ведь наверняка? Это не того рода вещь, что можно забыть. Правда, он не мог вспомнить как следует смерть своей матери или Айрис, погибшей при воздушном налете. Но мать умерла, когда Рейнольдсу было только шесть; а в случае с Айрис он сам оказался наполовину погребенным под кирпичной кладкой рядом, так что в этом не было ничего особенно удивительного. Потрясение может вытворять с памятью самые жуткие штуки, это хорошо известно.

Такая прелестная малышка, похожая на куклу, с голубыми глазами (да, он уверен, что они должны были быть голубыми), с такими длинными шелковистыми волосами и с таким нежным вздернутым носиком. Кто захотел бы причинить ей боль? Уж, конечно, не он. Она была именно такой девочкой, какую он хотел бы иметь для себя, — именно такой девочкой, какой могла быть Айрис, когда она была маленькой, или какая могла бы быть у нее.

И если бы Рейнольдс встретил ее, все, что ему захотелось бы сделать, — это погладить ее по голове и поговорить с ней, посадить ее к себе на колени, купить ей какие-нибудь сладости. Ужасно было подумать об этих закрывшихся навсегда голубых глазах и об этих пухлых ручках и ножках, раскинувшихся на уединенном участке пляжа, о песке в ее волосах и о песке в ее прелестном ротике…

И тут вдруг Рейнольдс вспомнил куклу, и все его тело напряглось как при внезапном спазме. Он забыл куклу, он не думал о ней ни разу в течение целых сорока лет. Мимси часто ругала его из-за нее…

— Такой большой мальчик, как ты, и чтобы таскался с куклой! Постыдился бы.

Мимси — это было имя, которое он ей придумал, потому что не мог убедить себя называть ее Мама, что бы ни говорил отец. Ему было тогда семь. Мама, его настоящая Мама, подарила ему на Рождество куклу, и у этой куклы как раз были такие прелестные льняные волосы и голубые глаза, которые открывались и закрывались, и сливочно-персиковый цвет лица. Маленький Рейнольдс таскал ее повсюду с собой и даже волочил ее одной рукой сквозь сырые сорняки, заполонившие сад, так что изящная юбочка с оборками промокала насквозь, а ноги куклы были исцарапаны колючим кустарником и искусаны крапивой, совсем как и его собственные.

— Я отдам ее мусорщикам, когда они придут в следующий раз, — угрожала Мимси. — Вот увидишь.

Вот тогда Рейнольдс и схоронил куклу. Все его тело дрожало, а из горла вырывались рыдания, когда он начал разгребать гниющую листву под буком, а затем ожесточенно копать, копать и копать лопаткой, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.