Золотое руно - Ашар Амеде - Страница 9

• Предыдущая
• 9/39
• Следующая

— Вы итальянец? — Да.

— Вы купец…Славное дело, когда солдаты тратят деньги так же скоро, как и зарабатывают их. А как вас зовут? Надеюсь, это не тайна?

— Разумеется, нет. Матео Бордино.

— А из какой провинции? Я сам из Рагузы, в Далмации.

— А я из Бергамо.

— А, так.

И зеленый человек вдруг заговорил на бергамском наречии. Югэ, знавший на нем лишь несколько слов, скоро сбился и объявил, что ушел от родных мест мальчиком и забыл свой язык.

— Это заметно, — ответил далматинец и торопливо покинул Югэ.

В свою очередь Югэ поспешно оставил торговое место и направился домой. Но через несколько минут он подвергся нападению четырех человек. Они повалили его и принялись связывать. Бывший рядом Угренок все это видел. Югэ успел дать ему знак, принявшись насвистывать, когда его, связанного, нападавшие куда-то повели. Угренок сумел проследить, что Югэ отвели в красную палатку. Тогда он решил спрятаться за соседней стенкой и понаблюдать, что будет дальше.

Югэ привели к паше. Он уже знал, что паша в турецкой армии — это хозяин над тем, кого к нему приводили. Зато паша и отвечал своей головой за правильность принятых судебных решений, как и за проявление бдительности. Двое стражей при паше были «судебны и исполнителями».

Югэ, как оказалось, привели к самому Гуссейн-паше, отвечавшему за порядок в лагере. Его характерным качеством была поистине восточная жестокость: за ним числилось лишь два-три оправдательных приговора. Обычно же взмахом руки он выносил противоположны решения, ясные для окружающих без слов. Причем эти жесты были двойного рода. Если правой рукой справа налево — «отсечь голову». Если сверху вниз — «повесить». При этом осужденному он милостиво дарил десять минут до казни, чтобы помолиться Богу. Впрочем, считать это все слишком ужасным было бы чересчур поспешно, если не забывать, где и когда сей муж проявлял свою власть.

У паши была густая волнистая борода. Он, очевидно, её холил и лелеял, и она, также очевидно, отвечала ему своей шелковистостью, приятно ласкавшей руку. И поэтому паша любил часто поглаживать её. Вот и сейчас, когда Югэ предстал перед ним, он занимался именно этим приятным делом. Наконец, паша поднял свои черные глаза на пленника.

— Мне сказали, что ты — гяур, собака, переодетый французский шпион среди сынов нашего Пророка. Что ты на это скажешь?

— Это ложь. Я итальянец.

— Ты клянешься в этом? Югэ было заколебался, но потом решительно ответил:

— Клянусь.

Паша, как и положено паше, хлопнул в ладоши. Полог палатки приподнялся, и в неё вошел человек в зеленом кафтане.

— Повтори при нем, — обратился Гуссейн к нему, — что ты мне сказал.

— Это не итальянец, а француз, — ответил зеленый кафтан. — Он дворянин, офицер войск, посланных Людовиком XIV воевать в нарушение мира, заключенного между Францией и Великой Портой, чтобы помочь австрийскому императору. Я его видел в Париже, в Меце, Вене и в Грау.

Югэ старался как следует всмотреться и вслушаться в говорившего. По виду он никак не мог его узнать, но вот слушая голос, он скорее чутьем, чем рассудком почувствовал что-то знакомое. Приходилось напрягать память: дело оборачивалось явно не в его пользу.

— А ты что теперь скажешь? — обратился Гуссейн к Югэ.

— Я уже все сказал раньше.

— Ты по-прежнему настаиваешь на своих показаниях? — спросил Гуссейн человека в зеленом кафтане.

— Клянусь в том, что сказал, и пусть меня покарает Пророк, если я тебя обманываю. — И далматинец поднял руку.

— Но он тоже поклялся, — возразил паша, указывая на Югэ.

— Понятно. Ты вправе подозревать нас обоих в нарушении клятвы. Тогда отправь нас к великому визирю.

Как ни жестоко было турецкое правосудие, оно все же предусматривало, что когда обвиняемый об этом просил, его отводили на суд к визирю.

Хлопнув снова в ладоши, паша вызвал четырех янычар, которые вывели Югэ и его обвинителя из палатки.

Выйдя наружу, Югэ быстро огляделся и заметил движение детской руки в траве за углом развалившейся стены. Югэ живо засвистел оперную арию и сделал движение руки к поясу.

— Эге, для человека, у которого голова едва держится на плечах, ты выглядишь довольно веселым, — заметил удивленный далматинец.

— Да, и особенно веселым я стану, когда с твоей шеи снимут мерку, — ответил Югэ.

Пока зеленый кафтан улыбался в ответ, Югэ успел заметить, как Угренок скользил ящерицей по их следам.

Через несколько минут они вошли в палатку визиря. С того момента, как Ахмет Кьюперли ударом сабли разрубил нить, привязывающую его к гарему, он целиком отдался любимому занятию — войне. Казалось, он только и был занят тем, чтобы нагнать время, потерянное в Грау. Он только что возвратился после осмотра артиллерийского парка, когда к нему вошли Югэ и далматинца.

Ему объяснили суть дела.

— Что ж, я доберусь до правды, — заявил Ахмет, — и горе тому, кто лжет.

Затем он обратился к человеку в зеленом кафтане:

— Говори сначала ты. Да помни, я не люблю длинных речей.

— Мне долго нечего рассказывать. Вот этот человек прибыл в Вену впереди армии Колиньи. Я его там видел. А здесь он переодетый, стало быть, шпион.

— Как тебя зовут? — Орфано, маркиз Монтероссо, из Флоренции.

Имя прозвучало для Монтестрюка как незнакомое, но инстинктивно он почувствовал, что когда-то встречал этого человека.

— Ага, — произнес Кьюперли, — итальянский дворянин. Что ж, благодарю тебя, что ты изменил своей родине и своей вере.

Доносчик покраснел.

— Моя родина — ненависть, моя вера — мать, — ответил он. — Все остальное для меня не существует.

— А ты кто таков? — спросил Ахмет пленника.

— Он тебе скажет, что его зовут Матео Бордино и что он разносчик, — произнес Монтероссо, опережая Югэ. — Но это ложь.

Югэ вздрогнул. Он непроизвольно коснулся правой рукой левого бока. Шпаги, разумеется, там не было.

— Он выдал себя, — вскричал итальянец. — Пусть даст честное слово, что он Матео Бордино.

— Ты слышал? Говори, — потребовал Ахмет. — Если дашь частное слово, я тебя отпущу.

— Меня зовут Югэ де Монтестрюк, граф Шарполь. Я — враг твоей веры.

Кьюперли дернулся было за кинжалом, но остановился и произнес:

— Твоя жизнь теперь принадлежит мне.

— Пожалуйста, можешь забирать.

— На то будет воля Аллаха. А я предложу тебе способ её выкупить.

Монтестрюк молча взглянул на Ахмета.

В то же время и Монтероссо посмотрел на великого визиря. Но в отличие от Югэ, в его взгляде отразилось удивление. Как? Этот Ахмет Кьюперли, о котором ходили такие ужасные слухи, — и вдруг милосердие! Что за чудо?

Великий визирь небрежно приподнялся на локте.

— Видишь вот этих двух человек возле меня? — спросил он спокойно и, по-видимому, не замечая удивления флорентийца. — Один, высокий, в красной чалме и с тяжелой, широкой саблей в руке — это палач. Мне стоит только сделать знак, и он перерубит тебе шею так же легко, как шелковинку. Другой же, в черной одежде, носит за поясом острейший кинжал… Нет, он не зарежет тебя. Его занятие — пытка. Опять всего лишь один мой знак, и через пять минут твои кости затрещат в железных щипцах, а мышцы зашипят и скорчатся под расплавленным свинцом. Итак…

Великий визирь сделал паузу и пристально посмотрел на Монтестрюка. Он, конечно, надеялся увидеть на его лице, если уж не страх, то хотя смущение или раздумье. Но взгляд Югэ был по-прежнему прямолинеен и тверд. Великий визирь продолжил.

— У меня две возможности покончить с тобой: отрубить тебе голову просто или предварительно подвергнув пыткам. Но есть и третья — отпустить тебя, если ты захочешь. Для этого тебе следует лишь рассказать мне, что ты видел в Вене и какие войска собраны там против меня.

— Давай знак палачу — я готов, — ответил Югэ.

— Не торопись. Даю тебе ночь на обдумывание. А стеречь его будешь ты, — обратился он к итальянцу. — Уверен, от тебя он не сбежит.

— Уж это точно, — подтвердил Монтероссо.

• Предыдущая
• 9/39
• Следующая