Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич - Страница 44

Да это так. Наступают сумерки революции, и нынешний юбилей ее является прекрасным поводом это признать и констатировать. Она победила, она обнаружила великую мощь, великую жизненность, она запечатлела себя незабываемым этапом всемирной и русской истории. Но… времена и сроки ее исполняются. Она приходит к своему естественному завершению.

Она сделала все, что могла, — пусть другие сделают лучшее. Она сожгла Россию огнем своего энтузиазма. Этот огонь согреет десятилетия, а России пора возрождаться из пепла: «не оживет, аще не умрет». Революция завершается — Россия восстанавливается. Россия мало-помалу, с великими трудностями, разоренная, нищая, но великая и прекрасная в своем жертвенном подвиге — «возвращается к нормальной жизни». Но это уже не старая Россия, упершаяся чугунным александровым конем в тупик, не знающая выхода из тупого оцепенения, — съедаемая глубоким внутренним недугом. Это — новая Россия, воскресающая к «новой жизни».

Пропала Рассеичка. –

Загубили бедную

— Новую найдем Россию, –

Всехвсетную…[122]

Революционная утопия побеждала, покуда на нее ополчались элементы, русской историей обреченные на слом.

В победах над ними она своеобразно утверждала себя, осуществляя свою национальную и мировую миссию. Но как только она победила, — логикой жизни самой она должна отойти, раствориться в будущем, предтечей которого она является, — уступить место конкретной жизненной правде.

Октябрьская революция вступает в пятый год своего бытия существенно иной, чем она была в момент максимального своего углубления. Был «немедленный коммунизм»; — сейчас возрождается частная собственность, поощряется «мелкобуржуазная стихия», и о «государственном капитализме» говорится как о пределе реальных достижений. Была «немедленная мировая революция»; — сейчас в порядке дня ориентация на мировой капитализм, отказ от экстремистских методов борьбы с ним. Был боевой воинствующий атеизм; — сейчас в расцвете «компромисс с церковью». Был необузданный интернационализм; — сейчас «учет патриотических настроений» и приспособление к ним. Был правовернейший антимилитаризм; — но уже давно гордость революции — красная армия. — Можно продолжать эти антитезы до бесконечности.

Все «конечные цели» революции уплыли в неопределенное будущее, — если хотите, стали «идеями-силами» в большом всемирно-историческом масштабе. «По тактическим соображениям» их изгнали из конкретной политики. Ангел революции тихо отлетает от страны: он уже обеспечил себе бессмертие.

«Но — скажут — осталось главное. Осталась революционная власть. Пока жива она — жива и революция». Как раз то же самое говорит про себя и сама эта власть. «Пока мы держимся — живет и великий Октябрь». Это верно лишь отчасти. Это было бы верно вполне, если бы Октябрь умещался в пару или тройку алгебраических революционных формул, да в группу знакомых фотографических карточек, снятых в Октябре. Тогда все было бы в исправности: формулы все еще красуются в надлежащих местах, обозначая «конечные цели», в знакомые лица занимают все те же руководящие государственные посты.

Но нет, — Революция не исчерпывается столь простыми вещами.

Она есть дух, она прежде всего есть дух живой. Она — стиль страны в определенную эпоху ее жизни. Она — жизненный порыв, имеющий свое начало и свой конец.

Страна уже не та, что была четыре года тому назад. Существенно иная объективная обстановка — и материальная, и психологическая, и международная, и национальная. «Опыт» проделан, максимальное революционное каление — позади. Начинаются сумерки, — быть может и очень долгие, длительные, как в северных странах…

Это не может не отражаться и на власти. Пусть ее держат те же лица, но они сами уже не те. Они объективно не могут быть теми же, ибо уже не та стихия, живущая в них.

Или революционная власть будет постепенно наполняться новым содержанием, или ей придется вовсе уйти.

Третьего выхода не дано.

В свое время французские якобинцы оказались неспособны почувствовать новые условия жизни — и погибли. Ни Робеспьер, ни его друзья не обладали талантом тактической гибкости. Нынешняя московская власть сумела вовремя учесть общее изменение обстановки, понижение революционной кривой в стране и во всем мире. Учесть — и сделать соответствующие выводы. Поэтому она и живет до сих пор, и положение ее вполне прочно, поскольку она, повинуясь велениям жизни, спускает нынешнюю Россию с вершин революции. Судя по всему, она делает это твердо, разумно, энергично. Точно так же, как четыре года тому назад она влекла страну на головокружительные революционные высоты.

«Дух истории» по-прежнему с нею.

Четыре долгих и страшных года сделали явными для всех, что путь возрождения России лежит через Великую Революцию. Фокус событий — в органическом процессе революционного развития.

Пульс России бился все эти годы в Москве и только в Москве, — а не в Омсках, Екатеринодарах и Севастополях. Теперь это уже бесспорно. Разве лишь безнадежно слепым это остается недоступным. И все положительное, что только было в Омсках, Екатеринодарах и Севастополях, — все это ныне усваивается Москвой («белые идеи переползли через красный фронт») и может претворяться в жизнь только ею. Фундамент новой России закладывается Революцией, сжегшей старую Россию. И теперь, когда острый революционный процесс, осуществив свою мировую и национальную миссию, подходит к естественному своему концу, с особенно ясной непререкаемостью ощущается необходимость забвения всех политических распрей, так мучительно разделявших Россию за эти четыре года, и повелительно выдвигается долг всероссийской деловой работы над воссозданием подорванных сил государства. Это воссоздание идет ныне под знаком советской власти, отказавшейся от революционного утопизма.

Тем более незыблемую основу приобретают призывы к действенному примирению с ней, к добровольному и честному признанию ее единственной российской властью.

«Вехи» и революция[123]

В московской «Правде» (14 окт. с. г.) напечатана передовая статья, посвященная вышедшему недавно в Праге сборнику «Смена Вех». Эта статья побуждает меня, как одного из участников пражского сборника, еще раз подчеркнуть истинный смысл того «примирения с революцией», к которому, с моей точки зрения, призывают новые «Вехи», и к которому, как известно, склоняются все более и более широкие круги интеллигентской эмиграции.

Если, со своей стороны, наши зарубежные политические стародумы по соображениям полемического характера нередко, но тщетно собираются записать нас в «большевики», то с другой стороны и советский официоз, очевидно, по тактическим мотивам стремится представить наше «примирение с революцией» в несколько стилизованном, сгущенном свете.

Прочтя статью «Правды» с искусно, но, несомненно, односторонне подобранными цитатами, можно, пожалуй, и впрямь подумать, что авторы цитируемого сборника — «без пяти минут большевики». На самом же деле это не так, и, обращаясь к власти, с которой мы призываем примириться всех русских патриотов, мы должны ей открыто выявить наше подлинное лицо.

Да, авторы новых «Вех» признают правительство русской революции.

Да, они посильно борются со всякими авантюрами, против него направленными, откуда бы эти авантюры ни исходили.

Бывшие солдаты белой борьбы, ныне они сознательно и честно, без всякой задней мысли, готовы всемерно способствовать воссозданию родины, возглявляемой советским правительством. Тяжбу о власти они считают поконченной.

Это так. Это бесспорно… Они утверждают это категорически и добровольно, без всякого принуждения, пользуясь за границей России всеми благами свободы самоопределения, мнения и слова.