В семье - Мало Гектор - Страница 38
- Предыдущая
- 38/49
- Следующая
— Ты что-то очень долго возилась, — заметил он.
— Письмо довольно длинное, да и перевод очень труден.
— Тебе не мешали? Я слышал, как кто-то два раза отворял и затворял твою дверь.
— Господин Теодор и господин Талуэль приходили ко мне в бюро.
— А!
Он хотел еще что-то сказать, но потом, точно раздумав, промолвил:
— Сначала письмо, а об этом мы еще успеем поговорить. Садись возле меня и читай медленно, отчетливо, не слишком повышая голос.
Она прочла, как ей было приказано, голосом скорее приглушенным, чем обычным.
Несколько раз господин Вульфран прерывал ее, но не обращался к ней, а следовал за своими мыслями:
«…Примерные супруги… светские удовольствия… английских торговых домов»… Каких домов?
«…От одного из его друзей»… Кто этот друг?..
К какому времени относятся эти сведения?..
Когда Перрина кончила чтение письма, господин Вульфран проговорил в раздумье:
— Все фразы! Ни одного факта, ни одного имени, ни одного числа. Какой поверхностный ум у этих людей!
Он помолчал с минуту и потом спросил:
— Можешь ты перевести с французского на английский так же, как ты перевела письмо с английского на французский?
— Если фразы не очень трудны, — да.
— Депешу?
— Я думаю, что смогу.
— Ну, садись за маленький стол и пиши:
«Дакка. Миссия. Отцу Фильдэсу.
Благодарю за письмо. Прошу сообщить депешей, ответ уплачен двадцать слов, имя друга, получившего известия позднее этих. Сообщите также имя миссионера в Дэра и предупредите его, что я буду писать прямо к нему.
Пендавуан».
— Переведи это на английский язык и постарайся насколько можно сократить… по одному франку шестьдесят сантимов за слово… нечего их зря бросать… пиши крупно, четко.
Перевод был окончен довольно быстро, и Перрина стала громко его читать.
— Сколько слов? — спросил старик.
— По-английски — сорок пять.
— Это выходит семьдесят два франка за депешу да тридцать два за ответ, а всего сто четыре франка. Вот тебе деньги, отправляйся сама на станцию и прочти депешу телеграфистке, чтобы она не наделала ошибок.
На веранде Перрина встретила Талуэля, который, заложив руки в карманы, прохаживался взад и вперед, наблюдая за всем, что происходит на дворе и в конторе.
— Куда ты идешь? — остановил он девочку.
— На телеграф, отнести депешу.
Талуэль быстрым движением вырвал депешу из рук Перрины, но, увидя, что она написана по-английски, сейчас же возвратил ее обратно.
— Ты не забыла, что сегодня вечером должна говорить со мной? — сердито буркнул он.
— Нет, сударь.
Вернувшись с телеграфной станции, Перрина долго пробыла одна, так как господин Вульфран потребовал ее к себе только в три часа, как раз в минуту обычного выезда.
— Ты так хорошо правила вчера, что я и сегодня попрошу тебя оказать мне эту услугу, — сказал он. — Кроме того, нам надо поговорить так, чтобы не помешали посторонние.
Когда они проехали деревню и выбрались на луга, где в это время сенокос был в полном разгаре, молчавший до сих пор господин Вульфран наконец заговорил:
— Ты мне призналась, что Теодор и Талуэль приходили к тебе в бюро.
— Да, сударь.
— Что им от тебя понадобилось?
Перрина колебалась.
— Что же ты молчишь? Или ты забыла, что должна мне все говорить?
— Да, сударь, я это знаю… но я боюсь… я не решаюсь…
— Никогда не следует колебаться при выполнении своих обязанностей: если ты думаешь, что должна молчать, — молчи; если же думаешь, что должна отвечать на мой вопрос, — то отвечай.
— Мне кажется, что я должна отвечать.
— Я тебя слушаю.
Перрина рассказала, как приходил в бюро Теодор, и слово в слово повторила весь его разговор с ней.
— И это все? — спросил старик, когда она умолкла.
— Да, сударь, все.
— А Талуэль?
Перрина так же правдиво передала сцену с директором, слегка изменив лишь то, что имело отношение к болезни господина Вульфрана, затем рассказала про новую встречу с ним, когда относила депешу, и прибавила, что он опять настойчиво требовал от нее донесения по поводу письма из Дакка.
Поглощенная своим рассказом, девочка предоставила Коко идти шагом, и старая лошадь, пользуясь этой свободой, спокойно брела, вдыхая приятный запах высыхающего сена.
Несколько минут господин Вульфран не говорил ни слова, и наблюдавшая за ним Перрина заметила выражение досады на его лице.
— Прежде всего, я должен тебя успокоить, — наконец заговорил он. — Будь уверена, что с тобой ничего не случится, и, если кто-нибудь вздумает отомстить тебе за это сопротивление, я сумею тебя защитить. Я ведь предвидел эти попытки, когда приказывал тебе не сообщать никому содержания полученного из Дакка письма. Больше этого не случится. Начиная с завтрашнего дня ты будешь заниматься у меня в кабинете; я отведу тебе комнату в замке, и ты будешь обедать вместе со мной. Я уверен, что мне предстоит получать из Индии и посылать туда письма и депеши, о которых знать будешь ты одна. Я должен принять меры, чтобы у тебя не вырвали силой или не выманили хитростью те сведения, которые должны оставаться в тайне.
Радость Перрины была так сильна, что она не могла даже говорить.
— Доверие к тебе явилось у меня благодаря твоей храбрости в борьбе с нуждой; когда человек так отважен, как ты, он должен быть и честен; ты только что доказала мне, что я не ошибся и могу довериться тебе, как если бы знал тебя уже целые годы. Ты, вероятно, уже замечала не раз, что обо мне говорят с завистью, но уверяю тебя, что самый бедный из моих рабочих несравненно счастливее меня. Что такое богатство без здоровья, которое позволяло бы им пользоваться? Тяжелое бремя и больше ничего… А горе, которое я ношу в себе, давит меня. Я знаю, что целых семь тысяч рабочих живут только благодаря мне; ради них я должен жить и трудиться, потому что, если меня не станет, это обернется бедой: одни сделаются нищими, а другие могут даже умереть голодной смертью. И я должен жить ради них, ради чести этого дома, созданного мною, составляющего мою радость, мою славу, — а я слеп!
Старик смолк, и горечь этой жалобы вызвала слезы на глазах Перрины; после небольшой паузы он продолжал:
— По тому письму, которое ты переводила, а также по рассказам рабочих ты должна знать, что у меня есть сын; но между ним и мною, по разным причинам, о которых я не хочу говорить, произошли серьезные разногласия, разлучившие нас, а его женитьба без моего согласия привела к нашему полному разрыву, хотя и не погасила моей любви к нему. Несмотря ни на что, я его люблю, как любил еще ребенком, и когда я о нем думаю — а я только о нем и думаю днем и ночью, — я своими потускневшими глазами все еще вижу маленького мальчика. Своему отцу мой сын предпочел женщину, которую он полюбил и на которой женился. Вместо того чтобы вернуться ко мне, он остался жить возле нее, потому что я не мог и не должен был принять ее. Я надеялся, что он уступит; он думал, что я сам уступлю. Но у нас у обоих один и тот же характер: мы не уступили, ни тот, ни другой. Я больше уже не получал о нем известий и, как ты сама знаешь, несмотря на все розыски, не знаю даже, где он. К тому же здесь есть еще одно обстоятельство, которое я тебе постараюсь объяснить. Хотя ты еще ребенок, ты должна знать и постараться понять все, чтобы быть мне действительно полезной. Продолжительное отсутствие моего сына и наш разрыв пробудили в других людях некоторые надежды. Если мой сын не явится занять мое место, когда пробьет час, кто заменит его? Кому достанется все это состояние? Понимаешь ли ты, какие надежды невольно пробуждаются этим вопросом?
- Предыдущая
- 38/49
- Следующая
