Оранжевый портрет с крапинками (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/120
- Следующая
— Зачем? А он, вишь, в императоры всемирные метит. Я, говорит, весь мир без всякой войны захвачу, потихоньку. Потому что люди-то сами весь белый свет в свалку ржавую превращают, а я над ржавчиной, мол, хозяин…
— А эти… ну, которые ведьмы… — Я опять смущенно глянул туда, где шел танец. — Они, значит, от него научились колдовству, от этого Хозяина?
— Ясно дело, от него… Хозяину помощники-то нужны, вот и учит. Да только эта наука им не в радость. Невольные они…
— Значит, у него колдовство злое?
Сторож сердито подергал бородку.
— Оно никакое, колдовство-то. Оно просто сила такая. Ну, вроде как электричество. Для чего хошь использовать можно. Когда для света и для радости… — Он взглянул на негоревшую лампочку. — А когда для стула электрического, как американцы эти… Значит, в какие руки попадет, так и будет.
— И магнитное притяжение тоже! — вспомнил я и вытянул руку с компасом. — Вот… Иногда оно чтобы верный путь узнавать, а иногда для магнитных мин, как фашисты придумали…
— Ну, вот то-то… — Старичок погладил компас заскорузлым пальцем. — Ладная вещичка. Но ты гляди, если до Хозяина будешь добираться, стрелку эту дома оставь. Он железо издалека чует, а магнитное особо…
— А зачем мне до него добираться? — спросил я с испугом.
— Да нет, это я так… Ты, главное дело, в себе ржавчины не допускай, чтоб к ему в сети не попасть…
Я хотел было спросить, как это «ржавчина в себе», но не стал. Во-первых, я уже догадывался, что это такое. А во-вторых… стало очень тихо. И воздух сделался опять болотным и душным. И меня начала давить сонливость.
Подошла Настя.
— Ой, Тополёк, спишь совсем!
Она подхватила меня на руки и быстро понесла. Но я не сразу поддался сну. Я спросил шепотом:
— Настя, а правда есть на свете Хозяин? Он вас правда заколдовал?
Она ответила тоже шепотом:
— Потерпи малость. Потом узнаешь.
— Когда узнаю? Завтра?
— Нет, завтра не приходи. Теперь у нас такая работа, что сторонний глаз ни к чему… Срок придет — позовем…
Я огорчился:
— А когда срок-то?
— Потерпи маленько. Скоро…
— Когда скоро-то?
— А вот луна усохнет до половинки…
ОБНОВА
За луной я не следил. Да и невозможно это было, потому что каждый вечер небо загромождали душные грозовые тучи. Громадные такие и непроницаемые.
Грозы я побаивался. Поэтому я плотно затворял окошко, задергивал шторки и, когда ложился в постель, ставил на табурет лампу в самодельном картонном абажуре. Говорил маме, что почитаю перед сном. Но дело было не в чтении. Если комната темная, вспышки грозы пробивают занавеску и озаряют стены жутковатым неподвижным светом — то лиловым, то розоватым, то белым. Иногда после вспышки сильно грохает. А иногда, если гроза далеко, наступает тягучая тишина, а потом накатывается медленный, ленивый такой рокот. Это не так страшно, как близкие разряды, но все равно нервы натянуты.
В один из таких «рокочущих» вечеров я читал толстую книжку про рыцаря Айвенго (выпросил у Лешки Шалимова) и прислушивался: не делается ли гроза ближе? Было уже поздно, и мама сказала из-за перегородки:
— Хватит глаза портить. Спи.
— Я еще маленько…
— Кому я говорю!
Пришлось выдернуть вилку из штепселя.
И сразу комната озарилась розовой неторопливой вспышкой. Я напрягся и стал ждать громового удара. Ждал, ждал… Глухой грохот донесся лишь через полминуты. Но за эти полминуты я не успокоился. Наоборот, страх вырос, натянул во мне звенящие струнки, и они отзывались на каждый толчок сердца.
Я вдруг понял, что боюсь не только грозы. Вообще боюсь. Чего-то непонятного. Страх был такой, как тогда, в ночь знакомства с ведьмами.
А может быть, я уже сплю и боюсь во сне? Но я лежу с «растопыренными» глазами. И закрыл бы, да не получается…
Прошло минут пятнадцать. Леська поворочался, похныкал и опять уснул. Мама тоже ровно дышала за стенкой. Гроза то приближалась, то откатывалась. И опять приближалась! И вот зажглась такая молния, будто за окном включили тысячу фонарей (ну и грохнет!). Но не грохало. Я опять вытаращил глаза. Молния угасала очень медленно, и в этом слабеющем свете я успел заметить на стене… знакомые часы!
И стрелки стояли на двенадцати.
Я начал суетливо одеваться. Штаны, ковбойка, сандалии… Черт, никак не застегиваются. Ладно, и так сойдет. Старый свитер (я его надеваю, когда стою в футбольных воротах). Будет, конечно, жарко, зато в плотной одежде чувствуешь себя больше защищенным от грозы… Тут наконец прикатился гром и обрушился на крышу, на меня, как товарный поезд с откоса. Я присел, заткнул уши. И вот этими заткнутыми ушами сквозь ватную глухоту, сквозь замерший грохот грозы и расстояние спящих комнат я услышал еле ощутимое, но настойчивое постукивание в наружную дверь.
Как в тот раз.
Да, я уже понял, я иду!
Хотя я не знаю зачем. Почему именно в грозу? Почему я опять боюсь? Что случилось?
В щелкающих по полу, незастегнутых сандалиях я выскочил в сени (щели засветились от новой вспышки). Откинул крюк. На крыльце стояла Глафира.
— Идем, — как-то неласково сказала она. И пошла, не оглядываясь. Я засеменил следом.
— А Настя где?
— Дошивает, — сумрачно отозвалась Глафира.
— Чего дошивает-то?
— Иди, узнаешь…
Неуютно мне было, нехорошо. Но что делать, я шел, пригибаясь от вспышек. Тяжелая капля ударила меня в шею и поползла под ковбойку…
В бане было светло. Горело несколько свечей, причем у двух стояли зеркала. Старуха Степанида неподвижно сидела в своем углу, и свечки отражались в ее очках. Настя широко махала иглой над куском шелковистой белой ткани.
— Здрасте, — неловко сказал я.
Степанида только очками шевельнула, а Настя будто и не слыхала. Все вскидывала руку с иглой. Глафира подтолкнула меня к скамье, над которой висели мохнатые веники. Сказала глуховато:
— Сымай одежку-то…
У меня обмякли коленки и захолодел живот.
— Ка… кую одежку? — пробормотал я.
— Все сымай.
— 3-зачем?
Степанида пробубнила из угла:
— Ты будешь слушаться или нет? Узнашь зачем, про это сразу не сказывают…
Я промямлил, что не хочу. И даже подумал, что надо зареветь, но не получилось.
— Давай-давай, — поторопила Глафира. — Хочу не хочу, теперь какая разница? Время пришло.
Я умоляюще взглянул на Настю. Но она как раз встряхивала свое шитье и дула на него. Ее лицо было спрятано за тканью.
И все же она отозвалась на мой отчаянный взгляд:
— Не бойся, Тополёнок, так полагается, чтобы обновку нашу примерить…
Что было делать? Я ослабел от всех своих страхов и спорить больше не мог. Отодвинулся к самому краю скамейки, где было больше тени, потянул через голову свитер, стряхнул сандалики…
Ужасно неловко было раздеваться при тетках, но самое главное даже не это. Главное — как я боялся. Слова Насти про обновку успокоили меня лишь самую капельку. Тем более что и голос у нее нынче был какой-то странный.
А вдруг это уловка? Может, они что-то страшное задумали? Вдруг съедят, как обещали в первую ночь? Нет, котел холодный… Или защекочут, как тетя Тася рассказывала! И весь я покроюсь ржавчиной… Да ладно, живым бы остаться…
Я ежился и путался в пуговицах, а Глафира стояла рядом и шепотом поторапливала, пока я не остался без единой ниточки. Тогда она взяла меня горячими пальцами за бока и вынесла к свету, как выносят самовар.
Поставила на табурет. Хихикнула.
— Весу-то в ём, как в пухе… Дунь, дак и так полетит, без етого…
— Цыц, — сказала Степанида.
Я стоял съеженный, тощий, беззащитный и ничего не понимал.
Но это было совсем недолго. Шагнула ко мне Настя, взмахнула над головой своим шитьем, и по мне пробежали прохладные шелковые волны — широкая белая одежда накрыла меня до колен.
Только не думайте, что я обрадовался. Я еще больше перепугался. Показалось, что обрядили меня в какой-то саван. А саваны — это же все знают! — наряд для того света.
- Предыдущая
- 11/120
- Следующая
