Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник) - Арсеньева Елена - Страница 32
- Предыдущая
- 32/125
- Следующая
Бауэр влюбился в новую актрису с первого взгляда и не намерен был расставаться с ней. Он хотел теперь только одного: как можно дольше наслаждаться ее красотой и владеть ею… нет, не физически, — владеть не обладательницей этой красоты, а ее духом, ее синематографическим образом. Бауэр стал для Веры идеальным режиссером, а она для него — идеальной актрисой, которая слушалась его рабски. Именно поэтому он смог не только максимально раскрыть красоту Веры Холодной, но и научить ее использовать эту красоту для наилучшей передачи своих эмоций.
— И это ему удалось, — согласился Шульгин, внимательно слушавший Чардынина и Веру, которые рассказывали все это наперебой.
— Да… — прошептал Гришин-Алмазов. — Это правда. Ох, какой я идиот… — пробормотал он вдруг.
— Хм, — понимающе сказал Шульгин.
— Почему? — спросил интриган Чардынин.
— Я осмелился прийти сюда без цветов, а должен был засыпать вас цветами! — пылко воскликнул губернатор. — Мне хочется выразить свой восторг, свое восхищение, но я не знаю, как…
— О нет, цветов на сегодня довольно, — поежилась Вера. — Так что вы, наоборот, поступили очень умно.
— Нет! — воскликнул Гришин-Алмазов. — Я хочу чем-то отблагодарить вас! Вот, позвольте преподнести вам…
Он сорвал с пальца перстень и протянул его на ладони Вере.
— Какой странный, — шепнула она боязливо.
Перстень и впрямь был странный: тяжелая, грубая золотая оправа и серый слоистый камень с черным дробящимся рисунком.
— Какой красивый, — добавила Вера через мгновение, чувствуя ужасную неловкость: принимать такие подарки от мужчины, известного своей неразборчивостью в связях, — это рискованно, однако перстень очаровал ее с первого взгляда. И было ужасно жаль отказаться от него только ради того, чтобы отдать дань приличиям.
— Это подарок, — сказал Гришин-Алмазов. — Подарок от человека, которому я спас… — он запнулся и тут же поправился: — Которого я выручил из беды.
Все поняли, что оговорка сделана была только из скромности, потому что слова «спас жизнь» прозвучали бы слишком громко для того, кто чурался всякой позы.
— Этот человек сказал, что я могу в свою очередь подарить перстень тому, кто мне… кого я… кем я…
Он снова запутался в словах, и снова все поняли, что имелось в виду.
Вера покраснела, но не столько от смущения, сколько от удовольствия.
— Вера Васильевна, вы — величайшая драгоценность нашего времени, — продолжал Гришин-Алмазов. — Вы сами должны быть оправлены в драгоценный металл всеобщего обожания.
— Черт возьми, — ухмыльнулся Шульгин. — Уж эти мне поэты…
— Жизнь наша так невероятно неустойчива, — говорил губернатор. — Она так хрупка… в это безумное время мы все ходим по острию ножа… и в любое мгновение ветер судьбы сдует кого-то из нас и унесет в мир иной. Я бы хотел, чтобы этот перстень напоминал вам обо мне, Вера Васильевна, когда этот ураган сметет меня с вашего пути.
— А если он сметет меня раньше? — спросила Вера с улыбкой. — Что тогда станется с перстнем?
Гришин-Алмазов растерянно пожал плечами:
— Ну… если, не дай бог, такое случится, вы оставите его… кому-нибудь, кому захотите.
— Я хочу, чтобы он вернулся к вам, — со странной серьезностью сказала Вера. — Вы возьмете его обратно? Клянетесь?
— Клянусь, — так же серьезно ответил одесский диктатор, осторожно беря ее руку и надевая перстень на средний палец — здесь он еще более или менее пришелся впору, для безымянного был бы слишком велик.
— Что это вы начали за здравие, а кончили за упокой? — проворчал Шульгин.
— А какой фильм Веры Васильевны вам больше всего нравится? — несколько некстати проговорил Чардынин, желая разрядить обстановку.
Гришин-Алмазов не успел ответить.
Дверь в номер открылась, на пороге появился человек в черкеске, поклонился, сделал какой-то знак…
— Минуту, — сказал одесский диктатор. — Я вернусь.
И торопливо вышел в коридор.
— Смотрите, сердце летит! — вдруг раздался крик.
Алёна встрепенулась. О, да она ведь задремала, оказывается. А спинку-то чуть припекло, самое время повернуться.
Села на топчане, огляделась, поправив съехавшие очки. Море было по-прежнему необычайно красивым, сине-зеленым, оно кипело белопенной — а как же ж иначе! — волной, но даже на взгляд было понятно, какое оно нынче студеное, это южное море. Народу на берегу лежало и сидело великое множество, но купаться почти никто не рисковал: за один день температура воды упала чуть не до пятнадцати градусов.
Пока Алёна тут загорала, она много каких разговоров наслушалась, и насчет воды, конечно, тоже. Оказывается, ветер «сдул» верхний, уже прогретый до двадцати градусов слой воды, а взамен пришел глубинный — холодный. Кто-то из загоравших даже обозвал данное явление по-научному — апвеллинг. Да хоть горшком назови! С ума сойти, приехать в Одессу — и даже не искупаться в Черном море! А вдруг и в самом деле завтра погода испортится, как сулят здешние синоптики?
Алёна поправила полотенце на топчане и легла на спину, глядя в прозрачное и высокое небо, с одной стороны накрывающее море голубым куполом, а с другой — окаймленное грядой парковых деревьев, растущих на высоком берегу, под которым располагался пляж. По небу и в самом деле летело серебристое сердце — воздушный шарик.
— Его вон с той яхты пустили, — сказал один из многочисленных внуков бабы Вали, заметив, куда смотрит Алёна. — И раньше еще пускали. Целый день оттуда разноцветные сердечки лётают.
Алёна приподнялась и посмотрела на море. На небольшом расстоянии от берега покачивалась на волнах легкая белая яхта. Можно представить, как она прекрасна под парусом! Впрочем, и сейчас она была хороша, как игрушка. Солнце играло в металлических частях оснастки, загораясь иной раз мгновенным слепящим блеском, как будто на яхте кто-то стрелял и беззвучные вспышки огня достигали берега. Вдали довольно ходко шли под парусами еще два суденышка такого же изысканно-круизного стиля, и Алёна проводила их взглядом. Красивые все же существа — яхты. Не то чтобы Алёна принадлежала к большим любительницам морских путешествий, ей удавалось это раз или два в жизни, да особо больше и не тянуло, но сейчас вдруг желание близости с морем пришло, как тоска по давней любви. Однако она помнила, как обожгло стужей ноги, когда она только сунулась в воду. Окунаться резко расхотелось — море леденило и тело, и душу.
«Пойду попробую, может, море хоть чуть-чуть прогрелось, — решила Алена. — В крайнем случае просто поплещу на себя водички соленой».
Счастливый смех донесся до нее. Стайка долговязых бледнотелых девиц пронеслась мимо, визжа что-то неразборчивое. Одна вдруг остановилась, обернулась и помахала кому-то рукой. Алёна проследила направление ее взгляда и увидела близ воды строение, напоминающее этажерку. Собственно, она уже обращала внимание на это сооружение — прежде всего из-за надписи дивной силы и красоты, которая гласила: «Рятувально-водолазная служба. Запобегти, допомогти, взятувати!» Тут же имели место быть два телефонных номера: (048)772 18 47 и (048)700 98 18. К примеру, вы заплыли далеко от берега, начали тонуть, достали мобильник, набрали один из этих номеров — и тутошние добры молодцы немедля до вас добежали, помогли, вытащили.
При виде этих номеров Алёна усмехнулась. Второй был ей знаком — не то чтобы знаком, просто он почти в точности совпадал с тем, по которому она собиралась позвонить ночью, но позвонила только утром, перед тем, как пошла на пляж. У московского частного детектива Егора Рыжова мобильный телефон был +7 926 700 18 98. И, кстати, она дозвонилась до него.
— Привет, писательница! — закричал Егор радостно, поняв, кто говорит. — Слушай, я так и не поблагодарил тебя. После романа, в котором ты меня так живо изобразила, у меня прибавилось клиентов. И личная жизнь радикальным образом изменилась. Моя любовница — помнишь, жена начальника охраны? — меня бросила! Ведь ты засветила ее адюльтер, и она возмутилась моей болтливостью!
- Предыдущая
- 32/125
- Следующая
