Мальвиль - Мерль Робер - Страница 77

• Предыдущая
• 77/131
• Следующая

– Тогда тем более!

– Это еще почему?

– Чтобы спасти ее от этого типа.

– Бог знает, что ты такое несешь. Тома. Ты ведь даже не спросил, что по этому поводу думает сама Кати. Может, ей нравится Фюльбер.

– Уверен, что нет.

– И потом, мы ведь ее совсем не знаем, эту Кати, – продолжал я. – Ты познакомился с ней всего какой-нибудь час назад.

– Она очень хорошая девушка.

– Ты имеешь в виду ее душевные качества?

– Само собой.

– Ну если так, дело другое. Полностью доверяю твоей объективности.

Я сделал ударение на слове «объективность». Но я зря старался. Тома и в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно.

– Значит, ты согласен? – с тревогой спросил он. – Увезем ее, да?

На сей раз я поглядел на него без улыбки.

– Обещай мне одно, Тома: ничего не предпринимай сам.

Он заколебался, но, очевидно, что-то в моем голосе и в выражении глаз заставило его призадуматься, так как он сказал:

– Обещаю.

Я повернулся к нему спиной, согнал с плеча Кар-Кара, который мне уже несколько надоел, и стал подниматься по главной улице. В самом ее конце вдруг распахнулись темно-зеленые ворота, и все разговоры разом оборвались.

Первым в воротах показался Арман с хмурой и злобной рожей. За ним незнакомая мне лощеная личность, по описанию Марселя я догадался, что это и есть Газель, и наконец вышел сам Фюльбер.

Ну и лицедей же он! Он не просто вышел. Он явил себя. Предоставив Газелю затворить ворота, он застыл на месте, отеческим оком обводя толпу. На нем был все тот же темно-серый костюм, рубашка, которую я ему «уступил», серый вязаный галстук, а на цепочке нагрудный крест, большим и указательным пальцами левой руки он сжимал его конец, словно черпая в нем вдохновение. В лучах солнца сверкал черный шлем его волос и еще резче казались черты аскетического лица, освещенного красивыми косящими глазами. Фюльбер отнюдь не пыжился, о нет! Наоборот. Вытянув вперед шею, он как бы отодвигал тело на второй план, подчеркивая, как мало оно для него значит. Он смотрел на ларокезцев, кроткий, терпеливый, готовый принять терновый венец.

Увидев, что я поднимаюсь к замку, раздвигая немноголюдную толпу зрителей, он вышел из состояния благостной неподвижности и устремился ко мне, приветливо, по-братски простирая вперед обе ладони.

– Добро пожаловать в Ла-Рок, Эмманюэль, – произнес он своим глубоким бархатным баритоном, взяв мою правую руку своей правой рукой и еще накрыл ее сверху левой, словно оберегая бесценное сокровище. – Как же я рад тебя видеть! Само собой разумеется, тут не о чем и говорить, – продолжал он, неохотно выпуская мои пальцы, – поскольку Колен не живет в Ла-Роке, ларокезские декреты на него не распространяются. Поэтому он может вывезти свою лавку.

Все это было сказано очень быстро, как бы вскользь, словно никакого спора никогда и не возникало.

– Так вот она, корова, – продолжал он восторженно, повернувшись к ней и воздевая руки, точно намеревался ее благословить. – Ну не чудо ли, что господь создал животное, которое, питаясь сеном и травой, претворяет их в молоко? Как ее зовут?

– Чернушка.

– Чернушка – а однако молоко у нее белое, – продолжал он с приличествующим священнослужителю смешком, на который отозвались только Фабрелатр и Газель. – Да я вижу здесь и твоих друзей, Эмманюэль. Здравствуй, Колен. Здравствуй, Тома, Здравствуй, Жаке, – сказал он ласково, однако к ним не подошел и руки им не подал, подчеркнув, что между хозяином и его товарищами существует разница, и немалая. Мьетте и Фальвине он только кивнул. – Я знаю также, Эмманюэль, какие щедрые подарки ты нам сделал, – произнес он, обращая на меня свой увлажненный благостью взор. – Хлеб, мясо и масло.

Назвав очередной продукт, он воздевал руки к небу.

– Два каравая и масло мы привезли в подарок. А мясо – нет. Пойди взгляни, Фюльбер.

Я подвел его к мясной лавке.

– Как видишь, мяса тут довольно много. Половина теленка. Я сказал Лануаю, чтобы он разделал его сразу. День обещает быть жарким, а холодильников, увы, не существует. – Масло и хлеб, – повторил я, – это, как я уже сказал, подарки. А телятина нет. В обмен на телятину Мальвиль рассчитывает получить сахар и мыло.

Моя речь не понравилась Фюльберу по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, обращаясь к нему в его же вотчине, я звал его просто по имени. Во-вторых, туша разделана, и, значит, ничего не попишешь. И в-третьих, я потребовал от него бакалейные товары. Но он и виду не подал, что недоволен. Он плотоядно восторгался телятиной.

– Впервые после взрыва бомбы мы отведаем свежего мясца, – говорил он своим благозвучным баритоном, окидывая грустными глазами меня, моих товарищей и по-прежнему молчавших ларокезцев. – Я счастлив за всех нас. Сам-то я – ты же знаешь, Эмманюэль, мне самому мало надо. Человек в моем состоянии, когда он одной ногой уже в могиле, съест кусочек и довольно. Но пока я жив, я несу ответственность за скудные припасы Ла-Рока, и ты уж не обессудь, если я вынужден буду скаредничать.

– Подарки – это подарки, – холодно ответил я. – А сделка – это сделка. Если хочешь, чтобы Мальвиль продолжал торговать с Ла-Роком, вы должны дать нам в обмен что-нибудь стоящее. Думаю, если за половину телячьей туши я попрошу десять килограммов сахара и пятнадцать пачек стирального порошка, это будет в самый раз.

– Посмотрим, Эмманюэль, – кротко ответил Фюльбер. – Не знаю, много ли сахара у нас осталось. – Тут он бросил испепеляющий взгляд на Газеля, который открыл было рот. – Но мы сделаем все, что в наших силах, и даже больше, чтобы тебя удовлетворить полностью или хотя бы частично. Ты сам видел, что живем мы здесь, как нищие. Нам и не снится такое изобилие, как в Мальвиле. – Тут он бросил весьма выразительный взгляд на своих прихожан. – Не обессудь, Эмманюэль, но мы даже не можем пригласить вас к обеду.

– Я все равно собирался уехать, как только получу лошадей, ружья и бакалейные товары, хотя, впрочем, не сразу. Перед отъездом мне нужно дать лошадям размяться.

И я рассказал ему о своей затее.

– Отличная мысль, – одобрил Фюльбер, которого весьма прельщала возможность проявить широту за чужой счет. – В нашем приходе, увы, так мало развлечений. Мы с радостью посмотрим твой номер, Эмманюэль, в особенности если это не опасно для тебя. Ну что ж, пойдемте, – сказал он, широким, великодушным движением обеих рук подзывая к себе свою паству. – Поскольку ты спешишь, не будем терять времени. Но я что-то не вижу Кати, – заметил он, когда по его знаку Газель и Арман широко распахнули створки ворот и ларокезцы двинулись по аллее замка, говорили они все теми же приглушенными голосами, разве только чуть оживились.

– У Эвелины приступ астмы, и Кати за ней ухаживает, – ответил я Фюльберу. – Я сам слышал, как она об этом говорила.

И, чтобы отвлечь его внимание, я быстро зашагал по аллее.

Лошадей я решил оставить напоследок и попросил Фюльбера сначала выдать мне ружья, патроны, сахар и стиральный порошок. Фюльбер вверил меня попечениям своего викария, предварительно вручив ему связку ключей и что-то пошептав на ухо. Жаке и Колен шли следом за нами с двумя большими мешками в руках.

Не помню уж, кто толстяк и кто малыш в знаменитой паре американских комиков Лаурел и Харди. Во всяком случае, Газель напоминал того, который поменьше. Та же длинная шея, худое лицо, острый подбородок, глаза на выкате и явно дурацкий вид. Но у его американского двойника седоватые волосы были всклокочены, а у Газеля – не только тщательно причесаны, но еще завиты щипцами, как у моих сестер. Плечи у него были узкие, талия тонкая, бедра широкие, и одет он был в белоснежный больничный халат, подпоясанный не на животе, как обычно у мужчин, а гораздо выше. Голос у Газеля был ни мужской, ни женский, а какой-то нейтральный.

Я шел рядом с Газелем по нескончаемому коридору замка, выложенному Мраморными плитами.

– Газель, – обратился я к нему, – кажется, Фюльбер хочет рукоположить тебя в священники.

• Предыдущая
• 77/131
• Следующая