Дар Змеи - Кобербёль Лине - Страница 33
- Предыдущая
- 33/70
- Следующая
Высокие двери стеклянного дома, выходившие в яблоневый сад, были распахнуты, а среди лимонных деревьев, финиковых пальм и виноградных лоз стоял накрытый стол. Серебряный шандал со множеством свечей разливал море света, а молоденькая девушка в накрахмаленном белом фартуке уже готовилась подавать первое блюдо.
— Извольте садиться! — пригласил служитель в синем жилете и придвинул стул матери, а потом мне. Никто со мной прежде не обходился так услужливо, на самом деле, никто и никогда…
Я восседала на белом стуле с синим бархатным сиденьем. Передо мной на тарелке лежал рыбный рулет, тонувший в маленьком озерце оранжевого соуса. Сверху он был украшен тонкими полосками тертой апельсиновой корочки…
А я не могла не думать о Мелли и Розе, которые как раз в этот миг ели на ужин ячменную кашу или вареную чечевицу с салом, если им повезло.
Служитель и девица ушли. Третий стул по-прежнему пустовал. Где же Мессир Аврелиус?
— Роскошные обеды и серебряные канделябры, — пробормотала матушка, глядя на рыбу. — Все это очень хорошо. Но я бы предпочла получить деньги, откупиться от этого Заведения и поглядеть, что можно сделать для Давина и Нико.
— Ты слишком низко летаешь, Мелуссина! — произнес чей-то голос. — Ты наверняка могла бы получить и то и другое.
Мама вскочила, да так резко, что стул опрокинулся.
— Ты! — прошептала она. — Мне бы следовало догадаться!
Сецуан вышел из теней яблоневого сада, да так неслышно, что казалось, будто он скользил, а не шел.
— Не хочешь ли присесть? — спросил он. — Я могу помочь тебе, Мелуссина, ты ведь знаешь, что это в моих силах.
— А что взамен? — горько спросила мать. — Ты ведь ничего не делаешь даром. И этому есть цена.
Сецуан замешкался.
— Все же садись! — вкрадчиво пригласил он. — Когда ты ела в последний раз? У тебя наверняка целый день маковой росинки во рту не было. Обещаю: обед — дар, которым вы можете насладиться безвозмездно.
Свет блестел на его короткой алой шелковой куртке и на серьге в виде змейки. Мать не спускала с него глаз, и даже если он не встречался с ней взглядом, было ясно видно, что он ее не боится.
— А теперь садись, — повторил он, протянув руку к тарелкам с рыбой.
Мне уже нисколечко не хотелось есть. И я не поверила собственным глазам, когда мать медленно кивнула.
— Хорошо! — сказала она. — Давайте, по крайней мере, вместе поедим. И поговорим о том, что мы можем сделать друг для друга.
Она расправила складки своего одолженного зеленого платья и подождала, покуда Сецуан не поднял упавший стул и не поставил его на место.
— Вина? — спросил он.
Она кивнула:
— Да, спасибо!
Он вытащил хрустальную пробку из кувшина и налил золотистое вино в один из грех стаканов перед маминой тарелкой. Наливая вино, он стоял за ее стулом, как это делают прислужники. Я невольно заметила, какие у него красивые руки, с длинными прямыми, гибкими пальцами. Руки человека, играющего на флейте.
— Дина?
Он протянул мне кувшин.
— Немного, — сказала матушка. — Выпьешь с водой, Дина!
Я послушно налила в вино воду. Мои руки чуть-чуть дрожали. Я не понимала, почему мы здесь сидим и притворяемся, будто мы все трое добрые друзья. Неужто он внезапно стал другим и подобрел? Неужто мы ошиблись, убегая от этого человека сломя голову?
Мама стала есть рыбу, словно все так и полагалось. «Я могу помочь тебе», — сказал он. Не потому ли мы по-прежнему сидим здесь? Из-за того, что матушка надеется так или иначе купить его помощь? Но что случилось, чем мы владеем, что могло бы заинтересовать его? Его, у кого хватает денег жить и кормиться на дорогущем постоялом дворе?
— Я был в зале Суда, когда Давину и юному княжескому сыну вынесли приговор, — сказал Сецуан, взяв кусочек рыбы. — Суд был весьма скорым.
— Княжескому сыну? — переспросила, приподняв бровь, матушка.
— О да! Я прекрасно знаю, кто в самом деле «двоюродный брат» — кузен Нико.
Он улыбнулся: ни следа торжества или презрения! Улыбнулся мило и тепло, будто меж нами обнаружилась общая чудесная тайна.
«Не рассчитывай на него! — приказала я себе. — Вспомни, кто он!»
Но как это было трудно, когда он вот так сидел здесь и улыбался, и бесстрашно встречался со мной взглядом. «Ведь так делает и Дракан!» — самой себе сказала я. Но Сецуан не очень-то походил на Дракана. Он скорее походил на меня: эти черные волосы, эти зеленые глаза! Ну просто вылитая я!
Мама отложила вилку в сторону.
— Ладно! Тебе известно, кто такой Нико! Будет ли также стоить сколько-нибудь, чтобы заставить тебя сохранить эту тайну? — спросила она, и голос ее звучал так же твердо, как голос какого-нибудь торгаша.
— Почему тебе вечно кажется, будто я собираюсь причинить тебе зло? — спросил Сецуан.
— Горький опыт научил меня этому…
— Мелуссина, я никогда не принуждал тебя… Я никогда не вредил тебе. Я никогда не желал ничего другого, кроме как…
Он замешкался, словно испугался того, что она сделает.
— Ничего другого, кроме как любить тебя, — наконец выговорил он.
Я и предположить не могла, что творилось в голове матери. Она сидела совершенно спокойно, не меняя выражения лица.
— А твоя мать? — спросила она. — Твои родичи? Они что, тоже хотели лишь любить меня?
Он опустил глаза, не в силах глядеть на нее.
— Моя мать умерла, — вымолвил он, вертя меж пальцами свой стакан, так что вино наконец перелилось через край, устроив небольшой водоворот. — Ныне старейшина нашего рода — моя тетка. Я знал… я знаю, род мой совершал такое, что тебе простить трудно. Такое, что немногие люди захотят понять. Но я теперь здесь, с тобой, а не с ними. Это тебе о чем-то говорит?
Я была просто ошеломлена, увидев вдруг, как крупные прозрачные слезы льются по щекам матери.
— Вы так подло искусны, — сказала она, и в голосе ее слышались не слезы, а лишь гнев, схожий с горной лавиной, такой ужасающий и безмерный, что все остальное было сметено. — Вы умеете выдавать день за ночь, а Зло за Добро. Ты никогда не хотел полюбить меня. Твоя мать отослала тебя ко мне так, как отсылают жеребца к кобыле, потому что ей пришло в голову, будто потомство наше может быть не совсем обычным. Ты можешь отрицать это, глядя мне в глаза?
Мелкие круговые движения стакана прекратились. Какой-то миг он сидел тихо. Свет искрился на гранях его серьги со змейкой.
Потом он прошептал:
— Нет, не могу. Дитя, обладающее Даром Змеи и силами Пробуждающей Совесть… то было слишком большим соблазном. Однако я не могу сказать, что никогда не любил тебя.
— Не лги мне! Не начинай опять, Сецуан!
— Я не лгу!
И прежде чем снова опустить взгляд, он поднял голову и какой-то миг, краткий и тяжелый, смотрел ей в глаза.
Это потрясло ее.
— Дина! — молвила она. — Пойди… пойди и… принеси нам еще немного вина.
Я продолжала сидеть.
— Мы можем позвать лакея, — ответила я. Мне не хотелось оставлять ее с ним наедине, ни в коем случае.
Как угодно, только не такой, какой была она сейчас — со следами слез на щеках и руками, которые никак не могла успокоить.
Мама глянула прямо на меня.
— Пойди! — велела она.
Я неохотно поднялась. Нелегко перечить матери, обладающей силами Пробуждающей Совесть. Порой это просто невозможно. Я взяла кувшин и вышла из-за стола. Но, отойдя довольно далеко и оказавшись в тесном сумраке теней фруктового сада, где мама не могла увидеть меня, я остановилась.
Матушка подождала, пока я, по ее расчету, оказалась на таком расстоянии, что не могла ничего услышать. Стремительным движением отерла она со щек слезы и выпила последний глоток вина, еще оставшийся в стакане.
— Ну ладно! — твердым и каким-то чужим голосом произнесла она. — Поговорим о ценах.
— Мелуссина…
— Нет! — отрезала она. — Никаких красивых слов! Никаких пробудившихся мечтаний! Никакой лжи! Что ты предлагаешь, как ты можешь нам помочь?
— Дать деньги, которые тебе нужны, ту помощь, что может вызволить твоего сына и юного Никодемуса Равна из Сагис-Крепости.
- Предыдущая
- 33/70
- Следующая
