Нексус - Миллер Генри Валентайн - Страница 20
- Предыдущая
- 20/85
- Следующая
Вдруг я пришел в себя — так сильный ветер разом разгоняет туман, и в этот момент меня почему-то больше всего беспокоила мысль о приближающемся Рождестве.
— Что будем делать? — спросил я со вздохом.
— Не отвлекайся, — сказала Стася. — Рассказывай дальше. Таким я тебя еще не видела.
— Рождество! — продолжал я. — Как мы его проведем?
— Рождество? — взвизгнула Стася, все еще думая, что я упомянул праздник в некоем символическом смысле. Когда же осознала, что я уже не тот завороживший ее субъект, каким был только что, она произнесла: — Бог мой! Не хочу больше слышать ни слова.
— Ну и хорошо, — удовлетворенно сказал я после того, как Стася скрылась в своей комнате. — Теперь и поговорить можно.
— Подожди, Вэл, подожди! — вскричала Мона, глядя на меня затуманенным взглядом. — Умоляю, не надо портить эти минуты.
— Все кончено, — признался я. — Что было — то было и быльем поросло. Продолжения не будет. Занавес.
— Нет, не кончено, — взмолилась Мона. — Приди в себя, успокойся… сядь сюда… я налью тебе выпить.
— Отлично, налей, пожалуйста! И дай чего-нибудь поесть. Зверски голоден. А куда подевалась Стася? Давайте закатим пир — будем есть, пить и болтать до утра. И к черту Рождество! К черту Санта-Клауса! Пусть его роль ради разнообразия исполнит Стася.
Вскоре обе женщины уже метались по комнате, не зная, чем мне угодить. И так старались исполнить любую мою прихоть… словно сам пророк Илия спустился к ним с небес.
— Остался у нас рейнвейн? — требовал я. — А ну-ка ставь на стол!
Я прямо умирал от голода и жажды. И с трудом дождался, когда они накроют на стол.
— Вот чертова полячка! — пробормотал я.
— Что ты сказал? — обернулась Стася.
— Хотите знать, что я тут нес? Теперь мне все это кажется сном… Вы ведь хотите знать, о чем я думал? Так вот, я думал о том… как будет прекрасно… если…
— Если что?
— Не важно. После скажу.
Я был наэлектризован. Ведь я рыба. Скорее всего электрический скат. Так и искрюсь весь! И до смерти хочу есть. Возможно, одно способствует другому. И у меня опять тело. Как чудесно вновь обрести плоть! Как чудесно есть, пить, дышать, кричать!
— Все-таки странно, — заговорил я, утолив первый голод, — как ничтожно мало, даже будучи в ударе, мы раскрываем себя. Вы, наверное, хотите, чтобы я продолжил монолог? Думаю, тот улов, что достал я из самых глубин, был любопытен. Теперь все ушло, осталось только воспоминание. Но в одном я уверен — сознание мое не отключалось. Я просто опустился в те глубины, где еще не бывал… Я извергал слова, как кит — фонтаны воды. Нет, не кит. Как неизвестная рыба, живущая на дне океана.
Я лихо отхлебнул из бокала. Отличное вино — рейнвейн.
— Странно и то, что началось все с тех набросков, что висят на стене. Я видел и слышал всю пьесу. Зачем тогда работать за столом? Я хотел написать ее только по одной причине — чтобы облегчить свои муки. Надеюсь, вы знаете, как я несчастен?
Громкие протесты.
— Забавно, но в том моем состоянии все казалось таким, каким и должно быть. Мне не приходилось напрягаться: все было понятно, полно значения и смысла, абсолютно реально. И вы не были теми дьяволицами, какими иногда кажетесь. Впрочем, и к ангелам, которых я мельком видел, вас трудно причислить. Они совсем другие. Но не могу сказать, чтобы мне хотелось всегда так видеть вещи.
Стася перебила меня. Она хотела знать: как именно!
— Все одновременно, — ответил я. — Прошлое, настоящее, будущее; землю, воду, воздух и огонь. Остановившееся колесо. Колесо света, так бы я это назвал. Причем вращается свет — не колесо.
Стася полезла за карандашом, желая записать мои слова.
— Не надо! — сказал я. — Словами это не выразить. То, что я говорю, — пустяки. Просто я не в силах сдержать себя. Но это разговор вокруг да около. Что случилось на самом деле, я не могу объяснить… То же самое и с пьесой. Ту пьесу, что я видел и слышал, никто не смог бы написать. Наши книги — отражения наших желаний. А взять, к примеру, нас. Никто ведь пас не выдумал. Мы существуем — и все. И всегда существовали. Чувствуете разницу? — Я повернулся к Моне. — Знай, я собираюсь устраиваться на работу. А буду продолжать прежнюю жизнь, вряд ли смогу писать.
Мона явно хотела возразить, но слова замерли у нее на устах.
— Сразу после праздников приступлю к поискам. А завтра позвоню родным и скажу, что мы встретим Рождество с ними. И не вздумай отказываться. Один я не пойду. Мне это просто не под силу. И постарайся хоть в этот день не разрисовывать себя до неузнаваемости. Никакой косметики… никаких шалей до земли. С моими родными трудно общаться и без отягощающих обстоятельств.
— Ты тоже пойдешь, — объявила Мона, повернувшись к Стасе.
— Ну уж нет! — возразила Стася.
— Ты должна! — настаивала Мона. — Одна я не выдержу.
— И то правда, — вмешался я. — Пойдем все вместе! С тобой, Стася, мы хоть со скуки не умрем. Только, пожалуйста, надень нормальное платье или юбку. И подколи волосы.
Мои пожелания их очень рассмешили. Стася будет изображать леди? Какая нелепость!
— Ты хочешь сделать из нее посмешище, — заявила Мона.
— Никакая я не леди, — со вздохом призналась Стася.
— Я всего лишь хочу, чтобы ты хорошо выглядела и была сама собой, — сказал я. — Не выряжайся как пугало огородное — только и всего.
Предчувствия меня не обманули. На самое Рождество, в три часа ночи, женщины ввалились в квартиру в стельку пьяные. Кукла, которую они повсюду таскали с собой, неизменный граф Бруга, выглядела так, словно ее хорошенько вздули. Пришлось с ними повозиться — раздеть и засунуть под одеяла. Но только я решил, что дамы наконец отключились, как те объявили, что хотят писать, и, шатаясь, по стеночке побрели в туалет. Путь недалекий, но они тем не менее умудрились задеть все столы и стулья, спотыкались, падали, с трудом поднимались, визжали, стонали, сопели, хрипели — все как полагается у запойных пьяниц. Кого-то даже вырвало. Когда они наконец снова оказались в кровати, я стальным голосом посоветовал им лучше не колобродить, а поскорее заснуть. Спать оставалось недолго. Будильник я поставил на 9.30, о чем им и напомнил.
Сам я почти не спал — всю ночь проворочался, кипя от злости.
Ровно в 9.30 прозвонил будильник. Мне показалось, что звонит он громче обычного. Я тут же встал, но обе подруги спали как убитые. Я толкал их, пихал, стягивал с кроватей — все без толку, бегал как сумасшедший от одной к другой, шлепал, сдергивал одеяла, ругал на чем свет стоит, грозил отстегать ремнем, но они даже не шевелились.
Потребовалось около получаса, чтобы заставить женщин подняться, но они плохо держались на ногах и все норовили на меня завалиться.
— Мигом под душ! — орал я. — Скорей! Я сварю кофе.
— Как можно быть таким жестоким? — простонала Стася.
— Почему бы тебе не позвонить и не сказать, что мы придем только к ужину? — взмолилась Мона.
— Не могу! — кричал я. — И не стану. Они ждут нас к обеду, а не к ужину.
— Скажи, что я заболела, — просила Мона.
— Нет и еще раз нет! Ты пойдешь туда — даже если мне придется тебя тащить.
За кофе женщины рассказали, какие купили для всех подарки. Именно из-за них они и надрались. Как это случилось? Ну, чтобы раздобыть на подарки деньги, им пришлось ходить по пятам за одним щедрым, но надоедливым идиотом, который уже третий день не просыхает. В результате они тоже основательно нагрузились, хотя совсем этого не хотели. Они рассчитывали отделаться от идиота сразу же, как он расплатится за подарки, но тот оказался не так уж прост и не отпустил их. Хорошо, что они вообще домой попали, закончили рассказ подруги.
Неплохая выдумка. Возможно, отчасти даже правдивая. Я проглотил рассказ, запив кофе.
— А теперь скажите мне, что собирается надеть Стася? — спросил я.
Стася выглядела такой беспомощной и смущенной, что с языка у меня чуть не сорвалось: «Да надевай ты что хочешь!»
- Предыдущая
- 20/85
- Следующая
